Нельзя было назвать Германа расторопным, он никогда не делал более того, о чем его просили, и выполнял задание точно в указанные сроки, но не ранее. Он никогда не требовал увеличить жалование, не просил новых должностей. Герман оставался равнодушным к славе и ни разу не допустил, чтобы его имя украшало страницы газет.

— Ты едешь в Прагу. Я знаю, город тебе знаком. Ты жил там с отцом два года. Тем легче тебе будет найти Монику Каттнер.

Начальник знал, Герман не откажется. Он никогда не отказывался. Но теперь не торопился с ответом. Будто что-то шевельнулось в душе, похожее на утерянную честь.

— Распорядитесь заказать билет, — был ответ, и через минуту кабинет опустел.

Герман спустился по лестнице, забрал у слуги длинное пальто с каракулевым воротником и манжетами и вышел на мороз улицы. Но холодно ему стало еще там, в кабинете. Быстрым шагом он зашел в ближайшее кафе, надеясь согреть душу чашкой дымящегося кофе.

Быть может, все это время он и стремился именно к этому, к встрече с Моникой. К встрече необычной, где последнее слово останется за ним, где он получит над ней полную власть и сможет распоряжаться ее жизнью по своему усмотрению. Он никогда не рассчитывал, что мечта его сбудется так скоро. Он готовился к долгому ожиданию, но не бесполезному. Готовился к ее приезду сюда, ее возвращению. Здесь его власть росла. Быть может, он не был в глазах начальства идеальным полицейским, радеющим за правое дело. Он стоял выше этой идейки, он стремился стать тайным королем города. Образ Вегетарианца его вдохновлял, Герман хотел переплюнуть любые его замыслы.

Преступления, злодеяния — каждый день, каждый час. Он досконально изучал преступный мир, его членов, их привычки и методы, у него была цепкая зрительная память и потребность быть в курсе каждого дела, дабы никогда не потерять чутья. В его доме был создан тайный архив, где собирались материалы, ему необходимые.

Чашка опустела в тот самый момент, когда в кафе вошел Вегетарианец. Он шел впереди своей немногочисленной свиты и направлялся именно к нему. Герман не верил в совпадения. Он тут же вычислил путь бегства. Но… Встретиться решил сам Монти, значит, его люди не собираются его убивать. Они убили бы его, но не в присутствии «папочки». Что Вегетарианцу надо?

— Привет, Герман! — Вегетарианец сел напротив, излучая уверенность, силу, но в его черных глазах таилась угроза. — Слышал, ты едешь в Прагу.

Когда-нибудь он, Герман, так же явится к нему, дрожащему, и будет разговаривать таким небрежным тоном, будто они старые приятели. Когда-нибудь… Когда-нибудь и жизнь Вегетарианца будет в руках Германа. И он сможет позволить себе оставить его в живых, как не заслуживающую внимания пешку в собственной игре.

— Еду.

— За тобой будут присматривать.

— Я поеду один, господин Монти.

— Нет, дружок. Я опасаюсь за твою жизнь, ты ведь едешь к Монике. А говорят, она научилась убивать…

Герман взбесился.

— Неужели тебе до сих пор не дает покоя родинка на ее попке?

Выражение глаз Монти не обмануло его. Бандиты прижали Германа к стулу, нож Монти просвистел у его груди, срезав подтяжки. Брюки поползли вниз, и вот Вегетарианец стоит над ним с дымящейся чашкой в руке, намереваясь выплеснуть кипяток ему в кальсоны.

— Боже! — пролепетал Герман.

По кивку Монти его отпустили, и в изнеможении Герман закрыл глаза.

— Я знаю о тебе все. Что не докладываешь начальству о раскрытых тобою «загадках следствия», что шантажируешь преступников, получая от этого единственное наслаждение, какое тебе доступно. Отчего же ты испугался кипятка? Ведь наслаждение тебе доставляет не то, что ты мужчина, а то, что ты мог бы сделать, если бы твоя жертва была не послушна… — его ядовитый смех обжег его.

Все началось с той повешенной родней мертвой девочки, что неудачно избавилась от плода. Ее друг до сих пор выполнял для Германа мелкие поручения, а вся семья находилась под его игом. Они стали его рабами, первыми рабами. Сейчас ему прислуживали более ста человек, число их с каждым месяцем росло. Дабы избавиться от его власти, они продавали тайны друзей, знакомых, родственников.

Вегетарианец знал о влиянии Германа, о созданной им сети осведомителей. Почему же взирал на него, словно на червя? Ни уважения, ни страха, ни зависти не читалось в его черных глазах.

— Ты привезешь мне Монику.

— Да, — выдавил Герман.

Глава 8

На пражском вокзале Германа встретил представитель местной полиции:

— С банковского счета убитого бесследно исчезли все деньги.

— Что говорит кассир?

— Что ему предъявили завещание, — полицейский с удивлением рассматривал модное пальто Германа. — Но родственники убитого не слишком отчаиваются, они подали в суд и рассчитывают получить поместье, оспорив неосторожную волю покойного. Преступница не сможет продать замок.

Герман смерил полицейского взглядом:

— Вы забыли, Моника Каттнер сумела продать чужой дом? А продать свой — куда легче.

Изучив дело, Герман направился на место происшествия. Хозяйка радушно встретила его. Гостиную украшала пышная елка, здесь витал теплый аромат свежего печенья. Клара, как и предсказывал полицейский, была убеждена, что преступница никак не сумеет присвоить себе поместье, что суд будет на стороне законных наследников. Полицейских она принимала с удовольствием.

От нее Герман направился к нотариусу. Тот был скуп на разговоры. Казалось, праздничное настроение не коснулось его жилища и конторы.

— Вы считаете, что Моника Каттнер подсыпала яд в бутыль настоя? — спросил Герман. — Лично я так не думаю. Ведь все утверждают, Вацлав стал выздоравливать, лучше выглядел…

— Не знаю, в чем здесь дело. Люди, что видели ее в костеле, говорили, она ведьма. Я сам слышал ее толкование о ранней смерти Вацлава по линии у него на ладони. И потом она некоторое время провела на Золотой улочке, у какой-то провидицы.

— Возможно, она прячется там?

— Возможно.

— Я наведаюсь к ней, — Герман одел котелок, откланялся, но у порога обернулся. — Вы курите?

— Э… да. А почему вы спросили?

— Я отчетливо различаю запах табака. Но в табачной лавке по соседству вас как клиента не помнят.

— Я курю очень редко. Но ко мне заходят курящие посетители.

— Например, Моника Каттнер?

— О, вы уже изучили ее привычки? — слабая улыбка промелькнула на сером от усталости лице нотариуса. — Я горжусь нашей полицией.

Взгляд Германа оставался бесстрастным.

— Хозяин табачной лавки отчетливо помнит девушку с необычным голосом. Два дня назад она покупала свои любимые «Мемфис» и новые «Кэмэл» — попробовать, — с этими словами Герман открыл дверь, которая мелодично звякнула медным колокольчиком. — С Рождеством! — он приподнял котелок и вышел.

Герман понимал, что мог поймать нотариуса за хвост, но не мог объяснить, почему отпустил его. Минуту назад он мог узнать, где Моника, но странная слабость помешала ему.

На Золотой улочке он быстро отыскал вывеску Мадлены. Он мог приставить к жилищу гадалки полицейского, те бы обшарили дом в ее отсутствие, проверили набор покупок, следили бы за каждым ее шагом. Но по пути сюда он заметил в толпе лицо итальянца, каждый день на пражских улицах ему встречались макаронники. Может быть, поэтому он работал столь поверхностно, не вникал в суть, не искал путей к Монике. Найти ее, чтобы отдать Вегетарианцу? Нет…

Герман вошел к прорицательнице. Некогда мать Ромео раскладывала перед ним карты, но он совершенно не помнил, что было предугадано.

— Я ищу Монику, — он выложил на стол несколько мелких купюр.

— Я знаю, — на колени к ведьме прыгнул черный кот. — Но ты не готов к встрече с ней, не так ли? Ты увидишься с ней не сейчас, и не здесь, потому что по-настоящему этого не хочешь, верно? Ты боишься этой встречи, она не сулит тебе ничего хорошего, а тем более выполнения твоих желаний. Когда ты будешь готов к встрече, она появится в твоей жизни.