Берлин, 26 июня 1922
«Ночного гостя не застанешь…»
Ночного гостя не застанешь…
Спи и проспи навек
В испытаннейшем из пристанищ
Сей невозможный свет.
Но если — не сочти, что дразнит
Слух! — любящая — чуть
Отклонится, но если нáвзрыд
Ночь и кифарой — грудь…
То мой любовник лавролобый
Поворотил коней
С ристалища. То ревность Бога
К любимице своей.
2 июля 1922
«И скажешь ты…»
И скажешь ты:
Не та ль,
Не ты,
Что сквозь персты:
Листы, цветы —
В пески…
Из устных
Вер — индус,
Что нашу грусть —
В листы,
И груз — в цветы
Всего за только всхруст
Руки
В руке:
Игру.
Индус, а может Златоуст
Вер — без навек,
И без корней
Верб,
И навек — без дней…
(Бедней
Тебя!)
И вот
Об ней,
Об ней одной.
3 июля 1922
«Неподражаемо лжет жизнь…»
Неподражаемо лжет жизнь:
Сверх ожидания, сверх лжи…
Но по дрожанию всех жил
Можешь узнать: жизнь!
Словно во ржи лежишь: звон, синь…
(Что ж, что во лжи лежишь!) — жар, вал…
Бормот — сквозь жимолость — ста жил…
Радуйся же! — Звал!
И не кори меня, друг, столь
Заворожимы у нас, тел,
Души — что вот уже: лбом в сон.
Ибо — зачем пел?
В белую книгу твоих тишизн,
В дикую глину твоих «да» —
Тихо склоняю облом лба:
Ибо ладонь — жизнь.
8 июля 1922
«Думалось: будут легки…»
Думалось: будут легки
Дни — и бестрепетна смежность
Рук. — Взмахом руки,
Друг, остановимте нежность.
Будь на — стороже!
Последняя ставка!
Нет, поздно уже
Друг, если до завтра!
Земля да легка!
Друг, в самую сердь!
Не в наши лета
Откладывать смерть!
Мертвые — хоть — спят!
Только моим сна нет —
Снам! Взмахом лопат
Друг — остановимте память!
9 июля 1922
«Листья ли с древа рушатся…»
Листья ли с древа рушатся,
Розовые да чайные?
Нет, с покоренной русости
Ризы ее, шелкá ее…
Ветви ли в воду клонятся,
К водорослям да к ржавчинам?
Нет, — без души, без помысла
Руки ее упавшие.
Смолы ли в траву пролиты, —
В те ли во ланы кукушечьи?
Нет, — по щекам на коврики
Слезы ее, — ведь скушно же!
Барин, не тем ты занятый,
А поглядел бы зарево!
То в проваленной памяти —
Зори ее: глаза его!
<1922>
Берлину
Дождь убаюкивает боль.
Под ливни опускающихся ставень
Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль
Копыта — как рукоплесканья.
Поздравствовалось — и слилось.
В оставленности златозарной
Над сказочнейшим из сиротств
Вы смилостивились, казармы!
10 июля 1922
«Светло-серебряная цвель…»
Светло-серебряная цвель
Над зарослями и бассейнами.
И занавес дохнёт — и в щель
Колеблющийся и рассеянный
Свет… Падающая вода
Чадры. (Не прикажу — не двинешься!)
Так пэри к спящим иногда
Прокрадываются в любимицы.
Ибо не ведающим лет
— Спи! — головокруженье нравится.
Не вычитав моих примет,
Спи, нежное мое неравенство!
Спи. — Вымыслом останусь, лба
Разглаживающим неровности.
Так Музы к смертным иногда
Напрашиваются в любовницы.
16 июля 1922
Сивилла
«Сивилла: выжжена, сивилла: ствол…»
Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.
Все птицы вымерли, но Бог вошел.
Сивилла: выпита, сивилла: сушь.
Все жилы высохли: ревностен муж!
Сивилла: выбыла, сивилла: зев
Доли и гибели! — Древо меж дев.
Державным деревом в лесу нагом —
Сначала деревом шумел огонь.
Потом, под веками — в разбег, врасплох,
Сухими реками взметнулся Бог.
И вдруг, отчаявшись искать извне:
Сердцем и голосом упав: во мне!
Сивилла: вещая! Сивилла: свод!
Так Благовещенье свершилось в тот
Час не стареющий, так в седость трав
Бренная девственность, пещерой став
Дивному голосу…
— так в звездный вихрь
Сивилла: выбывшая из живых.
вернуться
2
Ударяется и отрывается первый слог. Помечено не везде (прим. автора)