Тетрадь десятая

31.3.61. Ленинград.

Мама при мне (и для меня) спросила у нее:

— Маша, какое время дня ты больше всего любишь? Утро? Вечер? После обеда? Ночь?

Машка вспыхнула. Давно не видел, чтобы она так краснела.

— Это — сервиз, — говорит она. — То есть сюрприз.

Никак не может установить разницу между этими тремя словами. И я еще раз поправляю ее:

— Секрет!

А маме она (раньше) сказала, что любит больше всего раннее утро, когда она из своей кроватки перебирается к своей Эликошечке и целует ее.

Позже, наедине, я сказал Элико:

— Зачем же ты громко говоришь о таких интимностях?

— Я же только при тебе.

— И при мне не надо. Это же действительно «сервиз».

. . . . .

Сейчас зашел к ней. Рисует.

— Посмотри, как я хорошо нарисовала! Можно даже на стену вешать.

Девочка-грузинка. Лес. Цветы. Солнце. Кусты. На кустах висит почему-то кепка. Я посоветовал нарисовать еще голову волка, который выглядывает из-за куста.

Маша говорит:

— Эта девочка у меня дрессированная.

— Волк, наверно, дрессированный? А девочка — дрессировщица?

— Да, — соглашается она.

Я посоветовал:

— Пусть она будет артистка, дрессировщица. И пусть пойдет в лес и найдет в лесу маленького волчонка. И выучит его всяким штучкам, и он будет выступать в цирке. А теперь ты цирк нарисуй.

Кажется, сейчас рисует цирк.

Пойду проверю.

. . . . .

Нет, рисует, наоборот, «дремучий лес».

— Я цирк не умею рисовать.

И в самом деле: откуда же ей уметь. Никогда еще не бывала.

1.4.61.

Утром сегодня прибежала будить меня. Сует мне в лицо свои руки:

На… посмотри!..

И объясняет:

— Ногти! Ногти!.. Растут? Выросли?

2.4.61. Воскресенье.

Вчера были в Пушкине. День рождения тети Ляли. Для Машки эта поездка — событие. Она знала, что у нее появилась маленькая племянница и одно время даже сердилась, когда ее называли «тетей». Хотела, конечно, посмотреть Кулемушку, но особого рвения не проявляла.

И вот…

У подъезда нас встречает тетя Ира, ставшая недавно бабушкой. На руках у нее — большой круглый пакет в синем одеяле.

— Кулемушка!

Машка заглянула туда, в этот пакет, с трепетом откинула белую кружевную простынку — и была покорена!

Кулемушка — смешное, безволосое и вместе с тем рыжеволосое существо, не ахти какое красивое, но чрезвычайно милое, привлекательное, симпатичное. Синеглазая, спокойная, веселая.

Сколько радости получили мы все, и всех больше, конечно, — Машка!

Ведь живая кукла! И можно трогать пальчики на руках и на ногах. Можно разглядывать ноготки, целовать и гладить затылочек с короткими рыжими волосками и теплый живой животик с настоящим большим пупком! Даже на руках Машке позволили Кулемушку подержать!

. . . . .

Обогащенная вчерашним опытом, сегодня с утра играет в куклы: пеленает свою крохотную тятятяшку, кутает ее в одеяльце и — самое трогательное — кормит ее, расстегнув на груди кофточку. Очень верные движения. Серьезно, спокойно и даже с какой-то материнской гордостью.

30.4.61.

Случилось так, что без малого месяц мама и папа не притрагивались к этой тетради.

Перепишу несколько Машкиных «сентенций и замечаний». Сделаны эти заметки в разное время — в Комарове и в Ленинграде.

. . . . .

Увидела в газете портрет Гагарина. Залюбовалась.

— Красивый очень!.. На дядю Степу похож.

. . . . .

Мама была в Тбилиси. Ездила на похороны дяди Рачика, отца Павлика. Мы с Машей очень скучали. Один раз Маша мне говорит:

— Знаешь что, папа? Давай в Тбилиси поедем с тобой!

Я объяснил ей, почему нам сейчас ехать нельзя:

— Ты же помочь не можешь ничем…

— Почему? Я могу. Я в аптеку схожу.

И, испугавшись собственной храбрости, тут же добавила:

— С тобой вместе.

2.5.61.

Вчера, в Первомай, мама, папа и Маша много гуляли. День был по-праздничному солнечный, но ветреный.

Были на «Авроре». Маше очень понравилось, но она все просила, чтобы «пароходик поехал»…

Купил ей у цыганки голубой красивый шар с белым грибом. Шар тут же лопнул.

Сегодня тоже много были на воздухе — в парке Ленина, в сквере им площади Революции, у Петропавловской крепости.

. . . . .

Дело было в Комарове. Мы с Машей возвращались с прогулки. У подъезда Дома творчества нас обогнал высокий, похожий на большого доброго зверя дядя, оглянулся, достал из кармана пальто бутылочку и показал Маше. Там, в бутылочке, на белой бумаге или на вате ползала какая-то нечисть.

— Видишь, девочка, сколько я наловил сегодня?

— Мухи?! А зачем они вам?

— Зачем? А я энтомолог, изучаю вредных насекомых.

— А бабочек тоже?

— Нет, бабочек другие изучают.

Дядя очень интересно рассказал, каких он красивых бабочек видел внизу, на взморье, и как он ловил морилкой мух, и пошел.

Маша постояла, подумала и вдруг кинулась за ним следом.

— Простите… А моль вы тоже ловите?

Дядя сказал, что моль он ловить не умеет и что за это ему даже попадет от жены.

. . . . .

Между прочим, на моей памяти это первый случай, когда Машка не вступилась за насекомых. Больше того — она с уважением рассказывала маме и еще кому-то про этого ученого мухолова.

Понимаю, в чем дело. Этот человек — ученый. Он изучает мух, делает полезное дело и никого не мучает. Поэтому нехороших чувств у Машки он не вызвал. Так же, как не вызовет у нее, вероятно, гнева и отвращения сторож или директор Зоопарка. А вот с существованием на свете такой профессии, как охотник, она до сих пор примириться не может.

. . . . .

И вот еще о насекомых.

Это уже не о Машке.

Живет сейчас в Комарове московская писательница X. В свое время она написала несколько книг для детей. Человек способный. Даже очень. Но почему-то уже много лет из-под ее пера не вышло ни одного детского рассказа. И хотя, знакомясь, она по-прежнему называет себя детской писательницей, пишет она для «взрослого» радио, сотрудничает в каких-то «отраслевых» журналах.

Мне казалось, что человек она не только умный и талантливый, но и добрый. А тут сидим как-то за столом, обедаем, она говорит:

— У меня в комнате появились муравьи. Убила вчера одного, сегодня два новых появились.

Я посмотрел на нее с удивлением.

— Зачем же вы его убили?

— А что я, по-вашему, должна была с ним делать?

— Не знаю, что… Вероятно, помочь ему найти дорогу домой.

А когда X. призналась, что терпеть не может ничего «ползучего», что убивает с удовольствием божьих коровок, мне стало грустно и я ей сказал:

— Хорошо, что здесь нет сейчас моей Машки…

Я понял вдруг, почему X. перестала писать для детей. Ей нечего сказать им.

20.5.61.

Папа вчера приехал из Комарова. Приехал неожиданно, не предупредив. Машка спала. Когда проснулась, мама говорит ей:

— Ты знаешь, кто приехал? Папа!

Не верит. Смеется. Ну, да! Дескать, ври больше.

И вдруг папа самолично входит в комнату. Радость неподдельная.

Вчера и сегодня почти все время вместе. Только утром папа несколько часов работал.

Гуляли. Играли. Читали. Под вечер ходили к домику Петра, оттуда через Кировский мост прошли на Марсово поле. Несколько минут постояли у могил Жертв Революции, где бьется на ветру язычок вечного огня… Хотели зайти во двор Мраморного дворца, но ворота были уже закрыты. Только издали посмотрели на ленинский броневик. Я напомнил Машке, что это такое. Вцепившись ручонками в прутья садовой решетки, она внимательно смотрела на черную угловатую машину и вдруг спрашивает: