Частный пристав Васильевской части — где происходит место действия — вломился в амбицию, приняв слово: «забирать» в смысле брать даром, без денег; он счел это личностью и обратился с жалобой к тогдашнему обер-полицмейстеру Кокошкину; тот доложил об этом министру внутренних дел Льву Алексеевичу Перовскому, и в конце концов последовало приказание остановить представление этого водевиля» (П. А. Каратыгин. Записки. — «Academia», Л. 1930, т. II, стр. 54–55).

«Tout se lie, tout s’enchaîne dans ce bas monde!» как сказал некогда Ламартин. — В разных вариантах Салтыков не раз цитирует это изречение, неизменно приписывая его Ламартину, хотя, возможно, оно принадлежит швейцарскому философу Ш. Бонне, автору «La contemplation de la nature» (1764).

…перемещать центр «бредней» из одной среды (уже избредившейся) в другую (еще не искушенную бредом). — Речь идет о сравнительной характеристике двух направлений политики правительства в деле привлечения на свою сторону, для борьбы с революционным движением, «общественных сил». Если в период «диктатуры сердца» Лорис-Меликова власти апеллировали, главным образом, к политическому правосознанию либеральных кругов, стремясь обеспечить их союзничество более или менее отдаленными перспективами «увенчания здания», то игнатьевская «народная политика» играла уже не столько на струнке политических реформ (после манифеста «о незыблемости самодержавия» это было и трудно), а на манящих, главным образом, широкие слои крестьянства, экономических реформах. «В крестьянах, — по словам П. Валуева, — усматривалась опора против пробудившихся в высших классах стремлений так называемого конституционального свойства, то есть стремлений к известной доле участия в политической жизни страны». В том же «Дневнике» П. Валуева, откуда взята предыдущая цитата, имеется запись от 4 ноября 1881 г., характеризующая демагогическую охранительную основу «народной политики» и тот откровенный цинизм, с каким она проводилась правительством, в частности в деле о понижении выкупных платежей, на которое Салтыков неоднократно делает намеки в данной главе. «В государственном совете, — записал Валуев, — на днях будет слушаться дело о выкупе. Большинство (в департаментах) в пользу повсеместного понижения, — чтобы возбудить в народе чувства привязанности к государю. Satis. Выходит, что в «народе» и крестьянах, несмотря на катково-аксаковский лозунг «царь и народ» и пр., нужно бакчишами возбуждать чувства привязанности; и что рубль на душу составляет для «русской души покупную цену» (П. Валуев. Дневник 1877–1884 гг., П. 1919, стр. 176).

…вроде старинных «явных прелюбодеев». — Уголовные статьи царского законодательства о браке и семье не раз подвергались насмешкам Салтыкова, и обыватель, объявленный по суду «явным прелюбодеем», нередко появляется в его сатире (см., например, главу «Органчик» в «Истории одного города»). Трудность получения развода в царской России ввели в бракоразводную практику нечто вроде «касты» подставных лиц, которые за плату принимали на себя звание «явных прелюбодеев» и тем способствовали защите «интересов» нанявших их клиентов.

…«веселие Руси есть лгати». — Сатирическая парафраза слов князя Владимира Святославича «веселие Руси есть пити». Слова эти будто бы (по «Повести временных лет») были произнесены князем при так называемом «испытании веры», в качестве аргумента против принятия киевским государством магометанской религии, воспрещавшей употребление вина.

…целые рои паразитов, которые только и живут, что переполохами да неплатежом арендных денег. — Намек на Каткова, уклонившегося от дополнительного взноса денег за аренду типографии Московского университета, где печатались «Моск. вед.». Валуев записал в своем «Дневнике» 8 ноября 1881 г.: «Катков добился прекращения иска к нему Московского университета на 33 т. р. Гр. Игнатьев объявил министру народного просвещения повеление прекратить» (цит. изд., стр. 176).

Сознают себя Юханцевыми и Базенами… — О Юханцеве — одном из героев громкого процесса растратчиков и аферистов в конце 70-х годов см. выше примеч. к стр. 18, «За рубежом». Маршал Наполеона III Аш. Фр. Базен изменнически сдал в 1870 г. пруссакам крепость Мен с 173-тысячной армией.

…приплод Аристидов. — Имя древнегреческого полководца и политического деятеля Аристида, по прозвищу «Справедливый», сделалось нарицательным для обозначения честного, неподкупного государственного деятеля.

А ну как в этом «благоразумном» поступке увидят измену и назовут за него ренегатом? — Темы «благоразумия» и «отрезвления», с одной стороны, «предательства» и «ренегатства» — с другой, занимают в «Письмах к тетеньке» значительное место. Они разработаны здесь разветвленно, представлены многими фразеологическими обобщениями (прежде «бредни» — теперь «распни!» и др.), историко-типологическими обобщениями (40-х и 80-х годов), обличительным материалом против конкретных выразителей линии «измен либерализма» в русской общественной жизни (Катков, Суворин и др.) и т. д.

Письмо третье^*

Письмо четвертое^*

Впервые, с нумерацией «III» — ОЗ, 1881, № 11 (вып. в свет 18 ноября), стр. 265–296.

Написано в конце октября — начале ноября в Петербурге. Сохранилась черновая рукопись (№ 198).

Варианты рукописного текста

Стр. 278, строки 28–37. Вместо: «Помнится, впрочем, что <…> смотришь, в опасности» — в рукописи:

И я должен сказать по совести, что как ни узок этот коридор, но ходить по нему можно. Потому что хоть на стенах и написано: «не рассуждай!» и «молчи!» — но зато есть надежда на будущее. За стенами коридора возбуждаются всевозможные жизненные вопросы и возбуждаются не праздно. Работа кипит, вопросы выясняются, и ответы, конечно, не заставляют себя ждать. Натурально, что при таком положении вещей длинные письма к родственникам оказываются неблагосовременными. Ибо что такое мы с вами? — мы люди праздные и несведущие, которые могут только напутать и подорвать разыскания серьезных людей. Однако ж как подумаешь, какая у этих праздных людей сила! Шутя напутал, а солидные предприятия погибать должны!

Строки 38–43. Вместо: «Вы спрашиваете, голубушка <…> Как-то тоскливо — в рукописи:

Вы спрашиваете, голубушка, ладно ли мне живется? — право, не знаю, как и сказать. Ладно-то, как будто и ладно, а все-таки, по моему мнению, постылее житья, нежели то, про которое «не знаешь, как сказать», на свете нет. Ничего особенного, никаких выдающихся трепетов, как случалось в бойкие эпохи, когда страшно, бывало, одному в квартире быть, но и за всем тем как-то удивительно тоскливо, безжизненно, почти безнадежно.

Стр. 279, строки 3-12. Вместо: «Всем как-то все равно <…> И извещение окончено мое…» — в рукописи:

На улицах тихо, почти мертво, в самых интимных кружках ведутся разговоры прямо нелепые, неискренние, с оглядкой; идешь [мимо дома, видишь в окне свет, — никак не подумаешь: вот труженик, который над умственной работой изнывает! а непременно: вероятно, кто-нибудь донос строчит!][374], за всяким освещенным окном прозреваешь что-то подозрительное, как будто там при свете лампы и среди глубокой тишины созревает донос.

Стр. 280, строки 28–32. Вместо: «Возражают на это, что <…> обвинениям нет отпора…» — в рукописи:

потому только, что в составе их участвуют «оглашенные свиньи». Положим, что сущность этих обвинений не сопровождается ощутительными последствиями (поэтому-то я и говорю, что жить все-таки ладно), но почему же, однако, они остаются безнаказанными? Отчего нет им отпора?