Водитель Володя, молоденький парнишка, тоже, кстати, заядлый грибник, добровольно вызвавшийся отправиться с нами в поездку, смущенно объяснил, что поломка, видимо, серьезная, а машина ему не очень знакома, так что повозиться придется основательно. Автомобиль тогда еще считался роскошью, мы же все были люди, как говорится, среднего достатка, так что среди нас не оказалось ни одного хоть мало-мальски сведущего в устройстве двигателей внутреннего сгорания, а потому ни делом, ни советом помочь мы Володе не могли. Для приличия потоптавшись немного у кабины и выразив сочувствие шоферу, мы забрались в «рафик» с намерением поспать, сколько придется, но минут через пять выяснилось, что сон поголовно у всех пропал, и тогда Дмитрий Павлович, человек весьма рассудительный, предложил слегка перекусить, чтобы как-то скоротать время.

Естественно, бутерброды с колбасой и яйца вкрутую запивали мы водочкой — у каждого была припасена бутылка, которую предполагалось осушить после окончания экспедиции, но уж раз случилась непредвиденная остановка, то, как выразился Дмитрий Павлович, «что ее, родимую, беречь, на обратном пути притормозим у первого же сельпо — и нет проблем!»

Русский человек, как известно, употребляет спиртное исключительно для того, чтобы всласть поговорить по душам, и мы тоже не стали тут исключением. Вначале разговор вертелся вокруг предмета нашей экспедиции — где, когда и сколько было собрано каждым белых, груздей или рыжиков, какие у кого рецепты засолки и маринования, правда ли, что французы едят мухоморы, а немцы, те, вроде бы, вообще, кроме лисичек, никаких других грибов не признают. Вот, когда помянули немцев, и начались военные воспоминания.

Все мои спутники были фронтовиками, а Дмитрий Павлович и первый-то бой принял совсем неподалеку отсюда, у деревни Петрищево, где казнили знаменитую Зою Космодемьянскую. Выпили за светлую ее память, помолчали, а потом тот же Дмитрий Павлович, аккуратно шелуша очередное яйцо, со вздохом заметил, что, конечно, Зоя совершила подвиг, но скорее в плане моральном, а в военном отношении ее действия никакой пользы не принесли, и конюшня, которую она пыталась поджечь, совсем неподходящий объект для партизанской диверсии. По ее разумению, надо было найти, к примеру, штаб или склад с горючим. Да только какой спрос с девчонки, которая вчера еще в куклы играла и никакого понятия не имела о войне. А война, мать ее туды, — штука страшная и мерзкая, и совсем не женского ума дело.

Тут разгорелся небольшой спор, насколько вообще оправданно участие женщин в боевых действиях. Сошлись па том, что мера эта была вынужденная, и что, конечно, без санитарок или там прачек армия обойтись не может. Согласились, что толк был и от летчиц, правда, сбивали их немцы нещадно. Ну, еще некоторые девушки, занимавшиеся стрельбой в кружках ОСОВИАХИМа, вполне годились в снайперы. У Анатолия Вениаминовича в полку была снайпер Маруся, фамилию он запамятовал, — да ее никто по фамилии и не звал, а только по имени, — так она за полгода записала на свой счет восемнадцать фрицев.

А погибла чисто по женской глупости. Ведь женщина она везде остается женщиной, старается при любом удобном случае красоту навести. Вот и эта Маруся, находясь на огневой позиции, вытащила зеркальце из нагрудного кармана, может, воспользовавшись затишьем, челку хотела поправить или прыщик какой рассмотреть, а солнечный зайчик выдал ее присутствие, и немец не промахнулся.

Тут-то и взял слово молчавший доселе наш новый знакомый.

— Извините, что вмешиваюсь, но я так полагаю, любая смерть на войне, мужчины ли, женщины, она вроде бы чистая случайность. Ну, не сделай мой товарищ полшага в сторону и не подорвался бы на мине, не выскочи наш комбат по малой нужде из блиндажа, и пролетела бы впустую шальная немецкая пуля. А все же есть какая-то таинственная предопределенность в том, что одни погибают, а другие, вот как мы, остаются живы. Если не возражаете, расскажу про смерть одной девушки, а уж вы рассудите, как считать ее гибель — глупой, безрассудной или еще какой.

Иван Михайлович отхлебнул немного из кружки, зажевал корочкой и, справедливо посчитав наше молчание за знак согласия выслушать его рассказ, откашлялся в кулак, закурил сигарету и повел свое повествование ровным хрипловатым голосом, делая редкие паузы, когда хотел затянуться поглубже.

— Не знаю, как у вас, писателей-журналистов, полагается об этом предупреждать или нет, только, хотя история фактическая, и я лично был ее свидетелем с первого, можно сказать, момента, но вот про самый ее конец, это мне уж потом в госпитале стало известно.

Значит, вначале обрисую обстановку. Май сорок третьего года. Сталинград позади. И мы и немцы готовимся к Курской битве. Величайшему, как потом историки определят, сражению Второй мировой войны. Но до нее еще почти два месяца, и тут нам выпадает редкая удача. Часть наша вошла в 52-ую армию, а та в Степной военный округ. Если помните, был такой недолгое время. Потом, когда битва началась, переименовали его в Степной фронт, а уж в конце осени во 2-ой Украинский. Располагались мы в глубоком тылу, километрах в ста от передовой. Словом, находились вдали от бомбежек и артобстрелов, считайте, почти как на отдыхе. Боевой задачей нашего саперного извода являлось сооружение небольшого укрепрайона в излучине одной речушки, впадающей в Оскол, а в дальнейшем, если обстоятельства вынудят, возведение переправы для подтягивания резервов к фронту. Теперь-то я понимаю, что эта работа делалась фактически для вида, чтобы ввести в заблуждение противника, а на деле маршруты переброски войск нашими генералами определены были совсем другие. Но для полного правдоподобия в том месте, где якобы предполагалось навести мост, была установлена для его охраны зенитная батарея. Батарея — это, конечно, сильно сказано. Две 37-мпллиметровые пушечки да крупнокалиберный пулемет ДШК. А боевой расчет этого артиллерийского соединения составляли одни девчата, и командиром над ними была сержант Катя Левочкина, о которой и будет моя история.

У вас, конечно же, сразу может возникнуть предположение, что между зенитчицами и саперами вовсю вкрутились военно-полевые романы. Так вот, ничего подобного не происходило, хотя обстоятельства вроде бы должны были способствовать этому. Находились мы в каком-нибудь километре друг от друга — они на опушке рощицы, спускавшейся к речке, а наш взвод в бывшем хуторке, от которого после немецких наступлений и отступлений остались пять печных труб, пара полуразрушенных обгоревших сараюшек, служивших раньше пристанищем для домашней животины, и густые палисадники сирени. В общем, как бы это поточнее сказать, фактически отношения между нами установились, как в большой семье, где старшие братья опекают сестренок. Ко всему прочему можно дать и такое объяснение, зенитчицы все были городские недотроги, вчерашние студентки с математических факультетов — в артиллерии ведь главное быстро произвести точный расчет. Ну, а в саперы-строители, сами, небось, знаете, направляли мужиков без особого образования, как правило, уже женатых и многодетных, все больше колхозничков, кроме лопаты, пилы, молотка да топора другой техники не знавших. Словом, для любовной ситуации чумазые землекопы-плотники и аккуратненькие защитницы чистого неба, согласитесь, совсем не подходящий вариант.

Так тихо-благородно и продолжалось это добрососедство, пока не получили саперы пополнения в лице нового командира взвода младшего лейтенанта… — Тут Иван Михайлович вздохнул и сделал паузу, видимо, вспоминал его фамилию, а она оказалась проще простой — … Михаила Иванова. Прежний комвзвода был ранен, находился на излечении в воронежском госпитале, и когда вернется в строй никто не знал, а пока его обязанности исполнял старшина Лепикаш, сорокалетний хохол, коренастый, жилистый, спорый в работе, но за нею никогда не гонявшийся. Надо сказать, что под его руководством и при личном участии блиндажик девчатам-зенитчицам саперы соорудили по высшему разряду. В таком и штаб дивизии не стыдно было бы разместить…