– Шайтан – сомневаюсь, но Саакадзе – возможно.

– Наглецы бежали? Кто позволил?

– Заверяю, не я, мой царь… В таких случаях верные люди открывают ворота, бесшумно выскальзывают и, закрыв их с наружной стороны, исчезают с ключами. Я амкаров по железному делу искал – тоже исчезли.

– Выходит, мы заперты? Раньше в малой крепости, теперь в большой… Опять в плену у Саакадзе? Тоже надоело.

– Не беспокойся, мой царь, я нашел среди сарбазов мастера, велел переделать все замки. И потом ты забыл про мою подземную дорогу, но сейчас не мы, а Саакадзе у нас в плену. Дигомские ворота приказал не трогать, оттуда пожалует наш «барс».

– Нет, князь, Саакадзе на твой крючок не клюнет. Необходимо мне без промедления выступить. Раз ворота открываются, сегодня пошлю гонца в Ананури: или Зураб согласен, или с ним сражусь! Велик шах Аббас!

– Войско твое, царевич, как пожелал, из Марабды вышло. Завтра подойдет к стенам Тбилиси. Жду твоего повеления впустить сарбазов тоже. Или одних минбаши? Еды здесь на двадцать тысяч вряд ли найдется.

– Одних минбаши! Это тем правильнее, что я после ответа Зураба, иншаллах, выступлю. Еду по дороге достанем.

«Бережет Тбилиси, – с удовольствием подумал Шадиман. – Надо выпроводить Исмаил-хана: постарается доносами вернуть себе расположение шаха».

Подробно обсудили план обороны Тбилиси и наметили цепь заслонов за стеной города. Здесь Хосро показал свое искусство стратега и, заметное лишь для Шадимана, желание уберечь Картли от разгрома. Особенное восхищение вызвал его совет: не выпускать из Тбилиси никого из церковников, пока католикос всенародно, в Мцхетском соборе, не благословит царя Симона на царство.

За полуденной едой, сдобренной тончайшими винами, Хосро состязался с Шадиманом в остроумии и умении пить не пьянея. Буйная радость охватила Симона: «В Метехи! Только в Метехи жизнь!»

Но Исмаил-хан мрачнел, ему совсем не улыбался поход в Кахети, где нельзя дать волю своим вожделениям, ибо там шах Аббас намерен посадить на трон ужасного скорпиона, Хосро-мирзу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Тбилиси занят врагом! Кизилбаши топчут плиты Сиона! На Дидубийском ристалище, где миджнур Шота Руставели положил у ног царицы царей Тамар божественный свиток – «Витязь в тигровой шкуре», ревут персидские верблюды.

Не в бою, не в отважном поединке пал стольный город. Измена князя Шадимана Бараташвили повергла картлийское знамя к стопам «льва Ирана». Кто из грузин забудет день, когда в ножнах плакали шашки! «Измена!» – кричат ослепшие сторожевые башни Нарикала. «Измена!» – с отчаянием подхватывают Махатские холмы. «Измена!» – стонут скалистые Сололакские отроги. «Измена!» – с болью отдается в Дидгорских горах.

Измена! Но разве впервые изменяют князья? Что ж поражает так Георгия Саакадзе? Что? Судьба. Не он ли в Исфахане прибегал к изворотливости, подготовляя торжественный въезд в Тбилиси царевича Хосро? Но разве Хосро въехал? Он выполз вслед за «змеей» из-под земли, непрошеный, нежеланный. А если так, то не следует ли помочь Хосро снова очутиться в Исфахане? Но очутится ли? Кто поможет Георгию Саакадзе? Где искать войско? Имеретинский царь обнадежил, но почему-то медлит. Может, тоже выжидает. Неужели перестал устрашаться Самегрело? В деревнях Картли собирают последние дружины. Всех брать неразумно: война продлится не меньше двух лет, а поля не засеяны; нельзя обрекать народ на голод, – и воевать без хлеба и вина нельзя. А кони? Где взять корм, если не засеять долины? Выходит, пожилые должны остаться у очагов, и мальчики до пятнадцати лет пусть крепнут для будущих войн. Не успокоятся ни персы, ни турки, пока нас не победят или пока мы не изгоним их совсем. Войско!.. Год только бы продержать персов на чембуре… Тогда и царь имеретинский Александр объединит три царства и… Сколько ни кружись, все к тому же столбу приходишь, где привязал свои мысли, – войско!

Если бы собрать воедино конницу, которой командовал Георгий Саакадзе в течение двадцати лет, образовался бы огромный серо-бело-черно-золотой поток. Сейчас Саакадзе нуждался в ограниченном числе клинков и коней. Он задыхался при одной мысли, что уже Средняя Картли находится в пределах досягаемости персидского огня. Если бы сердце могло седеть, то в эти дни оно поседело бы у Георгия Саакадзе.

А «барсы» не переставали возмущаться. По их разумению, надо было схватить Шадимана в Тбилиси и бросить в башню больших преступников. Познавший любую степень измены, он собой заменил ключи семи ворот. Без «змеиного» князя персы сами не нашли бы выход из тайного подкопа под Ганджинскими воротами и не ворвались бы в сердце Картли.

– Ворвались бы! Наша сила похожа на короткую бурку, – как ни растягивай, коня не закроешь. Благодарите анчисхатскую божью матерь, покровительницу витязей, что не Зураб захватил власть над Тбилиси, а Шадиман. Как только Барата начал усиленно меня уговаривать, я тотчас заподозрил князей и решил спасти Тбилиси. Видите, князь сдержал слово: Тбилиси цел. И в Носте не пойдет, страшится за Марабду. Но главное – не в Тбилиси дело, он будет мною закрыт, как сундук с пойманными лисицами. Надо лишь выждать, пока Хосро уберет оттуда пять… скажем, четыре тысячи сарбазов. А он уберет, ведь против него Теймураз и Зураб. Давид Строитель много лет без Тбилиси царствовал в Картли и Имерети, и прежде земли Грузии обратно от сельджуков отвоевал, а потом изгнал из стольного Тбилиси прочно засевших эмиров. А какую борьбу выдержал Строитель с собственными феодалами! Один Липарит Орбелиани стоит Шадимана и в придачу Зураба. – Саакадзе вдруг поднялся. – Кажется, гости отдохнули и сюда направляются.

Как туман с утеса, сползла озабоченность с лица Саакадзе. Он радушно встретил вошедших первыми Гуния, Асламаза и Квливидзе.

Утро разгоралось. Клубы облаков напоминали шатры, раскинутые на синей долине. Внезапно один из распавшихся шатров превратился во вздыбленного льва, – так показалось Эрасти, и он ускорил шаги, направляясь в покои Мирвана Мухран-батони и Иесея Ксанского, просить пожаловать на военный разговор.

«Не раньше как через полчаса явятся князья, – подумал Саакадзе, – как бы ни торопились, вековая спесь верх возьмет». И велел пригласить Вардана Мудрого.

По просьбе Саакадзе купец не без удовольствия повторил рассказ с начала. Он с трудом добрался до Моурави. Уже по всем дорогам от Дигомских ворот расставлена Хосро-мирзой скрытая и открытая стража. Даже из Гурии караваны не идут, – убытков много, а прибыли нет. Крепостцы и замки князей, дружественных персам, тоже стражей усилили. Юзбаши и онбаши по приказанию царевича оказывают любезность и вежливо просят насыщать сарбазов до глаз – значит и их, – и подарки раздать – значит и им. И вот – кизилбашей много, а баранов нет. В Тбилиси на выбор ворота для Моурави откроются, лишь бы пожелал прийти и выгнать персов. Тоже бараны, хоть и кизилбаши. Князь Шадиман майдан объезжал, морщился: «Лавок много, а товара нет!» Пустота не понравилась, как будто его сердце полно! Приказал открыть лавки, и вот – продавцов много, а покупателей нет.

Немало ценного узнали азнауры от смелого старосты майдана.

– Вот что, мой Вардан, ты еще отдохни, потом призову тебя. Есть план, если не устрашишься, услугу Картли окажешь и сам разбогатеешь.

– Благодаря тебе, Моурави, всем уже разбогател, а если для царства нужно – страх сумею в хурджини запрятать.

– Такие слова, Вардан, мне нравятся. Пойдем опорожним чашу атенского вина! – и Папуна, избегая приятной беседы, как он называл военный совет, увел Вардана.

Князья застали азнауров раскаленными добела. Азнаурам не терпелось.

– Даже кони ржут, застоялись! – кричал Квливидзе.

– Что кони?! Мне ночью показалось – я ржать начал! – уверял Гиви.

Князья подхватили дружный смех.

– Когда начальники говорят о войне, – тепло сказал Мирван, – хорошо, если смех прерывает серьезную беседу.

Но Димитрий не разделял мнение князя; подвинувшись, он шепнул в самое ухо Гиви: