Лишь на третий день, день прибытия гонца из Исфахана, Силах вздумал рассердиться на скрывшихся купцов веселого товара: почему тухлые мулы не уплатили законную дань за большую прибыль, полученную у стен круглой башни? Разве, кроме неприятности, ага Керим или он сам получили хоть час блаженства на мягком ложе? Об этом сейчас Силах вел жаркий разговор у ворот крепости, но Кериму надоели жалобы онбаши, и именно в ту минуту, когда вернулся Датико, отсутствовавший полдня. Кашлянув, Датико прошел в крепостной двор. «Слава величию аллаха! Он не пожелал сотворить несчастье через мои руки, – подумал Керим, – светлая царица выздоровела». И Керим, повернувшись, пошел в свое жилище, ибо не спал три ночи и три дня.
Снова утро – безразличное, ленивое. В шафрановой дымке дремлют улицы, и тени неподвижны, как черные паласы. Снова Тэкле на своем месте, и царь ненасытно всматривается в знакомую тень, стараясь угадать ее улыбку…
Снова и снова перечитывал послание из Тбилиси Баака. Не пожелавший назваться друг предупреждал его, что, в случае удачи задуманного, русский воевода Хворостинин с большой радостью вместе с картлийским орлом поохотится на Тереке и до освобождения из шаирного капкана Иверского удела Русия лучшее убежище против «льва»… Об этом знает друг, а что не знает, расспросит у посланного.
Улучив свободную минуту, Баака показал послание Луарсабу. Нет сомнения, им кто то подготовляет побег в Русию. Но до Терека нужно дойти!.. А Керим пока молчит, – значит, трудно придумать выход. Баака сжег послание и тщательно рассеял пепел, ибо сегодня замок с дверей башни снят, а в их отсутствие, хотя Датико и остается сторожить покои царя и князя, все же заходит то Силах, то караульный полонбаши, якобы проверить, всего ли вдосталь у царя. А царь после прозвеневших песен Картли стал проявлять нетерпение и внимательно прислушиваться к разговору о возможности побега.
Прошла неделя, другая. Керим куда-то ночью исчезал. Силах знал куда: к красивой ханум, что живет вдовою. Баиндур знал – к гречанке, подготовить ее к скорой встрече с разжегшим ее желание ханом…
Но Керим сидел в домике Тэкле, подробно и медленно рассказывая Папуна о виденном и слышанном в Исфахане.
Нет, Хосро-мирза не сразу пойдет на Гурджистан, раньше поход возглавит Иса-хан. Сарбазов у Иса-хана будет не меньше ста тысяч. Но гебр Гасан говорит, что шах обещал посадить Хосро-мирзу на царствование в Кахети не позже чем через год, если он шашкой сам добудет себе царство. О многом говорил Керим, но умолчал о затеваемом им побеге царя. Если аллаху не будет угодно, зачем лишнюю рану наносить светлой царице, царю и Баака. Но как будто удача начинает улыбаться несчастным. Попросив Папуна не уезжать, пока он не придет и не скажет, что уже можно, Керим, избегая расспросов, ушел и направился к саду гречанки.
Наутро Керим поведал Баиндуру о нетерпении красивой, как темная роза, ханум. И наконец хан послал Силаха за мужем гречанки.
А когда вернулся Силах, он, едва сдерживая радостный смех, слишком угодливо, несмотря на знаки Керима, сообщил хану, как обрадовался грек желанию всесильного хана Али-Баиндура послать его за товаром для гарема. Завтра утром он, иншаллах, прибудет к хану с образцами, а сегодня подготовит вьючных верблюдов, чтобы до захода солнца выехать со знакомым черводаром, который как раз завтра гонит караван в Исфахан.
Внезапно Баиндур уставился на не в меру радостного Силаха:
– Ты, кажется, тоже любишь помять розу из чужого сада?
Силах побледнел и начал клясться, что у него и в мыслях ничего подобного не было.
– В мыслях пусть будет, не не ниже! Иначе кожу с живого сдеру!
Часом позже Силах пылко заверял Керима:
– О ага Керим, да прославится имя аллаха! Мохаммет помог мне и тщательно заделал щель в саду.
– О неосторожный Силах, разве я очень похож на Мохаммета?
– Это ты?!
– Это я… Баиндур утром долго кружил у стены, и я сказал себе такое слово: «Да убережет святой Хуссейн Силаха, ибо хан все же подозревает хасегу Тухву, обкормившую его дыней, в нелюбви к нему и рыскает, как гончая, обнюхивая следы… Спасение Силаха в моей хитрости». И я крикнул: «Силах прискакал», хотя это был не ты. Когда же хан снова вернулся в сад, щель была мною крепко заделана, и я придвинул к ней пыльный камень. Хан шаг за шагом обошел стену, и когда я спросил о причине беспокойства, он ответил: «Показалось мне, что некоторые в крепости не в меру веселы».
– О благородный из благородных ага Керим, ты посеял в моей душе любовь к тебе.
– Воистину, Силах, ты сказал мне красивое слово… Все же советую тебе притвориться больным и не менее четырех дней пролежать на ложе, ибо хасега, получив от Баиндура через меру горячих плетей на свою нежную… скажем, спину, не успокоится, пока ты не научишься отодвигать камень и снова не станешь лобзать то, что обожгли плети.
– О мой доброжелатель, да вознаградит тебя Оммоль Банин. Я сейчас растянусь на тахте и не встану шесть дней, ибо хан раньше не забудет мою веселость.
«Удача начинает улыбаться несчастным, – подумал Керим, – я избавился от опасного стража круглой башни на больший срок, чем мне нужно. Избавлюсь на всю ночь и от хана: гречанка обещала на этот раз не выпустить Баиндура до предутренней зари, ибо ей неизбежно получить от меня ожерелье… Святой Хуссейн, почему проклятый небом хан не перестает по ночам пробираться, подобно разбойнику, к башне или шмыгать, подобно мыши, по всем углам Гулабской крепости? И горе сарбазу, не услышавшему за спиной приближения гиены! Горе полонбаши, на миг отошедшему от дверей башни дальше чем на локоть! Сколько ни проявляю преданности, – пусть на этом слове мстительный джинн вырвет у хана глаза, – не могу добиться полного доверия… Видит аллах, только выманив хана из крепости, можно устроить царю безопасный побег. Обдумано и такое. Датико уйдет раньше. Едва Баиндур достигнет дома гречанки, пошлю караульного полонбаши узнать о здоровье Силаха. А царь и князь Баака, переодетые в платье моих двух сарбазов, выйдут со мной как бы проверить улицу, идущую вдоль крепости… Темная ночь благоприятствует нам… мы свернем в сторону оврага… Обойдя круг, я условно постучусь в дом царицы… О, сколько радости будет в тот час… Баиндур, как бешеный, разошлет погоню, сам поскачет к границе Кахети. Но мы никуда не выедем. Старик Горгасал недаром выстроил подземную комнату… там придется прожить царю месяц. Потом уедут ага Папуна с Горгасалом. Царь и царица, закутанная в чадру, будут покачиваться в кеджаве, а я, Баака и Датико, переодетые стариками, будем сопровождать их на мулах… Ехать будем ночью оврагами, днем прятаться, – так до первого леса. На границе Гурджистана нас встретит Папуна, а мы, уже переодетые купцами, через Гурджистан и большие горы проследуем в Терки. Там, как сказал Папуна, нас будет ждать северный воевода, чтобы проводить в Русию…»
До первого света обдумывал Керим затеянное. «Нет, все предусмотрено, иншаллах!..»
А хан утром тщетно ждал назойливого мужа и, не выдержав, послал за ним полонбаши. Не прошло и трех песочных часов, как посланный во весь опор прискакал обратно. Дом гречанки пуст… Кто-то уверил купца, что хан заманивает его к себе, дабы объявить его лазутчиком, истязать, как факира, и завладеть его богатством. Испуганный грек, взвалив свои сокровища на верблюдов, ночью исчез из Гулаби, а с ним и жена.
Вытирая холодный пот со лба, Керим в суеверном ужасе впервые подумал: «Предопределение аллаха!..»
Одно радовало: он не посвятил в новый замысел близких его душе людей, и потому огорчаться будет лишь сам… Нет, больше с помощью женщины он не будет затевать серьезное дело… Ночью он постучался в домик Тэкле. Благословен аллах! Ага Папуна, да будет ему дорога бархатом, может передать благородному Дато: царь согласен искать убежища в Русии. Теперь нужно снова думать, как выбраться из Гулаби… И светлая царица пусть выйдет к камню, ибо сарбазы уже забыли, что ее не было два дня, и царь пожелал увидеть любимую у камня страдания.