— Я сам сдался, добровольно.

    — Я буду проверять вас на работе.

    — Спасибо, спасибо, — залепетал Петренко.

    — При малейшем подозрении — на виселицу.

    — Извольте не сомневаться, господин офицер.

    — Пока можете идти.

    — Слушаюсь! — Петренко направился к выходу, но у самых дверей остановился. Обернулся. — Простите, господин офицер, я вспомнил один разговор.

    — Ну что там еще?

    — Я вспомнил один разговор. Майор Млынский родом со Смоленщины. Он жил там с семьей до войны… Не вспомню где… Там теперь ваши войска… Вы, наверное, могли бы отыскать его семью, если они не успели удрать куда-нибудь.

    — А ты вспомни где, — сказал Вилли.

    — Я вспомню, я обязательно вспомню…

    — Иди!

    Петренко, пятясь, ушел. Вилли усмехнулся.

    — Я вижу, вам понравился этот трус.

    — Да, — согласился Шмидт. — Для начала пусть поработает следователем в полиции. Когда у него будут руки в русской крови, деваться ему совсем будет некуда…

    — Что ж, резонно, — кивнул Вилли. — А если бы нам удалось взять семью этого Млынского…

    Лагерь отряда Млынского — на новом месте. Моросит мелкий противный осенний дождь. Несколько почерневших от времени деревянных сборных домиков и длинный, добротно сбитый сарай прижались к лесу. На полянке кипит работа. Солдаты роют окопы, заготавливают бревна для дзотов. Ветками ельника накрывают крыши домов и сарая. Немного в стороне сколотили навес для лошадей.

    Млынский обходит лагерь. Осмотрел маскировку домиков и сарая. Подошел к группе солдат, которые под руководством разбитного маленького лейтенанта обучались закладывать мины. Две доски, положенные параллельно, изображали полотно железной дороги. Другая группа изучала устройство немецких автоматов.

    Во время обхода лагеря майор отдает приказ командиру роты заминировать подходы со стороны, наиболее доступной для проникновения противника. Обращаясь к одному из солдат, требует уплотнить край траншеи, чтобы он не осыпался.

    Командир роты отдает распоряжение поднять бруствер, расширить площадку для обзора.

    В подготовленные укрытия вносят раненых. Здесь четко работает Зина.

    — Потерпи, потерпи немного, сейчас, — говорит она раненому и обращается к солдату: — Давай неси скорее.

    Около другой группы солдат, возводящих дзот* Алиев говорит одному из них:

    — Артемьев, слушай меня. Как только закончите здесь, переходите туда, на конюшню, понял?

    Подходит Млынский.

    — Гасан Алиевич, как у тебя дела? Ты к утру-то закончишь?

    — Да, думаю, закончим.

    Майор предлагает всех поторопить. Появляется Серегин, он докладывает:

    — Подходы заминировали, товарищ майор.

    — Предупреди всех, чтобы были осторожны… Заставы оборудовали?

    — Заканчиваем, Иван Петрович! Ребята с дальней разведки вернулись, партизан не нашли… Рассказывают— немцы лес бомбили восточнее лесного поселка.

    — Когда?

    — Дня три назад.

    — Это Петренко, — говорит Млынский.

    — Его работа, — добавляет политрук.

    — Больше некому, — вздохнул Серегин.

    Подошел командир роты Хват.

    — Товарищ капитан! — обратился он к Серегину. — Разрешите взять из второй роты взвод. Они свое закончили, а мне еще вон сколько рыть надо!

    — Договорись с Артемьевым, — отвечает Серегин.

    — С ним договоришься! Он без приказа — ни шагу…

    — Ладно, — усмехается Серегин, — скажи, чтоб дал!

    Хват, козырнув, уходит.

    Млынский отдает Серегину приказ:

    — Вот что, капитан: с дедом Матвеем и разведчиками немедленно отправляйся в лесной поселок. Может, там людям наша помощь понадобится.

    — Есть, товарищ майор!

    На обуглившемся бревне сидит, словно окаменев, Алеша. Около него на корточках — Мишутка.

    — Леш! А Леш! — тормошит он Алешу. — Пойдем… Леш, а то они обратно придут… — Он тоскливо оглядывается. — Леш!.. Пойдем!

    На месте лесного поселка — пепелище. Торчат лишь обгорелые печные трубы. Ветер разносит пепел.

    К мальчикам медленно приближаются дед Матвей, Серегин и несколько солдат.

    Дед Матвей за несколько минут этого прохода по сожженному селу почернел.

    Мишутка кидается к ним навстречу. Серегин подхватывает его на руки. Мальчик плачет.

    Дед Матвей останавливается перед Алешей.

    — Мы с Мишкой в лес пошли… вернулись — все горит. Нет никого. Стали искать…

    — Куда наши-то подевались? — растерянно спрашивает дед.

    — Там они!

    Дед Матвей смотрит, куда показывает Алеша, но, кроме колодца с обгоревшим срубом, ничего не видит.

    — Там они, — повторяет Алеша.

    Дед Матвей смотрит на колодец.

    — Да говори ты толком! Онемел, что ли?! — восклицает дед.

    Серегин кладет ему руку на плечо. Но дед не унимается:

    — Где они?

    Алеша, не глядя на деда, встает и идет к колодцу. Дед Матвей, Серегин и солдаты идут за ним. Не доходя двух шагов до колодца, Алеша останавливается. Дед Матвей смотрит на него, на Серегина, на солдат. Серегин приближается к колодцу. Он заглядывает в него и отшатывается.

    — Да что вы тут! — в сердцах восклицает дед. Шагнул к колодцу, но Серегин хватает его за руку. У него дрожат губы, его трясет.

    Дед Матвей вырывается, наклоняется над колодцем, смотрит вниз и цепенеет. Поднимает глаза, его взгляд встречается со взглядом Серегина. Боль, ужас в глазах деда. Он ищет руками опоры. Его подхватывает сзади Серегин. Отводит в сторону, сажает на бревно. Все подходят к деду Матвею.

    Дед. Да как же так… бабы ведь, ребятишки…

    — Матвей Егорович! Не надо… держись, — тихо говорит Серегин, — мы им это все… все… запомним… Кровью… смертью ответят…

    Домик геологов. В маленькой комнатке собрался штаб отряда — Млынский, Серегин, Алиев.

    Алиев обращается к Млынскому:

    — От наших разведчиков Иванова и Бондаренко ничего нет.

    — Возможно, убиты, — отозвался Серегин.

    — Не верится мне, что такие ребята, как Бондаренко и Иванов, не сделав дела, погибли. Не верится, — говорит Млынский.

    Ночь. Бондаренко и Иванов пробираются вдоль переднего края линии фронта. Глубокая осень, листва на деревьях облетела, а на смену холодным затяжным дождям пришла ранняя промозглая стужа.

    Выбиваясь из последних сил, простуженные и голодные, они подобрались к пойме небольшой заболоченной речушки с извилистой полоской кустарника посередине. Здесь окопы обрывались, оставив между двумя буграми узкий спуск к берегу. Совсем рядом, справа и слева, упираясь в бугорки, проходил передний край немцев.

    Противоположный низкий берег выхватывался из темноты равномерно вспыхивающими и медленно падающими осветительными ракетами. Разведчики лежали у края дубняка, перед спуском к берегу реки.

    — Переходить будем здесь, — шепотом сказал Бондаренко. Иванов кивнул.

    — Ко сиу отходит немчура, Семен. А какой сегодня день?

    — От рождества Христова? — улыбаясь, спросил Бондаренко.

    — От Млынского, — ответил Иванов.

    — Сегодня за восемнадцатое перемахнуло… Двое суток по переднему краю ползаем…

    — Да, — вздохнул Иванов. — Контрольный срок прошел… Что там Иван Петрович о нас подумает? А, Семен?

    — А что было делать? Верст двести с гаком отмахали. Вон фронт куда откатился. Москва-то рядом.

    — Хорошо, если решил, что убиты… — продолжал Иванов, — а если… Мне никак нельзя пропадать, Семен!

    — Пройдем! — прошептал Бондаренко.

    — Вроде затихли! Поужинали фрицы, — заметил Иванов.

    — Давай и мы подхарчимся, — предложил Бондаренко.

    — Энзе? — спросил Иванов.

    — Энзе! — усмехнулся Бондаренко. — Легче будет идти…

    Иванов достал из кармана сухарь, ручкой ножа расколол его. Протянул половину Бондаренко. Собрал с руки крошки.