– Если еще не умер, побеги за священником! Я, что ли, велел волчьему хвосту драться?!

– Высокий князь, на здорового можно сердиться, а Мамука боится без твоего прощения умереть!

– И здесь боится?

– Святым Георгием молю, удостой!

– Лучше бы другим святым!

Нахмурившись, Зураб крикнул:

– Э-э! Джибо, скачи к преподобному Феодосию, расскажи, по какой причине немного опоздаю! Ничего, богоугодное дело! – и обернулся к конным арагвинцам: – Почему в сборе двадцать дружинников? Что я, с духовенством сражаться собираюсь? – Залюбовался верховыми и приказал: – Пяти довольно! Остальные пусть в духан скачут, за здоровье Мамука выпьют, может, выздоровеет.

Вслед за Зурабом из Метехи в самом плохом настроении выехал чубукчи Шадимана. Вчера, сколько он ни искал, не мог обнаружить проклятого гонца Саакадзе, будто земля его поглотила. Хорошо, старший смотритель конюшен навел его на след: о лавке Вардана заговорил – там всегда разный товар. Сначала постеснялся: «Ты, говорит, видный человек, неудобно беспокоить просьбой, думал, с дружинником поедешь». Но он, чубукчи, ему тоже уважение оказал: «А ты разве не видный? Тебе цари и князья коней дорогих доверяют. Сам знаешь – витязь без коня все равно что девушка без волос». Еще немного пошутили, и смотритель конюшен поручил ему навестить купца.

Зураб оглянулся на скачущего чубукчи и свернул к мосту: «Нет, не меня выслеживает. Но даром не катается», – и приказал одному из сопровождающих его арагвинцев следить за чубукчи.

Едва въехав во двор бывшего дома Даутбека и Димитрия, где разместились арагвинцы, Зураб взбежал на второй этаж и распахнул дверь в боковую комнату. У столика сидел ухмыляющийся Миха и здоровенным кулаком разбивал кахетинские орехи. Зураб поспешил обнять вскочившего мсахури.

– Как моя конница, Миха? – нетерпеливо воскликнул князь.

– Слава святой Нине! Все арагвинцы в строю и жаждут отдать жизнь за своего любимого князя, владетеля Арагви!

– Говори, говори, Миха, скорей! Как царь Теймураз, царица? А… а… царевна Нестан-Дареджан?

– Все, все хорошо! Тебе, мой князь, послание от царя. Через князя Черкезишвили передал. Князь сам должен был быть к тебе от царя послом, в последний час передумал.

Почти вырвав свиток, Зураб углубился в послание. Лицо его исказилось, глаза от гнева запылали: "Не я ли, Зураб, ради Теймураза раз сто рисковал в Метехи жизнью? Разве легко обманывать Шадимана? И вот награда! Вместо благодарности и выражения любви, вместо слов о… о Дареджан, моей жене, царь упрекает меня! Я… я предался Симону! Вообразил что-то строптивец и угрожает обойтись без моей помощи. Сейчас он выехал в Упадари, где предастся ожиданию обещанного мною, и если промедлю, то… он, Теймураз, сговорится с Мелик-беком Ереванским. И близок день, когда царь Теймураз превратит золотое перо, подаренное ему музой, в карающий меч. Пусть дрожит Зураб: близок день, когда изменчивый князь увидит, что произойдет и со слишком глупым Симоном и со слишком дерзким Арагвским Эристави!.. О-о, строптивец! Не во сне ли пребываю я? Небылицы хороши в шаири! А угроз здесь не меньше, чем змей в Мугани! Что ни строчка, то ценность! Вот:

«И если гонец Зураба немедля не привезет ответ, сколько мне, богоравному Теймуразу, ждать въезда в Тбилиси, то да откроется, что у царя Теймураза в колчане немало обличительных доказательств, по каким шах Аббас легко узнает, как дерзко провел князь Арагвский Хосро-мирзу и Иса-хана, перебросив в Кахети две тысячи арагвинцев на помощь царю Теймуразу. Действительно, с помощью арагвской конницы мне, царю Теймуразу, удалось уничтожить войско шаха Аббаса, изгнать Исмаил-Хана…».

Зураб метался по дарбази. Хорошо, Миха догадался подать кувшин, и князь, отводя душу, хватил им по стене.

Сильно запахло вином. «А разве жизнь не винный погреб? Входишь в нее твердо на двух ногах – как человек, а выходишь на четырех – как свинья! Предвкушаешь праздник, а получаешь погребальное напутствие!» – Неужели он это вслух сказал? Ногой отшвырнув осколки, Зураб заскрежетал зубами: о-о!.. он, князь, достойный ответ пошлет своему тестю!.. Но постепенно тревога овладела им: Теймураз может исполнить угрозу, написать шаху Аббасу… и… и… Шадиману! Не трудно догадаться, как расправится с ним Хосро-мирза, если нагрянет во главе новых войск. Нет! Князь Зураб Арагвский перехитрит всех и станет… прежде царем над горцами, а потом… Зураб до сумерек писал пламенное послание, полное заверений в любви и преданности: «А въедет богоравный царь Теймураз, Первый Багратиони, в Тбилиси раньше, чем предполагает. И пусть карающий меч царя превратится в золотое перо, которым царь начертает возвышенную оду в честь возвращения к нему картлийской короны…»

Во дворце католикоса ждали князя Зураба с нетерпением… Архипастыри толпились у окон, то и дело обращая взоры к воротам. Творилось непонятное: все свершилось помимо них. Неужели отказ венчать Симона в Мцхета может повлечь за собой произвольное отделение церкови от царства?! Да не допустит святая троица до подобного! Но Шадиман ждет ответа. Дальше медлить опасно! Где же та благодать, которую ждали? Проходили недели, месяцы, возлагали надежды на веру, забредали в тупик, снова искали выхода… И вдруг свершилось. Но почему ничего не изменилось? И тут Трифилий подал ядовитый совет поздравить князя с победой царя Теймураза над Исмаил-ханом: неожиданность всегда ошеломляет. Опять же – господь сподобит выявить, какие князья остались верны царю Теймуразу, значит, и церкови, а какие предались Симону, значит, и шаху. Такое действие подскажет ответ Шадиману. Но вышло непонятное, даже из рук вон плохое, ибо вчера почти все князья разъехались, и ни один не пришел к святому отцу за наставлением или благословением. Неужто все себялюбцы за Симона? Или господь бог отнял у них разум – и замыслили против царя Теймураза?!

– Опять же, – медленно проговорил Трифилий, словно вытягивал слова из смолы, – не осчастливил ли царь Теймураз отцов церкови лично вестью о даровании богом победы, не прислал ли гонца к святому отцу с поистине радостной вестью? Или иссякла у братьев Кахети храбрость?

– Истину глаголешь, отец Трифилий, – пробасил тбилели. – Почему не съехал праведный чернец на своем седле, прости господи, с вершины Алавердском обители?

– Опять же не замыслила ли кахетинская церковь возвыситься над картлийской? Давно, яко лиса к добыче, подбирается к главенствующем власти наместника Христа, святого отца католикоса.

Заронить подозрение легко, побороть его трудно.

Притом кахетинская церковь не раз пыталась стать выше картлийской.

В поднявшемся общем шуме кто-то выкрикнул:

– Да не свершится богопротивное! Уж не является ли прискакавший чернец, задержанный оголтелыми арагвинцами на два дня, не чем иным, как брошенной костью церберу?

В подобной догадке было мало лестного, и отцы согласились с Трифилием: выслушать Зураба Эристави. Но если ничего полезного и утешительного для церкови не скажет шакал, начать переговоры с Георгием Саакадзе, дабы он, получив под свое знамя церковное войско, изгнал бы из Картли царя Симона с его кликой и заодно расправился бы с князьями, непокорными святой церкови.

– Кто воцарится над Картли? Не это сейчас важно! Да не осквернится мусульманской стопой храм животворящий.

– Опять же Георгию Саакадзе бог поможет еще раз найти царя из ветви Багратиони. – Благодушие отразилось в глазах Трифилия. – И еще раз вовремя отстранить «небогоравного» царя, если на то будет воля святой троицы.

– И святого отца, католикоса Картли.

– Аминь!

– Но раньше выслушаем, прости господи, воистину шакала из Арагви…

И вновь майдан бурлит!

– Что? Что теперь будет? Кто скажет? Кто отгадает?

Сдвинув набекрень папахи, вытирая большими пестрыми платками вспотевшие лбы и затылки, амкары, купцы, торговцы возбужденно выведывают друг у друга: что будет?

Уже работа закипала, уже товар с аршина сам срывался, уже весы прыгали как под зурну. Уже с царем Симоном смирились – все же свой, отдельный царь.