Ангельская доброта, которой дышала каждая строчка этого письма, побуждала Октава хотя бы на бумаге открыть то, что он был обязан сообщить Арманс, но его все еще удерживал стыд: какие слова подобрать для такой исповеди?

Он поехал в Париж посоветоваться с Долье, тем самым родственником, который был его секундантом. Он знал, что Долье — человек чести, очень прямой и к тому же недостаточно умный, чтобы пойти на сделку с совестью или обмануть самого себя. Октав спросил у него, обязан ли он посвятить м-ль Зоилову в некую печальную тайну, которую, не колеблясь, открыл бы до свадьбы ее отцу или опекуну. Он даже показал Долье часть приведенного выше письма Арманс.

— Вы обязаны сказать ей правду, — напрямик ответил ему Долье, — это ваш долг. Нельзя злоупотреблять великодушием мадмуазель Зоиловой. Недостойно благородного Октава обманывать кого бы то ни было, тем более бедную сироту, у которой, быть может, кроме вас, нет ни одного друга среди мужчин вашего семейства.

Эти доводы Октав приводил себе тысячу раз, но в устах честного и твердого человека они приобрели особую убедительность.

Октаву почудилось, что он услышал голос самой судьбы.

Выйдя от Долье, он поклялся себе, что напишет роковое письмо в первом же кафе, которое увидит по правую руку, и действительно, сдержал слово: написал десять строк и адресовал письмо на имя м-ль Зоиловой в замок *** близ Андильи.

На улице Октав оглянулся в поисках почтового ящика. Случаю было угодно, чтобы ящика поблизости не оказалось. Тогда, под влиянием не до конца преодоленного мучительного чувства, заставлявшего все время откладывать исповедь, Октав решил, что такое письмо не следует доверять почте и что будет лучше, если он своими руками положит его в кадку с апельсинным деревцем. У Октава не хватило духа признаться себе, что эта отсрочка — последняя надежда все еще не побежденного стыда.

Ему ни в коем случае нельзя было снова поддаваться тайной боязни признания, которую он почти преодолел в себе с помощью суровых советов Долье. Октав вскочил на коня и поскакал в Андильи.

С того утра, когда командор заподозрил, что между влюбленными произошла размолвка, его врожденное легкомыслие уступило место весьма стойкому желанию вредить.

Неизменным поверенным де Субирана был шевалье де Бонниве. То время, которое прежде командор посвящал мечтам об игре на бирже и занесению цифр в записную книжку, теперь уходило на размышления о том, как бы расстроить свадьбу племянника.

Вначале его планы были не очень разумны. Шевалье де Бонниве привел в порядок средства наступления, которыми располагал командор, и посоветовал в первую очередь установить слежку за Арманс. С помощью нескольких луидоров де Субиран превратил всех слуг в шпионов. Ему донесли, что Арманс и Октав обмениваются письмами, пряча их в кадку, где растет апельсинное дерево номер такой-то.

Такая неосмотрительность влюбленных показалась шевалье прямо невероятной, и он предоставил командору самому сделать надлежащие выводы. Но, обнаружив через неделю, что этот достойный человек не мог изобрести ничего более остроумного, чем чтение любовных признаний жениха и невесты, де Бонниве как бы случайно напомнил ему одно из его многочисленных увлечений, а именно длившееся целых полгода увлечение автографами. В то время командор даже нанимал искусного переписчика. Он действительно вспомнил это обстоятельство, но воспоминание не породило в его голове никаких новых мыслей, хоть и соседствовало там с самой лютой ненавистью.

Шевалье долго не решался вступить в союз с подобным человеком. Его приводила в отчаяние удивительная тупость командора, который к тому же при первой неудаче способен был бы немедленно во всем сознаться. К счастью для шевалье, ему пришел на память дрянной роман, где некий злодей подделывает почерки влюбленных и фабрикует подложные письма. Командор книг не читал, зато страстно любил красивые переплеты. Де Бонниве решил сделать последнюю попытку; если она не удастся, он оставит командора барахтаться в его бесплодных замыслах. Один из мастеров Тувенена, трудясь день и ночь, восхитительно переплел за огромные деньги роман, где описана проделка с подложными письмами. Шевалье привез великолепно переплетенную книгу в Андильи и залил кофе ту самую страницу, где описана эта история.

— Я в отчаянии, — сказал он, входя однажды утром в спальню к де Субирану. — Госпожа де ***, которая, как вам известно, дрожит над своими книгами, заказала роскошный переплет к этой жалкой книжонке. Я имел глупость попросить книжку на несколько дней и залил ее кофе. Вы все на свете умеете и знаете: не дадите ли вы мне совет, как сфабриковать новую страницу?

После бесконечных разглагольствований, в которых шевалье употреблял слова, наводящие на нужную мысль, он ушел, оставив книгу командору.

Ему пришлось раз десять возвращаться к этой теме, прежде чем командор додумался до идеи, что влюбленных можно поссорить с помощью подложных писем.

Он так возгордился своей догадливостью, что сперва вообразил о себе бог весть что. Когда он сообщил о своем плане шевалье, тот стал возмущаться безнравственностью такого образа действий и сразу уехал в Париж. Через два дня де Субиран снова заговорил о том же.

— Но ведь подменивать письма чудовищно! — воскликнул шевалье. — Достаточно ли сильно вы любите племянника, чтобы действительно цель оправдала средства?

Но читатель, вероятно, устал не менее, чем мы, от грязных подробностей, отражающих такой упадок нравственности у известной части нашей молодежи, что его можно сравнить только с легкомыслием старшего поколения.

Командор, проникшись жалостью к простодушию шевалье, неопровержимо доказал ему, что лучший способ проиграть сомнительное дело — это ничего не предпринимать.

Он непринужденно взял с каминной доски в спальне г-жи де Маливер несколько записок Арманс и без труда получил у переписчика копии, почти не отличимые от оригиналов. На основе несомненного разрыва племянника с Арманс он уже строил планы будущих интриг, зимних развлечений, выгодных партий, которые предложит семье Октава. Де Бонниве восхищался этим человеком. «Почему командор не министр? — думал он. — Все высшие должности занимал бы я! Но при этой проклятой хартии, свободе слова и свободе печати никогда такому двуногому не стать министром, каким бы знатным происхождением он ни хвалился!» Наконец, после двухнедельных раздумий, командора осенила мысль сочинить от имени Арманс письмо к Мери де Терсан, ее ближайшей подруге. Шевалье во второй раз чуть не махнул на все рукой. Де Субиран потратил два дня на сочинение письма по образцу тех, которые он писал в 1789 году, блещущего остроумием и битком набитого утонченными изречениями.

— Наш век куда тяжеловеснее, — сказал ему шевалье. — Уж лучше будьте глубокомысленным и скучным педантом. Ваше письмо очаровательно. Под ним подписался бы Шодерло де Лакло[86], но в наши дни оно никого не обманет.

— Наши дни! Всюду эти наши дни! — возмутился командор. — А ваш Лакло был просто фатом. Не понимаю, почему это вы, современные молодые люди, так его превозносите. Его герои пишут, как парикмахеры, и т. д., и т. д.

Шевалье был в восторге от ненависти командора к Шодерло де Лакло. Он грудью стал на защиту автора «Опасных связей», потерпел полное поражение и наконец добился письма недостаточно высокопарного и немецкого, но в общем вполне сносного. Письмо, утвержденное после весьма бурного спора, было вручено командором переписчику, который, считая, что речь идет о какой-то любовной чепухе, сделал вид, что не узнает почерка м-ль Зоиловой, и ограничился назначением несообразной цены. В этом пространном письме Арманс якобы делилась с Мери де Терсан мыслями о своем предстоящем замужестве.

Возвращаясь в Андильи с письмом, написанным в соответствии с советами Долье, Октав думал лишь о том, как ему уговорить Арманс прочесть его не сразу, а вечером, когда они разойдутся по своим комнатам. Он рассчитывал на следующий день чуть свет уехать и не сомневался, что Арманс ему ответит. Ему хотелось хоть немного смягчить неловкость первой встречи после признания, на которое он отважился потому, что считал Арманс истинной героиней. Долгие месяцы наблюдая за своей невестой, он убедился, что все ее радости и огорчения зависят только от связующего их обоих чувства. Октав был уверен в силе страсти Арманс. Приехав в Андильи, он соскочил с коня, бросился в сад и, пряча свое письмо под листьями в кадке, нащупал там письмо от Арманс.