Наплыв публики в тот день, казалось, сорвет двери здания суда. Все жаждали узнать, что предпримет Монтегю Уильямс, защитник Ламсона, в перекрестном допросе, чтобы развеять все сильнее сгущающиеся над его подзащитным тучи обвинения, последней каплей которых были результаты анализов Стивенсона.

Защитник обвиняемого Уильямс не разочаровал зрителей, хотя они и не сразу поняли, куда он клонит. После длительного допроса Стивенсона защитник спросил: Стивенсон твердо уверен, что нашел в теле Перси Джона ядовитый растительный алкалоид и что Перси умер от отравления аконитином? Стивенсон подтвердил. Уильямс продолжал: Стивенсону, конечно, известны новые научные положения. Наверняка ему известны также открытия, которые недавно были опубликованы итальянскими токсикологами. Они вызвали такую сенсацию, что ни один токсиколог не мог пройти мимо них, и Стивенсон, несомненно, тоже. Но очевидно, Стивенсон не обратил внимания на публикации? Разве ему не известно, что доказали упомянутые токсикологи? А то, что в трупах, которые никогда не соприкасались с растительными алкалоидами, под действием разложения развиваются щелочные субстанции, то есть алкалоиды, которые так же, как и растительные алкалоиды, реагируют на реактивы. Разве Стивенсону не известны факты, вскрытые недавно в Италии, когда токсикологи нерастительные алкалоиды принимали за растительные, из-за чего выносились обвинительные приговоры, а на самом деле никто не совершал убийства?

С каждым словом становилось все яснее, куда клонит Уильямс. В его руках было новое и неожиданное оружие. Видя, как угрожающе растет обвинительный материал против Ламсона, Уильямс решил во что бы то ни стало вызвать сомнения в достоверности результатов токсикологического исследования. С этой целью он обратился за советом к профессору Тилди, лондонскому токсикологу, правда не такому знаменитому, как Стивенсон. Тилди, к которому часто обращались адвокаты, специально следил за развитием научной мысли и публикациями, за которыми привыкшие к успеху крупные ученые не всегда тщательно следили. Он знал, что Стивенсон не интересовался подробно новым феноменом трупных алкалоидов и при неожиданной атаке проявит неуверенность, вызвав тем самым сомнения присяжных. И вообще он был убежден, что новый феномен свидетельствует о ненадежности прежних методов обнаружения растительных ядов. Обо всем этом Тилди подробно проинформировал Уильямса.

Еще в 1865 году химик Маркар выделял из трупов людей, умерших естественной смертью, щелочные экстракты, которые были очень родственны растительному алкалоиду кониину, яду цикуты. Вещества пахли мышиной мочой. Под действием фосфорномолибденовой кислоты они давали осадок, образуя кристаллы, похожие своим желтоватым цветом на кристаллы, которые образуются при наличии кониина. С тех пор различные химики занимались этим феноменом и назвали его трупным алкалоидом.

Решающий толчок исследованию этих алкалоидов дал Франческо Сельми, вначале работавший аптекарем и ставший впоследствии профессором фармакологической химии при университете в Болонье. В 1878 году он опубликовал работу «О растительных и трупных алкалоидах и их значении в токсикологии», которая касалась всестороннего исследования только в этой области.

В книге Сельми описывает два итальянских дела об отравлении, где новые алкалоиды совершенно сбили с толку экспертов. Первое дело касалось неожиданной смерти генерала Гиббонэ в Южной Италии, Химики, которым была поручена экспертиза на яд, заявили, что обнаружили дельфинин, ядовитый алкалоид шпорника. В убийстве генерала заподозрили его слугу. Только отсутствие мотива преступления заставило суд поручить проведение повторной химической экспертизы Сельми. Сельми получил из трупа генерала экстракты, которые действительно реагировали, как дельфинин. Но когда он ввел лягушкам чистый дельфинин и полученный им экстракт, то получил абсолютно разные результаты. Хотя экстракт и вызвал остановку сердца, но не в той фазе сердечной деятельности, как при дельфинине. Это побудило Сельми повторить все пробы сначала, перепроверить и искать новые, типичные для дельфинина реакции, чтобы испробовать их на экстракте из трупа. Он обнаружил, что дельфинин реагирует на некоторые химикалии, образуя определенный осадок. Когда же он испытал те же реагенты на экстракте из трупа, то ничего подобного не произошло. Сельми пришел к выводу, что в трупе образовались животные алкалоиды, и генерал Гиббонэ наверняка не был отравлен дельфинином. Этот алкалоид может при проверке привести к катастрофическим ошибкам, так как похож на дельфинин.

Еще значительнее было другое уголовное дело, где речь шла о смерти вдовы по имени Сонцогно из Кремоны. Здесь тоже предполагали отравление. Прокуратура поручила химикам в Кремоне обследовать труп через двенадцать дней после смерти. Химики утверждали, что обнаружили морфий. Но так как и на этот раз не было улик, то назначили повторную экспертизу, поручив ее химикам из Милана и Бресции, которые установили, что, безусловно, имеется алкалоид, но наверняка не морфий. Окончательное заключение сделал Сельми. Сначала он тоже столкнулся с фактом, что экстракты из органов умершей действительно давали цветовые реакции, свойственные морфию. Однако когда Сельми применил тест Пелагри, то получил отрицательный результат. Ни следа морфия. Эксперимент на лягушках тоже убедительно показал, что в «отравленной» нет ни капли морфия, а ошибку породил снова животный алкалоид. Позднее Сельми выяснил, что самым подходящим для определения морфия является тест Пелагри.

Так или иначе, Сельми благодаря тщательности своей работы вскрыл ошибки. Но в каждом токсикологическом исследовании на растительные алкалоиды таилась опасность подобных заблуждений. Под впечатлением работ Сельми итальянское министерство юстиции создало в 1880 году специальную комиссию и поручило ей научно исследовать проблему трупных алкалоидов и устранить возникающие недоразумения. Тем временем эти недоразумения оказали свое влияние на европейских токсикологов и вызвали панику.

Именно это обстоятельство позволило адвокату Монтегю Уильямсу 11 мая 1882 года бросить в лицо Стивенсону перед судом Олд-Бейли свой вопрос. В результате непродолжительного допроса выяснилось, что Стивенсон если вообще что-нибудь знал о работах на континенте по вопросу о животных алкалоидах, то в высшей степени поверхностно. Весьма неуверенно он подтвердил, что некоторые европейские токсикологи утверждают, будто трупные алкалоиды дают одинаковые с растительными алкалоидами реакции. Сельми ему незнаком. Итальянского языка он не знает, и в результате Стивенсон вынужден был признать, что не может назвать утверждения европейских токсикологов об обманчивом сходстве трупных и растительных алкалоидов ложными. Он признал также, что не может заявить, будто нет такого трупного алкалоида, вкус которого напоминал бы вкус аконитина. Стивенсону пришлось повторить заключение. На протяжении всей своей работы он исследовал много трупов и ни разу не столкнулся с ядовитым трупным алкалоидом. В конце он заявил, что не собирается оспаривать результаты работ в Европе.

Монтегю Уильямс мог быть доволен результатами 11 мая. Ему удалось внести в зал суда Олд-Бейли возникшую в мире токсикологии неуверенность и дать своему клиенту, дело которого казалось проигранным, хоть небольшой шанс на спасение. Это и было причиной того напряженного внимания, с каким ожидалась его защитная речь по делу Ламсона 13 мая.

Уильямс говорил почти два дня, 13 и 14 мая. Но помимо токсикологической экспертизы, было достаточно улик причастности Ламсона к смерти Перси.

14 мая после сорокапятиминутного совещания суд сообщил свое решение. Он признал Ламсона виновным и приговорил его к смерти. Суд поступил правильно, что подтвердило также признание Ламсона за четыре дня до его казни.

Значение дела Ламсона для истории токсикологии заключается в том, что благодаря сенсационному процессу стали видны те сомнения и неуверенность, которые угрожали токсикологии и ее достижениям. Спустя десять лет после процесса над Ламсоном одно из уголовных дел в Америке еще раз ярко продемонстрирует все эти сомнения, но в то же время даст толчок усилиям, которые положат конец неуверенности.