Осталось неясным, каким образом в руки Готра попала переписка Рожэ и Беру от 1949 года, а также определенные документы из лаборатории в Марселе. Но так или иначе они были в руках Готра. То, как он использовал их, показало, что, будучи образованным и деловым адвокатом, Готра был не очень щепетилен в выборе средств, не чурался дешевых эффектов, даже смаковал их.

Пробравшись сквозь нетерпеливо ожидавшую толпу, утром 23 февраля Беру вошел в зал суда. Это был темноволосый, широкоплечий, грузный и, казалось, малоподвижный человек, о котором Мария Беснар со злостью писала: «Он выглядел не интеллигентно, но по сравнению со всеми его ошибками и глупостью довольно респектабельно». Беру принадлежал к старшему поколению и провел жизнь на юге Франции. Кроме токсикологии, он занимался различнейшими областями естествознания и техники в приложении их к криминалистике, вплоть до графологии.

Но в его выступлении на суде, в изображении колоссальной работы, проделанной им, не хватало необходимого для суда блеска. Сухо он изобразил картину затянувшихся на месяцы событий, вызвавших одну эксгумацию за другой, анализы сотен частей органов раньше или позже похороненных людей. Все исследования на мышьяк Беру производил с аппаратом Марша, а количественный анализ мышьяка — по методу Уилсокса. Он также использовал для этого колориметрию. За последние тридцать лет подобные анализы осуществлялись в его лаборатории тысячи раз, и Беру нисколько не сомневался в правильности определенных им количеств мышьяка в трупах, в рамках, конечно, допустимых отклонений, которых невозможно избежать. Он брал также многочисленные пробы почвы вокруг могил и исследовал их на мышьяк, но добытые дозы были столь малы, что не могли объяснить наличие больших количеств мышьяка в трупах. Беру доказал, что он не легкомысленный очковтиратель, а эксперт, делающий только те выводы, которые лежат в рамках его компетенции. На вопрос президента суда: «Можете ли вы утверждать, что здесь речь идет об умышленном отравлении мышьяком?» — он ответил: «О, нет. Этого я не могу утверждать. Мои показания ограничиваются лишь тем, что я нашел в трупах мышьяк».

Беру и не подозревал, что через несколько минут станет жертвой целого ряда судебных трюков, которые с дьявольским мастерством будут разыграны Готра. Они, как топор, удар за ударом разрушат все здание токсикологических исследовании. Вообще-то Беру станет жертвой не только этих трюков, но и ошибок, допущенных им самим или его сотрудниками. Его упрекали в том, что он пользовался старыми методами работы. Но может быть, это было не так уж плохо, что он использовал хорошо знакомые методы. Как впоследствии выяснилось, результаты Беру были подтверждены также при исследовании новыми методами. Ошибка, которую он не мог себе простить, была совсем в другом: он не следил за точностью и аккуратностью записей лабораторных работ и запустил систему регистрации и контроля.

Допрос врачей Сета и Гуйллона, которые эксгумировали трупы на кладбище Лудёна, Готра начал с того, что спросил их: «Я уверен, что вы работали со всеми необходимыми предосторожностями. Вы пересчитали и зарегистрировали все, прежде чем послать в Марсель. Не правда ли?»

«Конечно, — ответил Сета. — Мы работали очень тщательно. Необходимо, чтобы в лабораторию попали нужные объекты исследования», — добавил он.

Готра взял со своего стола несколько списков и роздал их судьям, присяжным и журналистам.

«Я просто уж и не знаю, как объяснить то, о чем я сейчас хотел бы поговорить. Очевидно, произошло что-то таинственное. Если господа сравнят списки, составленные доктором Сета у вскрытых могил, со списками объектов исследований доктора Беру, то легко установить, что в Марсель прибыло значительно больше сосудов с частями трупов по делу Беснар, чем было отправлено из Лудёна. Если исключить возможность размножения сосудов по дороге в Марсель, то придется сделать вывод, что в лаборатории доктора Беру сосуды спутали и, так сказать, присовокупили к делу Беснар объекты исследования других уголовных дел. Возможно, доктор Беру сможет дать объяснение этой мистерии?»

Беру от неожиданности не мог произнести ни слова.

«Успокойтесь, доктор, — продолжал Готра с наигранной благожелательностью, за которой притаились когти льва, — в таком большом институте, как ваш, подобное может произойти. Вы ежедневно получаете много сосудов с объектами для исследований. Сосуды ставят на полки и, конечно, могут перепутать. Стоит только хоть раз одному из ассистентов допустить ошибку. Если, — и голос Готра вдруг стал резким, — в списках из Лудёна упомянута, например, как объект исследования только ткань мышц мадам Гуэн, а не внутренности, в то время как ваш отчет содержит результат исследования внутренностей мадам Гуэн, то, следовательно, речь идет о частях какого-то другого трупа».

Беру еще больше растерялся, он снял очки и вытер глаза своим желтым шарфом. Но Готра не намерен был давать ему возможность прийти в себя. «В вашем отчете, — сказал он еще громче и угрожающе, — имеются данные о количестве мышьяка в волосах Туссена Ривэ. Однако Туссен Ривэ был лысым. Это мне кажется еще одной мистерией. Здесь, видимо, присовокупили к нашему делу голову незнакомого нам мертвеца из вашего института. И, наконец, в отчете есть протокол об исследовании глаза вдовы Луизы Леконт. В списках, составленных при эксгумации трупа этой дамы, нигде не упоминается о глазе. Да и вряд ли может идти о нем речь. Вдова пролежала в могиле одиннадцать лет, еще надо найти такой человеческий глаз, который бы мог сохраняться столь длительное время…»

Атака Готра была не так уж значительна, как может показаться на первый взгляд. Ему бросились в глаза некоторые неточности списков, которые, однако, на фоне сотен отдельных объектов исследования не могли играть большой роли для общего вывода. Но он так выдвинул их на первый план, что в зале суда они создали впечатление, будто вся работа Беру проходила в условиях беспорядка и дезорганизации, будто под видом трупов из Лудёна исследованию подвергались посторонние трупы, содержащие яд. Готра понимал, что он не должен дать своему сбитому с толку противнику возможности рассеять это впечатление. И он продолжал наступать. Учитывая все изображенные обстоятельства, он позволит себе вопрос: имеет ли обнаруженный мышьяк вообще какое-либо отношение к трупам? Не происходит ли он из стеклянных сосудов, предоставленных Беру для транспортировки объектов исследования? «Другими словами, я спрашиваю, были ли сосуды чистыми, не было ли в них мышьяка!»

Беру уже взял себя в руки и, искренне возмущаясь, протестовал против подобных подозрений.

«Итак, — спросил Готра, — сосуды каждый раз перед отправкой в Лудён подвергались чистке и стерилизации?..» «Само собой разумеется!» — воскликнул Беру. «Ага, — сказал Готра, — ну, тогда я должен вам сказать, что я располагаю другой информацией…»

Готра в качестве свидетеля пригласил кладбищенского сторожа Морина. Морин заявил, что многие сосуды прибывали из Марселя запачканными и не очищались также в Лудёне. Можно было только удивляться, почему Готра предпочел Морина более подходящему свидетелю врачу Сета, которого он только что назвал примером точности и аккуратности. Не менее удивительным было и то, что Беру со своей стороны не потребовал допросить Сета и, как выразился один журналист, «позволил загнать себя в угол». Беспокойство в зале росло. Сверкали вспышки фотоаппаратов. Беру совершенно растерялся.

Готра лучше всех в зале знал, по какому тонкому льду он идет. Он понимал также, что должен наступать, иначе все провалится, и, взяв копии писем, раздал их присутствующим.

Здесь, заявил он, у него несколько интересных писем доктора Беру к следователю Рожэ. Легким движением руки Готра вынул письмо, как будто это был лишь один пример из многих. Затем потребовал, чтобы Беру ответил ему, писал ли он следующую фразу Рожэ, и прочитал: «Если Вас не удовлетворит мои отчет об анализах, то прошу сообщить мне об этом, чтобы я мог внести необходимые изменения…»