Мей взяла послеродовой отпуск в своей фирме, а это означало, что большая часть ее клиентов на время перейдет к партнеру. Но по случайным замечаниям Эндрю понял, что Мей боится потерять клиентов. Точно так же и он дал ей понять, что «Хаус энд Хоум» приложит все усилия, чтобы удержать ее.

Они забросили Алекса к бабуле, которая уже поджидала их на улице. Бабушка отыскала детскую кроватку, которую дед Эндрю сделал, когда родилась их первая дочь, привела ее в порядок и поставила в гостиной рядом с любимым креслом. Эндрю едва удержался от смеха. Бабуля есть бабуля!

После семейного сбора она взяла на себя обязанность быть представителем семьи и стала наведываться в квартиру Мей без предупреждения. Она просто садилась на автобус и выходила у дома, обычно с подарками и обычно тогда, когда Эндрю был на работе. Мей всегда вдохновляли эти визиты, и было очевидно, что она очень привязалась к старушке.

Но больше всего Эндрю чувствовал себя не у дел, когда наблюдал, как общаются эти женщины. Они стали так близки, что порой понимали друг друга без слов. Эндрю пришел к выводу, что после Алекса бабуля — самое сильное его оружие.

Чуть позже он сделал другое открытие. Его удивило то, как Мей перенесла первое расставание с сыном. Он думал, она не будет находить себе места. Но ничего подобного не случилось. Напротив, Мей вела себя так, словно оставить Алекса с прабабушкой было самой естественной вещью в мире.

Они направились в офис «Хаус энд Хоум», и Мей понадобилось всего двадцать минут, для того чтобы разобраться в проблеме, на решение которой у самого Эндрю ушло дня два. Приведя в идеальный порядок документацию, она написала письмо в департамент по налогам и сборам, ссылаясь то на один документ, то на другой и дотошно указывая на ошибки самого департамента. Как Эндрю это понравилось!

Не было еще и двенадцати, когда они вышли из офиса. И, тем не менее, оба чувствовали себя измученными. От бетонных плит стоянки несло нестерпимым жаром, солнце, отражавшееся от ветрового стекла машины Мей, нещадно слепило. Металлическая рама дверцы, когда Эндрю закрывал ее, обожгла ладонь.

— Не возражаешь, если мы сначала заедем ко мне? — спросил он. — Я починил бабулин любимый стул, он в моей мастерской. Хотел бы отвезти его обратно.

Надев солнечные очки, Мей покачала головой.

— Нет, не возражаю. Только веди лучше ты.

В ее интонации прозвучала некая отчужденность, и Эндрю встревоженно спросил себя, что это означает. Может, это как-то связано с поездкой к нему домой. В их прошлой жизни она побывала в особняке лишь однажды и была настроена тогда очень критично — возможно, потому что не чувствовала себя в безопасности. Или оттого, что ощущала себя там чужой. В любом случае, с Мей определенно творилось что-то неладное. Он уловил это сразу после того, как они зашли в его кабинет. Но тогда Эндрю подумал, что Мей просто целиком погружена в проблему. Сейчас он уже не был в этом уверен.

Улица перед его домом оканчивалась тупиком, и старые вязы образовывали над головой подобие шатра, который защищал от солнечных лучей. Эндрю остановился в начале подъездной дорожки и выключил мотор, оставив ключи в замке зажигания.

— Мастерская в задней части гаража. Хочешь посмотреть? А еще можешь набрать цветов в саду.

Она быстро взглянула на него. Выражение глаз определить было невозможно, их скрывали солнечные очки, но голос странно дрогнул, когда Мей ответила:

— Да… они мне понравились.

Чувствуя, что она чем-то расстроена, Эндрю взял ее за руку и повел по дорожке в обход дома, гадая, что же с ней происходит. Когда они очутились на заднем дворе, Мей даже не взглянула на клумбы.

— Можно чего-нибудь попить? — спросила она.

— Конечно. Пойдем в дом.

Они вошли через то, что некогда было летней кухней. Все ставни были закрыты, и в доме царили полумрак и прохлада. Эндрю подошел к раковине и включил холодную воду. Мей тем временем рассматривала резной буфет, реставрация которого заняла у него целую зиму. На его панелях было столько слоев краски — в том числе и изготовленной на основе свинца, — что Эндрю пришлось работать в противогазе.

Достав из холодильника лед, он расколол его и бросил в стаканы, затем наполнил их. Когда Эндрю повернулся, Мей рядом не оказалось. Испытывая легкое беспокойство, он отправился на поиски и обнаружил ее в гостиной у стены, где располагался камин. Эта стена почему-то всегда казалась ему большой рамой, поэтому он развесил на ней семейные фотографии — не студийные портреты, а то, что его отец называл картинками из реальной жизни.

Мей с серьезным видом рассматривала фотографии, сдвинув очки на макушку. Он подошел к ней и протянул запотевший стакан. Взяв его, Мей провела пальцами по влажной поверхности и очень тихо сказала:

— Великолепные снимки.

Внезапно пожалев, что в стакане вода, а не что-нибудь покрепче, Эндрю сделал большой глоток и кивнул.

— Да, неплохие.

Ее взгляд переходил от фотографии к фотографии, а лицо становилось все напряженнее. Внимание Мей привлек снимок молодой девушки.

— Дома у твоих родителей тоже есть ее фотографии. Кто это?

— Паола. Что-то вроде моей приемной сестры. Мама и папа всегда поддерживали детские благотворительные организации. И Паола была одной из их приемных детей. Только потом она вернулась в свою семью.

Двигаясь очень скованно, Мей поставила стакан на журнал, лежавший на журнальном столике.

— Я тоже была приемным ребенком. — Ее голос звучал так напряженно, что казался чужим.

Чувство безумного облегчения охватило Эндрю. Есть! — подумал он. Есть. Осторожно выдохнув, он сказал:

— Я почему-то так и думал.

Она резко повернула голову и бросила на него испуганный взгляд.

— Что?

Эндрю подошел к ней и тоже поставил свой стакан. Прислонившись к каминной доске, он твердо встретил ее взгляд.

— Я догадывался об этом. Ты никогда не говорила о семье, всеми способами пыталась избежать разговоров о родителях. Дело было только за тем, чтобы сложить два и два.

Стиснув руки, она отвела взгляд в сторону, ее губы побелели.

Наблюдая за ней со щемящим чувством в груди, Эндрю постарался говорить как можно спокойнее:

— Я продолжаю надеяться, что когда-нибудь ты будешь доверять мне настолько, что расскажешь об этом.

Мей вымученно улыбнулась.

— Тут и рассказывать не о чем, Макги. Меня бросили на железнодорожном вокзале примерно в возрасте Алекса. Вот и вся история.

Она повернулась, чтобы уйти, но Эндрю удержал ее за руку. Не обращая внимания на сопротивление, он заключил ее в объятия и прижал голову Мей к своей груди.

— Эй, — прошептал он ласково. — Я на твоей стороне. Я понимаю, почему ты не хотела говорить об этом, но рад, что ты все же решилась.

Мей молчала, оставаясь безучастной в его объятиях, и у Эндрю стало тяжело на душе. Он сознавал, что идет по тонкому льду. Одно неверное движение — и она замкнется. Эндрю был почти уверен в том, что Мей испытывает к нему серьезные чувства, но боялся искушать судьбу. Понимал он также и то, что, если бы не ее обостренное чувство справедливости и врожденная честность — а также желание дать Алексу настоящую семью, — она не сказала бы ему ничего.

Слегка покачивая Мей, он прижался щекой к ее виску. Когда он снова заговорил, его голос звучал грубовато.

— Это не имеет ничего общего с твоим материнством, Мей. Алексу на редкость повезло, что ему досталась именно ты.

Скользнув руками по его груди, Мей вцепилась в него так, словно Эндрю только что вернул ее к жизни. Он закрыл глаза и с трудом сглотнул, жалея, что не может утишить ее боль. Они стояли так до тех пор, пока напряжение не покинуло ее тело. Затем Мей глубоко вздохнула и проговорила:

— И когда же ты проведешь для меня экскурсию по своему потрясающему дому?

Она слово в слово повторила фразу его отца. Эндрю усмехнулся и с силой прижал ее к себе.

— Позволь, прежде всего, показать тебе мою спальню.

Мей глухо рассмеялась, но это был настоящий смех.