— Немного стеснен в движениях из-за множества царапин, а в остальном все в порядке. Но пока приходится держаться чопорно и задирать нос!

— Не пренебрегайте своим здоровьем. А вы, Бурдо, как обычно, присматривайте за комиссаром. Он мне дорог.

Николя подумал, что последняя фраза Ленуара означала, что начальник полиции считает предстоящее дело не только крайне серьезным, но и очень опасным.

По дороге в Шатле оба друга долго молчали.

— Итак, — вздохнул Николя, — нам снова предстоит секретное расследование. Я не жду ничего хорошего от разговора с человеком, давно работающим в одиночку и практически без контроля.

— Все зависит от того, какие отношения нам удастся установить с ним. Хотя мне кажется, он вряд ли захочет с нами сотрудничать.

— Он попытается взять верх над тобой и замкнется в разговоре со мной. А главное, он вряд ли согласится рассказать нам то, что ему известно об обоих делах.

— Тогда как докопаться до истины? Может, поднажать? Или сразу всучить ему крапленые карты, пока он не сдал нам свои? Каким образом он может ввести нас в заблуждение?

— Да как угодно. Впрочем, все равно надо ждать до вечера. Что ж, будем внимательны как никогда, а главное, необычайно любезны. Лишняя лесть никогда не помешает.

На углу улиц Таблетри и Сен-Дени Николя неожиданно велел кучеру остановиться. Выскочив из кареты, он, насколько ему позволяло его состояние, побежал за человеком в черной широкополой шляпе, который, прижимаясь к стенам, торопливо семенил в сторону улицы Омри. Запыхавшись, комиссар наконец нагнал его.

— Итак, Филин, с каких это пор ты бегаешь от своих друзей?

— А, это вы, господин комиссар! — откликнулся Ретиф де ла Бретон. — А я решил, это один из тех молодчиков, что лунными ночами, когда полиция экономит на фонарях, вылезают из своих щелей и отправляются срезать кошельки.

— Полагаю, вы спешите на очередное свидание?

— А вот и нет! Я просто гуляю. Наблюдаю за воришками, ищу приключений. Вы же знаете, меня всегда интересовали людские нравы.

— Да, временами вы говорите как настоящий моралист, хотя и весьма своеобразный. Вы тянетесь к пороку, дабы затем осудить его.

— Вот видите, вы сами все сказали.

— Вы нужны мне.

— Сейчас не время. Ночь зовет меня, и я не могу не откликнуться на ее зов.

— Довольно болтовни, Ретиф, вы забыли, что мы с вами давние приятели? Неужели вы сможете мне отказать? Ну-ка, скажите, когда это мы с вами расставались, недовольные друг другом? А где бы вы сейчас были без нашей поддержки? Полагаю, знаете. Или мне напомнить?

— Ни слова больше. Я в вашем распоряжении. Что надо сделать?

— Вот так-то лучше. Я рад, что вы сменили тон. Задание простое. Сейчас я направляюсь в Шатле, где у меня назначена встреча.

— Вечерние посетители всегда опасны.

— Короче говоря, после нашего разговора посетитель покинет Шатле. Мне надо знать, куда он пойдет и чем станет заниматься сегодня ночью. Завтра утром, ровно в семь, явитесь ко мне с докладом.

— Только не в Шатле, прошу вас!

— Разумеется, нет! На площади Шевалье дю Ге есть небольшая таверна.

— Согласен. А кто этот человек?

— Пожалуй, я могу назвать вам его имя: инспектор Ренар, надзирающий за книготорговцами.

— Как, однако, странно! У меня давно вырос на него зуб. Недавно он шантажировал меня и даже украл у меня оттиск, который сумел выгодно продать, забрав себе выручку.

— И что это за оттиск?

— Маленькая сказочка под названием «Туфелька Перетты».

— Вот видите! У вас появилась возможность расплатиться с ним той же монетой, точнее, вашей монетой. А сослужив мне службу, вы в очередной раз заслужите благодарность покровительствующих вам сил. Держите.

И Николя вручил ему несколько экю.

— Наймите кабриолет и будьте наготове. У Ренара наверняка есть экипаж или же он поймает фиакр.

Стянув шляпу, Ретиф неуклюже поклонился:

— Филин приветствует вас. Он ваш покорный слуга, господин маркиз.

— К твоим услугам, Ретиф.

Николя сел в карету к Бурдо. Инспектор ждал спокойно: в собеседнике комиссара он сразу узнал Ретифа.

— Поймал ночную птицу и дал ей поручение?

— Совершенно верно. Куда бы Ренар ни пошел сегодня ночью, Ретиф высмотрит его везде. По ночам этот Филин видит все!

— Отлично придумано! Игра еще не началась, а ты уже сделал упреждающий ход.

Папаша Мари, вышедший навстречу друзьям с фонарем в руке, сообщил, что в дежурной части их дожидается какой-то на удивление наглый инспектор. Обычно невозмутимый привратник кипел от негодования.

— Этот невежа обошелся со мной как с пустым местом, господин Николя. Словно меня и нет совсем. А потом обозвал тупым ослом. А от самого-то несет! Тьфу! Чисто франт из будуара.

Войдя в дежурную часть, они сразу увидели невысокого человека в придворном костюме; положив ноги на стол, он раскачивался на стуле, обмахиваясь собственной треуголкой. Слабый свет падал на его вытянутую физиономию с уродовавшим ее мясистым носом, ярко нарумяненные щеки и сероватый, словно покрытый изморозью, напудренный парик. Кружевные манжеты скрывали кисти рук. В полумраке поблескивали серебряные пряжки башмаков.

— Наконец-то! Я чуть было не задремал. Какая нужда заставила вытащить меня из Оперы? Что такого срочного могло случиться? Быть может, Ленуар помутился рассудком?

Почувствовав, как Бурдо начинает закипать, Николя крепко сжал руку друга.

Поджатые губы Ренара не сулили хорошего начала беседы.

— Итак, значит, это маркиз Ле Флок и его неразлучный Бурдо.

Слушая наглеца, чьи речи ярко свидетельствовали о его амбициях и уверенности в том, что благодаря высоким покровителям ему все сойдет с рук, Николя не мигая смотрел на его башмаки. После слабой попытки сопротивления Ренар убрал ноги со стола, и комиссар в очередной раз убедился в собственной способности смущать людей одним лишь взглядом, неподвижным, как и поза, в которой он застыл.

— Что давали сегодня в Опере? — на удивление любезным тоном спросил он, прервав инспектора.

— Знаете, я не любитель оперы. Я хожу туда не для того, чтобы слушать спектакль!

Неожиданно став красноречивым, Николя принялся со знанием дела рассуждать об оперном искусстве, исподволь наблюдая за Ренаром, изумленным таким поворотом разговора.

— Во время недавней поездки короля в Фонтенбло, — восторженно продолжал Николя, — я удостоился редкой чести вместе с Их Величествами присутствовать на представлении оперы «Любовь солдата» Саккини.[26] Опера так понравилась королеве, что Ее Величество объявила ее образцовой и наиболее совершенной из всех, что признаны верхом музыкального искусства. Вот так наша французская опера, прославленная Люли и Рамо, подвергается атакам новых композиторов. Действительно, я никогда не встречал вас в Опере. Но, быть может, вы посещаете ее вместе с Ламором?

Бурдо, знавший наизусть все приемы Ле Флока, хохотал про себя, видя, какими путями Николя подводит собеседника к тому месту, где намеревается нанести главный удар.

— В самом деле, господин комиссар, мы давно знаем друг друга. Еще при господине Сартине… — начал инспектор, пытаясь увильнуть от заданного ему вопроса.

— Вы правы. Но вы, кажется, не поняли моего вопроса. Ламор сопровождает вас в Оперу?

— Не знаю. Нет. А о ком вы говорите?

— Полно, я знаю, что час поздний, и в голове все путается, — произнес Николя, подходя к инспектору и хлопая его по плечу, — но я-то помню, как недавно раскланялся с вами в Пале-Руаяль, однако вы были настолько поглощены беседой с лакеем его высочества герцога Шартрского, что не заметили моего поклона.

Надо отдать должное Ренару: он быстро взял себя в руки, и любое упоминание о Ламоре встречал с ледяным выражением лица, как если бы речь шла о случайно всплывшем в разговоре имени. И только непроизвольное подергивание века выдавало его волнение.