Покажись противнику, чтоб он открыл огонь. Такая стратегия была, и было всё неправильно. Это называется дать противнику овладеть инициативой. Позволить ему наносить удары когда хочется, там, где хочется, и так, как хочется. А это означает гарантированное поражение в партизанской войне. Предоставление противнику преимущества в войне на истощение - вот как это называется, потому что он в любой отдельно взятый момент может повышать или понижать уровень твоих потерь. И может делать это для достижения своих собственных политических целей. Если он хочет сделать политическое заявление для местного населения, продемонстрировать уязвимость американцев, он повышает уровень активности: ты несёшь больше потерь, жители видят, что похоронных мешков вывозится больше. Надо было ему сделать политическое заявление для граждан Соединённых Штатов - и это было ему под силу. И они это понимали.

  Я думаю, нам даже невдомек, насколько хорошо северные вьетнамцы нас сделали. Они просто полностью сломили нас психологически. Причина нашего поражения в войне - недостаток воли, а не военной мощи. Например, я считаю, что изначально они, скорей всего, даже не понимали, что их ждёт дальше. Думаю, сначала они рассматривали 'Тет' в 68-м как катастрофу, но наша реакция в Соединённых Штатах была такой мощной - из-за неё президент слетел - что совершенно неожиданно им стало ясно, что они могут заставить американцев победить самих себя.

   Герб Мок

  25-я пехотная дивизия

  Даутьенг

  Ноябрь 1967 г. ― ноябрь 1968 г.

  ФУЛЛБЭК-ШЕСТОЙ

  Фуллбэк-Шестой был характерный мудак-полковник. Он фильмов про генерала Паттона насмотрелся сверх меры. Думал он только о своем карьерном росте, и плевать ему было и во что это станет, и сколько людей за это полягут. Победа была ему не нужна, лишь бы он сам выглядел красиво. Он требовал соблюдать уставы, потому что это выглядит красиво. Ему был нужен счёт убитых, потому что это выглядит красиво.

  Он любил отправлять в поле людей, которые не знали, что противник там сидит, потому что мы при этом были не так бдительны и с большей вероятностью вляпывались в дерьмо. Он на самом деле так поступал ― я же с ним разговаривал об этом, потому что Дич погиб. Полковник знал, что они там сидят, но нам о той базе АСВ не сказал. Мне уже потом один офицер рассказал, что он знал. Вот тогда я к нему и пошёл.

  Я спросил его о том, знал ли он о том, что они там были. Отвечает: 'Ага'. Потом попытался погнать мне ту пургу, что гнал всем, о том, что мы должны были знать: 'Вы должны быть готовы к этому всегда', и всякую прочую херню. Ладно, так-то оно так, и мы были к этому готовы. Но он ведь определённо знал, что там кто-то есть, нам-то почему не сказал? Мы б тогда вели себя осторожней. Будучи головным, я бы ушёл подальше вперёд. Вот что я помню о событиях того дня:

  Я дошел до развилки на тропе и остановился. Я шёл в голове и знал, что делаю. Одна тропа уходила в джунгли, другая шла через кустарник. Я прошел через эти кусты и заметил базу противника. Я этих гадов нутром чуял, к тому же по пути я переступал через срубленные брёвна ― посреди джунглей.

  Я ещё немного прошёл и дошёл до полянки в джунглях этих чёртовых. Я обнаружил узкий лаз в сплошной стене кустарника, и когда нагнулся, чтобы пролезть через эту дыру, то что-то там увидел. Вроде как бельё постиранное или одёжки, хворост и костер. А когда я, пригнувшись, пролез ещё через три или четыре куста до следующей полянки, я понял, что это база.

  Поднимаю голову ― окоп, мать его так, а в нём гук долбанный стоит. И я молниеносно засадил этому козлу точно промеж глаз. Сейчас так здорово выстрелить у меня уже ни за что не получится. До него было футов пятнадцать, не больше. Он там стоял себе и пялился; он, наверное, просто стоял себе, пялился на меня и думал: 'Что за мудак тупорылый, стоит себе там', потому что убить меня он мог раз пятнадцать. У него была здоровенная винтовка с ручным перезаряжанием.

  Скорей всего, сучонок этот меня не заметил. Они сосредоточились на тех, кто шел по тропе. У них были запрятаны пулемёты с обеих сторон тропы, поэтому они могли взять наших под перекрёстный обстрел.

  Я тут же завопил: 'Они тут!', запрыгнул обратно в кусты, каким-то образом пронёсся сквозь них и был уже в четырёх футах от развилки на тропе.

  В общем, сначала огонь открыли типа снайперы. А когда Дич с Доком подходили по тропе нам на помощь, заработали пулемёты и покрошили их в клочья. Я отполз туда, откуда залезал, и не мог подняться, потому что над головой были кусты эти грёбанные. Я ведь шёл в голове, и мне надо было продираться через всякие сраные заросли, поэтому гранаты из карманов я повытаскивал. Я хотел доползти до той дыры ― думал, что проберусь обратно и разнесу пару блиндажей. Но гранат-то у меня не было! И вдруг они открыли огонь с деревьев. Я лежал наполовину в кустах, наполовину на тропе. Промазали? Выстрел сбил с меня очки. Магазин из винтовки выбило. Три пули пробили рубашку. Бог ты мой! Мало мне было неприятностей, так я туда ещё два раза сползал. Я лежал один на тропе, и попытался открыть огонь. Тут-то они и начали стрелять по-настоящему. На земле валялись веточки и всякая прочая фигня, и я слышал 'чинк!', 'чинк!', и богом клянусь ― огонь стал такой охеренно плотный, что задело оправу очков, и они слетели. И почти сразу же пуля выбила магазин из винтовки. Он даже не взорвался, просто 'пинг!' и вылетел. Разворотило его напрочь. Мне пришлось отлёживаться там из-за снайпера. Пулемётные пули сбивали ветки по обе стороны от моей головы, не дальше дюйма от нее. А я всё думал: 'Блин, где же второй пулемёт?' Но так было напряжно из-за снайперов ― они же видели, где я лежал. Они глядели сверху прямо на меня, прямо над моей головой.

  Отлежался, и, когда снайперы перестали стрелять, я вскочил на ноги. РРРРРРРРРАААААААА! Они были чертовски близко ― три или четыре раза я из-за них просто слеп. Бог ты мой ― пули били в землю прямо у меня под носом, и земля взметалась, залетая мне под очки.

  Прошло так минут десять, и дошло до того, что мне приходилось притворяться убитым и дожидаться, пока снайперы не перестанут стрелять. Приходилось притворяться, потому что иначе они бы всем скопом на меня навалились. Потом я вставал и, прежде чем открывать огонь, оглядывался ― нет ли крови, а затем начинал палить по этим козлам. Вытаскиваю магазин, бросаю, вставляю другой. Какое-то время я этим занимался, а когда они сбили с меня очки, я сказал себе: 'На хер эту хрень, пора завязывать с этим делом'. И я пополз обратно к своим, они залегли футах в пяти позади меня. Я пришёл к выводу, что из той хрени, которой я занимался в авангарде, ничего не выйдет. И я стал отползать к нашим по тропе, чтобы можно было подняться, а когда я встал, кто-то сказал: 'Дича подстрелили'. И я пополз обратно к развилке. Он лежал с правой стороны от неё. Я посмотрел на него, говорю: 'Дич!' Он был на расстоянии вытянутой руки. Я говорю: 'Ранило тебя?', а он поднял голову, повернулся ко мне чуть-чуть и тихо так говорит: 'Ага, ранило'. Потом он приподнялся и вытащил из-под себя санитарную сумку. Бог ты мой, она от крови прямо насквозь промокла.

  А он просто закрыл глаза и умер. Сразу же. До этого момента я ни разу не видел, как умирает человек. 'Ага, ранило'. И всё.

  И после этого я решил, что нам надо выбираться оттуда, потому что я хотел его оттуда вытащить. И я понял, что Дока тоже подстрелили, потому что сумку свою он бы не оставил... Был бы Док жив, сумка была бы при нем, и он бы уже Дича латал.

  Поэтому я вроде как рассудок потерял, встал и попытался продрать в кустах какую-нибудь дыру, чтобы голову просунуть. Не вышло, потому что при этом мне бы её отстрелили. Я снова лёг и стал буквально раздирать эту долбанную землю и проделывать тоннель, прям как нору, а когда я добрался до того места, где она была утрамбована гусеничными бронетраспортерами, я вытащил оттуда всех остальных ребят. Вытащили лейтенанта, и я собрался обратно за Дичем. Но не успели: еще одного пацана подстрелили ― уж и не помню, как его звали. Ему в поясницу или позвоночник попало. К этому времени мы были уже измотаны до охерения ― бой ведь так долго шел. Мы с Посди подбежали к этому пацану. Мы собирались поднять его на руки и вынести, но, черт, даже поднять его не смогли. Мы сказали ему: 'Блин, мы понимаем, что ты ранен, но тебе придется самому нам помогать тебя поднять. Мы тебя от земли оторвать не в силах'. Он был не очень-то здоровый, а мы оба были здоровяки такие, но просто охереть как измотанные. Жарко ведь было и напряжно.