Первые лица России хают Америку, на деле спасая ее экономику, а наиболее отличившиеся получают от неё ещё и бонусы в виде первых мест среди монстров — министров, притом, что это первое место обусловлено лишь провалом национальной экономики, финансовой системы, да и практически любой другой. Приветствуется глупость, возносится ложь, а правда и нравственность становятся пережитками и предрассудками как всего общества в целом, так и человека в отдельности.

Мир перевернулся, и не стал ни лучше, ни хуже, просто приблизился к преисподней, хотя почти все делают вид, что ничего не замечают, лишь изредка поднимая знамя протеста, но, кажется, лишь для того, чтобы стряхнуть присосавшуюся к нему «моль». Правда, иногда бывает достаточно и одного вздоха спящего «Великана».

Понимая всё это, глядя одним глазом на экран тюремного телевизора, флюиды которого жадно впитывают мои сокамерники, я принимаю решение не смотреть его или хотя бы в его сторону. Однако он навязывается соседями через обсуждение тем и волнующих вопросов. Когда появляется тишина, становится заметно спокойнее, ругать больше некого, как и не на кого злиться, и тихий говорок не спящих льётся как очищающая влага, впитывая эмоции, накопленные за день.

Разговоры о близких редки, но именно они очищают. Нам повезло. Как я уже говорил, в этой тюрьме не было ни «дорог», ни «дорожников», налаживающих общение между камерами. На деле оно на 90 процентов пустопорожнее, нужное в основном для поисков колбасы или наркотиков. Остальные 10 процентов — архиважные для жизни темы в информационной сфере любой тюрьмы, от того, кто появился из новеньких, до выяснения отношений между подельниками и определением в выборе дальнейшей линии защиты. Последнее, впрочем, опасно, так как, скорее всего, будет прочитано местными операми, со всеми выходящими последствиями.

Хотя большинство проходящей информации не нужно, но создаёт отвлекающую от переживаний суету, которая тоже сподвигает к деградации. Большинство из нас, к сожалению, всегда ищут пути полегче, в результате совсем забывая, что, находясь здесь, являются обузой и, ради своих интересов и мифического авторитета, вытягивают порою так нужные близким средства.

Я не хочу говорить об играх, о плате за спокойствие, пусть даже закамуфлированной под благие намерения, и еще много о чём, не потому что об этом надо умалчивать, но кричать, и явно не мне.

Находясь здесь долгое время, остаться самим собой так же тяжело, как пройти через поле в дождливую, ветренную погоду, и остаться сухим и не замёрзшим. Телевизор в этом не помощник, он даже не заставляет разум работать, выплёвывая не просто мусор, но мусор даже не в профессиональной упаковке. Я говорю про эти, Богом не забытые места, где, как острым ножом, сделан срез общества с его чрезмерно явными нарывами и болезнями и отнюдь не одними отщепенцами. Более всего пугает разрастающаяся здесь наркомания, впрочем, рост которой немногим больше, чем на свободе, ещё немного, и вся жизнедеятельность этих учреждений будет надёжно от неё зависима, так же, как и те места, откуда все мы прибыли и, кажется, это не стечение обстоятельств и далеко не случайность.

Несколько ушёл от темы. Так вот, о телевизоре — тут он и отвлекает, и поглощает, но, едва поддавшись этому успокоению, вы таете в глазах своего разума, превращая усладу в животную страсть. А чем ещё заняться? Читать себя нужно заставить, борясь с напирающими мыслями; писать часто некому — адресатам некогда отвечать, да письмо и занимает всего час; на спорт может уйти ещё один час, общение с обычным человеком скоро зацикливается, и через не такой уж большой промежуток времени начинают повторяться не только темы или фразы, но и истории, которых в жизни рассказчика, оказывается, совсем мало. Разговаривающие перестают замечать это, и жизнь принимает форму фильма «День сурка», с той лишь разницей, что такого разнообразия в выборе нет. Кстати, именно в день, когда у американцев проходит этот праздник, шутки ради, меня и задержали.

Ещё проходит день, месяц, год, и каждый из них ничем не отличается от предыдущего, если нет стремления провести здесь время с пользой, а не убить его, хотя, в любом случае, это жизнь под зеркальную кальку.

Хотя есть еще нечто, чем можно занять свободные часы — игры. В камерах всегда присутствуют, положенные по закону: шахматы, нарды и домино, карт вы здесь не найдете, ибо считается что только в них можно играть на интерес. Ну, здесь, что называется, спорить бесполезно да и излишне.

Интерес, который ставился на кон в моем присутствии, был либо пуст, либо на сигареты, либо на физические упражнения — отжимание от пола, приседания или упражнения для пресса. На «просто так» не играют, поскольку это вариант означает» пятую точку, на которой мы сидим, то есть на… — ну понятно и без объяснений. В процессе игры количество выкуриваемых сигарет увеличивалось, но зато для играющих время переставало существовать, чего нельзя сказать о не курящих или не увлекающихся.

Что делать — это необходимость и хоть какая-то разрядка, а раз так, значит действо нужное и положительное…

…Дни, идущие один за другим и почти сливающиеся в одну бесцветную, еле заметную линию, невидимо подводят к очередной «сломанной стреле» или «оборванной струне», что часто случается при неверных предположениях или обманчивой, казалось бы, твёрдой почве. Найдя или лишь почувствовав хоть какую-то уверенность в положении, начинаешь верить в продолжительность его. Нарушение же подобного виртуального спокойствия — очередной стресс, о котором не только осведомлены оперативные сотрудники, делающие всё для его организации, в чём почти всегда преуспевают, но и сами сидельцы, вот только борется с ним каждый по-своему. Кто-то вырабатавает антидот, кто-то находит в том свою прелесть и воспринимает это как удовольствие — от впрыска адреналина, что, впрочем, тоже учитывается и используется.

К примеру, переводят человека из суетливой, неспокойной, нервозной камеры в другую, где вместе с ним еще один тихий, молчаливый, ничего не говорящий и почти не подымающийся с кровати человек. Ведёт он — себя странно, будто после прохождения курса психотерапии спецсредств, даже движения заторможены, как, у саламандры. Так проходит день, два, неделя, тебя никуда не вызывают, вы постоянно вдвоём и постоянно в молчании — красота, мозг впитывает любую информацию, представляемую ему в виде пищи. Прочитанные книжки, доставляющие огромное удовольствие, лишь ублажаются уравновешенным состоянием и установленным режимом, кажется, что попал в какой-то отпуск. Но вот наступает день, когда твой сосед начинает двигаться чуть быстрее, говорит на пару фраз больше, словно познав неведомое, и явно хочет об этом рассказать. Почему нет, раз в две недели можно и поболтать, тем более — о чем-то высоком. После отбоя он подсаживается к тебе на кровать, вытягивает тонкую шею, которую никогда не поворачивает, но лишь весь корпус, случайно показывая тоненький шов, и ты понимаешь, что это след от верёвки… Сразу напрягаешься и вслушиваешься не только в каждое сказанное шёпотом слово, но пытаешься рассмотреть в полумраке дежурного освещения выражение его глаз и интонацию его души.

Он говорит тихо, вкрадчиво, желая донести до тебя каждое своё слово, притом ничего не объясняя — просто безсвязные фразы, явно много значащие в его прошлом. Возможно, это повествование о его положении, бывшем когда-то высоким, о семье и о том месте, что грезится ему уже несколько месяцев последнего периода его заключения. Понятно, что место не земное, а то, где собраны его  минимальные желания на сегодняшний день, место, которое обещает одиночество и спокойствие.

Какие чувства испытывает человек в подобной ситуации расскажу из своего опыта.

Незаметно мурашки начинают пробегать по спине, и ты чувствуешь какую-то свинцовую тяжесть, изливающуюся из него и пытающуюся завладеть твоим спокойствием, которым ты наслаждался целых две недели, совершенно не обращая внимания на этого старика. Он не мылся, но от него не пахло, он сидел за столом, что-то жевал, но, оказывается, почти не ел и почти не пил, и сейчас, глядя на его восковые, почти прозрачные пальцы, вспоминаю, что я не помню, чтобы он ходил в уборную. Подымаясь на прогулку, он согбенно садился на скамейку прогулочного дворика, закрывал глаза и застывал, всё его движение, которое выдавало в нём жизнь, было где-то между верхним срезом губ и кончиком носа, которые шевелились в изредка произносящихся про себя фразах. Это было удобно, потому что дворики были маленькие и заниматься никто не мешал.