Я то сопротивлялся, то поддавался, то трепетал и сдавался совсем, потом, наконец понимая пагубность происходящего для нас обоих и смертельную опасность, обрывал, мучая обоих, и снова возвращался, скорее воруя принадлежащее себе, чем возвращал принадлежащее и желаемое ей.

Очень долго обманывая себя, я не хотел принимать нашу совместную жизнь как семейную, но зато чётко понимал, что никогда не смогу отказаться от этой женщины, ставшей для меня и роковой и спасительницей одновременно. Именно она не давала мне забыться и заставляла постоянно помнить, что я человек, а не «собиратель душ». Именно о ней я видел сон наяву, как пришедшее откровение: «пока она со мной — буду жить, но с одним условием: не совершать ничего ужасного». И я понял, что это не столько о теле, сколько о душе.

Вспоминая это и глядя на её стройную фигуру, мне мерещился ангел, но больше укоряющий, словно видящий меня насквозь, чем поддерживающий и этим спасающий.

Меня тянуло к ней непреодолимо, что было обоюдно, но зависимость пугала, порождая конфликты и недомолвки. И настал день, когда осознание необходимости настоящей личной жизни и полноценной семьи, пусть даже на несколько месяцев или лет, должны были быть приняты разумом, а через некоторое время уже семья обосновалась в первый раз, за более чем десять лет, в (.поём пристанище, а ещё чуть погодя, увеличилась на одного, пока маленького, но быстро ставшего главным человека.

Я был счастлив тем больше, чем дальше в прошлое удалялся день последнего убийства и развала нашей «бригады», а также встреча с человеком, от которого я тоже был зависим — с «покупателем». Впереди могла быть долгожданная благополучная дорога, которой я, возможно, не заслужил. Или то, что случилось, может быть, и есть моё чистилище?

Благодаря вердикту общества — произошло не самое страшное, но очень тяжёлое именно наказание памятью о бывшем полуторагодовалом счастье и сегодняшней его потерей.

Такие мысли посещают меня сейчас, они же навевались и после допросов, ложась мягким покрывалом на выжатую душу, мучимую мыслями и поступками, гордыней и страхами, подозрениями и переживаниями. Мягкой подушкой и чистым бельём ей были твёрдые решения и такая же уверенность, уже независимо ни от чего, облегчить её эфирное существо настоящим внутренним покаянием, но уже на суде и перед родственниками, потерявшими близких.

После каждого расставания со следователями и адвокатами, я чувствовал свежий, лёгкий, прохладный ветер, очищающий память и рассудок, и тёплый приятный запах чистого, но неизведанного, ожидаемого где-то, возможно, далеко, но уже здесь укрепляющего надежду, дающую силу и разумение. Все эти ощущения не оставляли места злобе и гневу и вселяли спокойствие до самого сна, почти всегда глубокого и восстанавливающего, но одновременно чуткого на всякого рода неестественные звуки.

Я мог не проснуться от шума, гама, звука упавшего предмета, но всегда пробуждался от пристального взгляда, разговоров шёпотом обо мне или тихого шороха чего-то или кого-то приближающегося или шедшего в мою сторону. Наверное, эта привычка крепкого, но чуткого сна выработалась за пару десятилетий, начиная с армии, она укреплялась с каждым днём и будет укрепляться дальше.

По моему глубокому убеждению, интуиция — это нечто, существующее помимо нас, но призванное служить нам беззаветно. Будучи совершенно нейтральной и неэмоциональной, она нуждается только в одном — чтобы человек, обладающий ею, научился к ней прислушиваться и распознавать её сигналы. Сама её сущность обладает всеми пятью чувствами, которыми обладает человек, а может быть — они и есть её продолжение, уходящее в глубь бесконечности, связываясь с другими и являясь при этом шестым и самым развитым. Кажется, что в далёкой древности это был аппарат не только общения, но и обучения и, более того, сама связь со Знанием и Истиной, утерянная принятием вместо неё желания, следования своему эго и своей гордыне.

Первый из нас, наверняка, владел интуицией в совершенстве, но именно он и начал задумываться о том, будто и сам может справиться. Но не такой была первая женщина, сделавшая всё, чтобы сегодняшние матери пользовались этим инструментом если не в совершенстве, то хотя бы в какой-то степени при защите своего потомства и выборе защитника.

Сколько раз я, прислушиваясь к своей интуиции, избегал не только неприятностей, но и больше того. Бывало и наоборот, когда, не опасаясь, окунался с головой, казалось бы, в безвыходные ситуации. Понимая не только пользу и выгоду, но жизненно важную необходимость интуиции, я всё пытался поймать эмоциональное состояние, когда волна наития наиболее сильна и откровенна, но это не в воле нашей. Точно одно — в момент смертельной опасности интуиция становится разумом, мощно включая чисто химические процессы, а потому и организм истощается быстро.

Ещё я уловил две похожие, но далеко не равные < илы, которые различаю только по их последствиям. Справившись с тем, что вызвало впрыск адреналина в кровь, и измотав тело максимальным напряжением, я понял: выход из этого состояния сопровождается либо радостью и благодарностью за своё спасение Кому-то, либо безадресным гневом и гордостью за свои таланты, позволившие избежать страшного. Судите сами, вспоминая свои ощущения, и хорошо бы, чтобы у вас они не так часто повторялись, как у меня.

С первых же допросов я снял для себя вопрос доверия к следствию (а зачем, если все решил), в отличие от самих представителей следственной группы, которые поначалу проверяли, скрупулёзно сравнивая каждый шаг новой информации. Делать это было несложно, так как некоторые показания обо мне уже имелись, но в них не было ни фактов, ни конкретики. Оказалось, что о себе говорить довольно просто, гораздо сложнее проводить чёткую черту и не переходить её, когда дело касается других. Но дача показаний, как ледокол, прорубает лёд в массе неизвестного, прокладывая широкую дорогу к сроку, делает также, кроме всего прочего, небольшие трещины по сторонам, иногда цепляя чужие судьбы, даже когда этого не желаешь. Мне повезло больше, чем предыдущим, уже арестованным «соратникам», жизни этих людей в то или иное время, уже остановились, а благодаря моей конспирации и конфиденциальности многие не только не знали меня, но и я был знаком с минимумом из них, а освещать жизненный путь людей, показания которых на меня, данные ещё за несколько лет до моего ареста, лежали большой стопкой (за редким исключением не имеющих ничего общего с правдой, но лишь с попыткой сбросить всю вину на того, кого ещё не поймали), не представляло для меня никаких моральных проблем.

Да и врядле мои показания кому-то навредили, ведь к этому времени все получили уже свои годы наказаний и лишений, последним из них старший Пылев, но и тому был вынесен приговор через три месяца после моего ареста. Младший же брат и все мало-мальски имеющие отношение к принятию каких-решений и их исполнители уже готовились отбывать на этап, имея в багаже увесистые срока.

До сих пор считаю, что решение рассказать о себе с 99-процентной уверенностью получения пожизненного заключения, может быть, один из немногих достойных поступков за многие годы жизни, за которые я имею полное право уважать себя. Кстати, с принятием этого решения, началась новая настоящая борьба с самим собой.

Всё же бывало, что хорошее настроение развеивалось, и накатывали грустные воспоминания первого дня ареста. Эти четыре телефона: два беспрерывно звонящие, и два вибрирующие, каждый из которых был предназначен для определённой группы людей, пятой я звонил с уличных таксофонов, и никогда не путался. Они помогали исключать утечку всей информации и делали безопасным существование моё и других, но после ареста это уже не имело никакого значения.

Своим мощным зумом через титановый корпус полуовальный чёрный бутуз высвечивал своим цветным дисплеем, номер телефона выстреливаемый прямиком в грудь, что отдавалось тяжёлым стуком прилива крови к голове. Жить не хотелось, и даже ноющие кисти рук, казалось, наполнялись болью душевной. Да, и такие монстры империи зла, как я, тоже имеют человеческие чувства и слабости, они глубоко и надёжно спрятаны, но если вырвутся наружу, то затмят всё видимое и предполагаемое.