Сейчас мне тяжело сказать, было ли моё задержание, произошедшее 2 февраля 2006 года началом настоящего раскаяния в полной мере этого понятия или же стало очередной ступенью в уже происходящем процессе. Не хочу ошибиться и, тем более, не хочу лгать, хотя кажется очевидным, что с нуля не начинается ничего.
Точно следующее: к 2000 году я ясно осознавал невозможность дальнейшего существования в прежнем положении и состоянии дел, что, в принципе, давало выбор, причём более мягкий, нежели в самом начале «карьеры» перед первым покушением, содеянным мною. Стоя перед этим выбором, нужно было не просто остановить старую жизнь и начинать что-то новое, — что гораздо проще, но попытаться изменить прежде всего себя.
Преступать нужно было с основного, постаравшись понять, что движет мной больше — материальное или духовное, кто я, в конце концов, — материалист или идеалист? Здесь понимаешь, как ради второго тяжело пожертвовать первым. Я говорю о первичности того, что движет нами в жизни: наши духовные ценности или же стремление избежать неудобств, опасностей и попрать большинство из того, что современность подымает над свободой выбора каждого человека внутри себя.
Быть ли рабом своих желаний и своих привычек или, освободившись от них, стать свободным, совершенно чётко понимая, что постоянные испытания и искушения будут всеми усилиями тянуть и возвращать в мир материальных благ. Мало того, очевидность, которую придётся принять, вряд ли поймут окружающие и даже близкие тебе люди.
Здесь и возникает нависшая над каждым одна из практически не разрешимых дилем Православия: ни полностью прийти к Богу — а как же мирское, ведь в нем так много из того, что нравится, ни к «врагу рода человеческого», из-за боязни Создателя и интуитивного понимания Его существования и представления каждого из нас после упокоения пред Его грозные очи на Страшном суде. Да и все же мы часто бываем Ему благодарны, хотя и быстро забываем об этом, перенося все заслуги на свой счет.
Человек биполярен, а потому в каждом из нас уживается и плохое и хорошее, и доброе и злое, если и побеждая, то только на время, таким образом душа стремиться к спасению, но плоть не пускает, уцепившись своей похотью за наслаждения и удовольствия, а может и за кажущуюся обманчивую необходимость (спасибо за понимание этого проповеди протоиерея, оформляющего лагерную церковь). Что называется в русской традиции хлестких и точных выражений: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга».
После празднования нового, 1999 года, в злополучной компании чёрных смокингов, и усиленно создававшегося ореола семьи-клана, началась, хоть поначалу и нехотя, «работа» по Таранцеву. Информации имелась масса, печать сообщала изредка о постоянных его посещениях всевозможных общественных мероприятий, где можно было достать его, подготовившись заранее. Воспользовавшись архивом, можно было понять, какие из них он посещает постоянно и где будет ещё. Но всё это ныло неподходящим, прежде всего, из-за общественности, показательности и большого скопления народа.
Время шло, Олег торопил, даже устроил встречи с театральными представлениями. Андрей в ответ на мои уговоры отложить, а то и вообще отказаться от этого мероприятия не реагировал, в конце концов вообще устранившись, оставил меня разбираться непосредственно со своим младшим братом. Как только последний это понял или ему дали о том знать, произошла первая встреча, в принципе, ничем не примечательная, кроме настойчивости, предложений любой помощи, любых затрат и предоставления необходимых людей в любом количестве, что для меня лишь подчеркнуло важность задачи — как минимум, для него, и её бесповоротность в принципе.
С того дня началась подготовка, и вновь с оружия, которое я ещё не выбрал, так как не определил и место, это вещи взаимосвязанные. Неделю из месяца, а то и Польше, я теперь проводил в усадьбе, уничтожая килограммы боеприпасов, из трёх видов оружия: автомата, карабина и пистолет-пулемёта. Также опробовал старый добрый ПТР системы Дегтярёва с мощным бронебойным патроном, коих было ограниченное количество из-за древности аппарата и его крупнокалиберности. Трудность его применения была только в его громоздкости, хотя результаты стрельбы со 100–150 метров меня устраивали, и даже с 200 метров были удовлетворяющими.
Наблюдая за передвижением Таранцева, я понимал, что столкнулся с профессионально организованной охраной, мало того — с самой «конторой», представители которой были костяком, сберегающим тело бизнесмена.
Перестрелку затевать не хотелось, глупостью было и минировать пути отступления, понимая, что обязательно будет преследование.
Ориентироваться же надо было на один тихий выстрел и одного убитого, а не на громкий расстрел с множеством потерпевших, которые ещё проскакивали в те года. Тратя десятки часов, я искал вариант, зная, что таковой найдется. Внутреннее чутьё подсказало, что особенное внимание необходимо обратить на два офиса: один представлял собой двухэтажное здание, стоящее особняком на пригорке, напротив площади Киевского вокзала через Москва-реку, второй — здание, где арендовался этаж под представительство «Русского золота» в Щипковском переулке.
Предчувствие постоянно давило, убеждая не заниматься этим, планы и схемы, постоянно менялись, а настойчивость младшего брата всё возрастала. Вернулся сон, уже много лет время от времени снившийся мне. Я видел его тогда, когда предприятие, которое меня занимало, обещало быть неудачным: виделся строй людей в форме в прежнем училищном расположении роты, настроение ощущалось хорошее, причем оно сопровождалось отчётливым пониманием того, что исполнилась давняя мечта, но мечта именно этого сна: не меня реального, а существовавшего именно в нём — как будто я поступил второй раз в тот же ВУЗ, но прежних сокурсников не было. Радость от какой-то перемены сопрягалась с необходимостью проходить трудности. Радовали перспективы после выпуска из этого заведения, что и вызывало положительные эмоции, как от окончания какого-то необходимого испытания, а место в строю и сам строй напрягали. И лишь попав в лагерь строгого режима, понял, что это за рота, и что за «вуз» жизни, мало кому нравящийся, но неизбежный за содеянное, всегда с тревогой ожидаемый, но радостный своим освобождением.
Очередная встреча в коттеджном городке, напротив жилого комплекса «Золотые ключи», недалеко от Мосфильмовской улицы, была поддержана порывистым сообщением якобы случайно перехваченной информации о «заказе» Таранцевым Олега за один миллион долларов, что впоследствии всплыло на судебном расследовании и вызвало лишь очередную мою улыбку, поскольку «заказ» этот был, по словам младшего Пылева, сделан якобы мне.
На это сообщение, рассказанное мною Андрею, последовала весёлая тирада брата, так как абсурд выдумки был очевиден, хотя на месте Таранцева я, наверное, желал бы подобного.
Колесо процесса закрутилось быстрее, было выбрано уже конкретное место — офис в Щипковском переулке, и оружие — АК-74С с ПББС и двукратной оптикой. Такой выбор казался бредом — работать пришлось бы из автобуса, где меня просчитали бы в пять секунд, а если бы я и успел отъехать сразу, то засветился бы по полной программе, и от этой охраны мог и не уйти, даже бросив автобус через несколько кварталов, хотя история покушений человека на человека видала всякое.
Это заставляло настойчиво отказываться от выбранного варианта, да и гарантии были неважные: тело бизнесмена постоянно закрывалось несколькими телохранителями, а потому требовалось найти в жёстко соблюдаемой схеме сопровождения слабое место и, уже от неё отталкиваясь, разрабатывать новые варианты. Как раз в это время, по очередному требованию Олега, состоялась наша третья встреча начавшаяся на Олимпийском проспекте, уже обставленная помпезно и призванная обратить мое внимание на широко предпринятые меры ради его безопасности.
Меня забрала бронированная «Волга» с водителем, доставив до подъезда отеля «Мариотт» на Тверской улице, в фойе которого были заметны знакомые лица. Наверное, весело я смотрелся там, в форме американского пехотинца, высоких ботинках и камуфляже Woodland. Поднявшись на этаж, можно было увидеть продолжение спектакля: там находились четыре человека в строгих костюмах, двое — у лифта и столько же — у двери номера.