Идём один на нос, другой на корму, внимательно вглядываемся в воду надеясь, что течения и ветер не вынесут нас на какой-нибудь риф. Через двадцать минут дождь заканчивается, и мы обнаруживаем коралловую банку в ста метрах и недалеко ещё одну. Благодарим фортуну за то, что не сели на них, поднимаем стаксель и с последними лучами солнца идём становиться на якорь под прикрытием острова Coquillage.

Берег острова, со стороны открытого моря, не песчаный, вместо песка серые плиты растрескавшегося коралла густонаселённые крабами размером с кулак. Между плитами лужи, населённые муренами и мелкой рыбёшкой. Я оглядываюсь вокруг, обдумывая, что снимать. «Крак!». Сухой щелчок. Прямо у меня под ногами черно-белая мурена схватила краба и стискивает его челюстями. Этот звук — треск панциря под давлением её зубов.

Передняя часть тела мурены напряжена, пасть полуоткрыта и сжимается изо всех сил, краб шевелит клешнями и лапами, целясь мурене в морду. Я слежу за ними одним глазам и лихорадочно готовлю телекамеру. Включить, снять крышку, фокус… прежде чем я готов, всё закончилось: краб сбежал и мурена удаляется извиваясь, от камня к камню, снова ищет воду.

На подветренной стороне острова пляж, доступный только в отлив, позволяет подойти к огромным деревьям, которые стоят под самым берегом и служат жилищем тысячам птиц.

Их крики, то ближе, то дальше, шум крыльев, когда они взлетают и садятся на дерево, мешается с монотонным звоном комаров. Комары не очень реагируют на реппелент и кусают нас постоянно. Мы продолжаем снимать изнывая от жары и тяжести аппаратуры: большая телекамера, штатив, сумка с принадлежностями, сменной оптикой, с батареями, фотоаппарат, сумка с объективами, мачете. Пот стекает струйками со лба, смешивается с реппелентом, жжёт глаза и пачкает окуляр телекамеры.

— И подумать только! Дома нам завидуют!

— И считают, что мы в постоянном отпуске.

В действительности мы встаём всегда до рассвета, проводим дни снимая и фотографируя, пишем тексты для фильмов, делаем заметки, пишем главы следующей книги. Дни заполнены довольно плотно.

— Можно считать что это работа?

Если да, то это самая лучшая работа в мире.

— Кто знает, будут ли кому интересны наши съёмки на Чагос.

Птенцы фрегата, балансирующие на верхних ветках, вместе с птенцами олуш, смотрят на нас со странным выражением. Возможно они никогда не видели людей. Но напряжение от съёмки, поиска нужного ракурса, смены оптики, батареи немного нарушает очарование места.

Через пару часов мы усталые, но довольные возвращаемся на борт с плёнкой полной записей и двумя зелёными плодами папайи, сорванными с очень старого дерева с неимоверно кривым стволом. Делим их на двоих: каждому по половинке маленькой и по половинке большой. Их жёсткая и безвкусная мякоть кажется нам мягкой и ароматной.

Потом решаем попробовать раков отшельников.

— Послушай. Их не едят. — говорит, как всегда более осторожная Лиззи.

— Почему нет. Они же из семейства крабов и должны быть съедобными.

— Я никогда не слышала, чтобы где-нибудь их ели.

— Так они нигде не бывают такими большими, как здесь.

Действительно, здесь они в три раза крупнее чем где бы то ни было. Многие из них даже вместо обычной ракушки в качестве дома таскают пустую скорлупу от кокосового ореха. Но сварив одного, наверное он был дедушкой всей колонии, внутри розоватых клешней мы не нашли и кусочка мяса.

Потом, на поляне находим, как нам кажется, остатки бывших культурных посадок: целый лес мясистых листьев, высотой около метра. Час работы мачете и извлекаем на белый свет с десяток корней, длинной пол метра и толщиной в руку.

— Ты уверен что они съедобны?

— Думаю да. Смотри, они похожи на маниок.

— А если они ядовиты?

После часа в скороварке корни меняют цвет с белого на фиолетовый, потом цвет больше не меняется, но по прошествии двух часов они всё ещё жесткими, как дерево. На закате выключаем огонь.

— Согласен. Не получилось.

— Ладно, не расстраивайся. Было интересно.

Опять меняем остров и бросаем якорь у острова Il du Coin, когда-то здесь было ещё одно поселение рабов.

— Хорошие новости. Лоция говорит, что здесь полно домашних кур, которые одичали и летают с дерева на дерево, и есть даже ослы.

— Ослов не надо. Но если бы попались куры…

Однако мы находим лишь остатки старинного кладбища, которому более двух веков.

Корни дерева разрастаясь вывернули из земли могильную плиту и внутри видна кучка костей. Торчат две берцовые кости, покрытые мхом. Находим также то, что когда-то наверное было садом с жалким лимонным деревцем. Чтобы достать единственный крохотный лимон, прячущийся в гуще кроны, я исцарапался в кровь шипами.

— Да с каких это пор у лимонов стали расти шипы?

— У лимонов они всегда были.

Тучи комаров и разных насекомых жужжат над головой, лезут в уши и глаза, жадно пьют из кровоточащих царапин. В конце концов, самая главная находка, старое хлебное дерево, полное плодов.

Ствол этого гиганта чёрный и скользкий от мха. Мои попытки забраться на него вызывают смех. К счастью Лиззи предусмотрела нечто подобное и захватила с собой верёвку (шкот от генуи). Завязываю обезьяний узел на одном конце, чтобы утяжелить его. Бросок, второй… десятый, это только кажется, что легко бросать грузик в цель на двадцатиметровой высоте.

Наконец верёвка повисает на нужной ветке. Теперь нужно действовать очень осторожно.

Осторожно подёргиваю, верёвка скользит поверх ветки и конец с грузом постепенно опускается ниже. Потом начинаю крутить конец, который у меня в руках, таким образом, чтобы он перевился с тем, на котором груз. Образуется петля, и теперь достаточно потянуть… и овощ для следующего перехода падает на мягкий слой листьев, которые мы насыпали на земле. За час мы добыли пять отличных плодов, по пол килограмма каждый.

Вместе с лимоном и кокосовыми орехами, они будут единственными свежими фруктамиовощами на протяжении 1900 миль, которые отделяют нас от Кении.

Именно так. Мы здесь уже два месяца и начинаем подумывать.

— Когда отправляемся?

— Не знаю, ещё три-четыре дня?

Тем временем заправляем полные баки воды и стараемся наловить рыбы, чтобы насушить на предстоящий переход. Но именно сейчас вся рыба вдруг исчезла. На тендере я ухожу всё дальше и дальше, в надежде найти лучшее место, но везде попадаются лишь черепахи и рыбы попугаи, которых я никогда не стреляю, потому что мясо у них волокнистое и безвкусное. Правда Мишель их гарпунил.

— Michel, ne sont pas bons… кричал я, видя как он выходит из воды с рыбой попугаем на плече, размером больше чем его младший сын.

— S’est toujours bon, si tu as faim! — отвечал он, и попугай, с рисом и кокосовым молоком составлял вечернее меню всего семейства. Но Мишель, это отдельный случай. Он гарпунил и черепах. «Только раз в неделю.» — говорил он — «Чтобы дать детям мяса». И запах, доносившийся с его лодки по воскресеньям, был испытанием даже для наших экологических носов.

Тогда мы пробуем выйти из лагуны, пройдя на тендере нам провалившимся кораллом в одном из многочисленных проходов.

— Вот они где все собрались. — сразу за рифом мы погружаемся в фантасмагорический мир, в котором плотность рыбы такая, что не видно ничего другого, кроме карусели голов и хвостов. По какой-то, известной только им причине, они все собрались снаружи атолла.

Но здесь ещё и много акул.

Слишком много.

Не решаемся стрелять рыбу и просто снимаем на видео невероятные кадры. Таким прекрасным должно быть было море, пока человек не занялся его истреблением.

И вот я снова в воде, опять в лагуне, в маске и с подводным ружьём, в поисках рыбы для нашего последнего ужина здесь на Чагос.

Черепаха!

Неожиданно замечаю её, замаскированную под кораллы. Приближаюсь и дотрагиваюсь до неё, прежде чем она бросается прочь, беспорядочно загребая передними ластами. Она убегает и я навожу ружьё ей в голову. Можно стрелять, она в нескольких сантиметрах от гарпуна. Достаточно нажать на курок и у нас будет вкусный мясной ужин…