— В случайность я не верю, — сухо отрезал он и голос его прозвучал резко, как щелчок бича.

У Бешеного Билла, то есть, Билла Хикока, хватало и заклятых врагов, и преданных друзей. Стоило только где-нибудь в Канзасе в семидесятые годы хотя бы вскользь упомянуть его имя, как на него живо реагировали в ту или иную сторону и, должно быть, в спорах о нем было убито нами больше человек, чем он убил сам. Встречались и такие люди, что, полагаю, чисто из зависти на все лады склоняли его имя, и при этом упорно повторяли, что стрелок он не ахти какой, да ко всему ещё и заячья душонка, хотя, конечно, порядочно было и таких, что ему приписывали самые невероятные деяния и подвиги. Но несмотря на всю эту шумиху вокруг него, я осмеливаюсь предложить вам свои собственные впечатления от встреч с этим незаурядным человеком в Канзас-сити в 1871 году. Конечно, в тот период он занимался не только этим, он даже в покер, и то играл ещё с другими и выигрывал, кстати. Но я рассказываю только то, что знаю лично. И когда я пытаюсь понять, что он за человек, когда я взвешиваю все за и против, то все его плюсы и минусы как-то уравновешиваются, и не выходит он у меня ни чистой цацей, ни чистой бякой. Так, он обучил меня классно стрелять из револьвера. Однако, не повстречайся он мне на жизненном пути, я скорей всего прекрасно обошелся бы без этого умения, без которого можно было прекрасно обойтись, как это вам и ни покажется странным, для того чтобы прекрасно уцелеть на Диком Западе. Или вот возьмите для примера инцидент с братом Строхана: не владей Бешеный Билл мастерски оружием, он бы погиб, но ведь и не будь он ганфайтером, то и брат Строхана не стал бы за ним охотиться. Так что же Шайен Хикок сделал для меня на самом деле? Показал мне, как лучше всего сохранить башку на плечах? Нет, скорее преподнес мне новый способ, как ею рисковать.

Видать потому, когда эти уроки подошли к концу, я испытал странное облегчение, и мне как-то сразу поверилось, что за покерным столиком нам с ним больше не встретиться. Так и было вечер или два, а тут ещё один парень рассказал мне, что Хикоку предложили место маршала в Абилине — это один из тех новых городков на Западе, куда техасцы пригоняют скот для отправки на восток и где после перегона ковбои получали расчёт, и, словно с цепи сорвавшись, пускались в разгул, пока было на что: пили, шлялись по борделям, палили из оружия, и как раз незадолго перед этим прихлопнули тогдашнего маршала Тома Смита, по прозвищу Задери Медведя, который обеспечивал порядок, обходясь одними кулаками. И вот теперь Абилин желал иметь на этом месте самого что ни на есть лучшего стрелка.

— Как думаешь, согласится? — спросил я.

— Ясное дело, — ответил тот парень. — Оно ведь после брата Строхана он уже давно никого не убивал.

Это было типичное мнение о Хикоке. Ему, мол, по нраву отправлять людей на тот свет. Так думали многие из тех, кто им восхищался, потому как в любом обществе (разумеется, белых) всегда немало таких, кто где-то в глубине души подумывает об умышленном убийстве, да вот только себя считает слишком слабым, чтобы совершить его на самом деле — вот и подставляют вместо себя человека навроде Хикока. Любому Шайену убийство доставляет удовольствие, но не Бешеному Биллу — к этому он совершенно безразличен. Так, на труп брата Строхана он едва взглянул, и то лишь только, чтобы проверить, не может ли этот труп выстрелить ещё раз. Не думаю, чтобы Хикоку вообще что-нибудь нравилось. Ведь для него жизнь заключалась в том, чтобы делать то, что нужно, всякий раз соразмеряя свои действия с тем единственным, точным выстрелом. Он был что называется идеалист.

Правда, через день или два оказалось, что я ошибся, предполагая, что Хикок уехал, потому что едва мы сели играть, как ввалилась в салун его здоровенная фигура. Он сделал шаг в сторону, чтобы в дверном проеме не маячила его могучая спина, пока по привычке, оценивающим взглядом он озирал зал. Одет он был в новый костюм: уже не в сюртук, а в замечательную замшевую куртку, доходившую едва до колен, с воротником и манжетами, отороченными мехом; внизу у этой куртки свисала бахрома с ладонь длиной. Перепоясан он был кушаком красного шелка с кисточками от узлов на поверилось, что за покерным столиком нам с ним больше не встретиться. Так и было вечер или два, а тут ещё один парень рассказал мне, что Хикоку предложили место маршала в Абилине — это один из тех новых городков на Западе, куда техасцы пригоняют скот для отправки на восток и где после перегона ковбои получали расчёт, и, словно с цепи сорвавшись, пускались в разгул, пока было на что: пили, шлялись по борделям, палили из оружия, и как раз незадолго перед этим прихлопнули тогдашнего маршала Тома Смита, по прозвищу Задери Медведя, который обеспечивал порядок, обходясь одними кулаками. И вот теперь Абилин желал иметь на этом месте самого что ни на есть лучшего стрелка.

— Как думаешь, согласится? — спросил я.

— Ясное дело, — ответил тот парень. — Оно ведь после брата Строхана он уже давно никого не убивал.

Это было типичное мнение о Хикоке. Ему, мол, по нраву отправлять людей на тот свет. Так думали многие из тех, кто им восхищался, потому как в любом обществе (разумеется, белых) всегда немало таких, кто где-то в глубине души подумывает об умышленном убийстве, да вот только себя считает слишком слабым, чтобы совершить его на самом деле — вот и подставляют вместо себя человека навроде Хикока. Любому Шайену убийство доставляет удовольствие, но не Бешеному Биллу — к этому он совершенно безразличен. Так, на труп брата Строхана он едва взглянул, и то лишь только, чтобы проверить, не может ли этот труп выстрелить ещё раз. Не думаю, чтобы Хикоку вообще что-нибудь нравилось. Ведь для него жизнь заключалась в том, чтобы делать то, что нужно, всякий раз соразмеряя свои действия с тем единственным, точным выстрелом. Он был что называется идеалист.

Правда, через день или два оказалось, что я ошибся, предполагая, что Хикок уехал, потому что едва мы сели играть, как ввалилась в салун его здоровенная фигура. Он сделал шаг в сторону, чтобы в дверном проеме не маячила его могучая спина, пока по привычке, оценивающим взглядом он озирал зал. Одет он был в новый костюм: уже не в сюртук, а в замечательную замшевую куртку, доходившую едва до колен, с воротником и манжетами, отороченными мехом; внизу у этой куртки свисала бахрома с ладонь длиной. Перепоясан он был кушаком красного шелка с кисточками от узлов на концах. А из-за кушака по бокам торчали его шестизарядные «кольты», рукоятками слоновой кости вперёд. Я сразу понял: он ищет меня. Спрятаться некуда, вот я и окликнул его. Он подошел и сел играть; и ясное дело в течение всей ночи я как всегда выигрывал, причём, совершенно честно, не пользуясь кольцом, а уже на рассвете он вскрыл меня, поставив сотенную и показал мне тузовый фуль.

Я же ему отвечаю:

— У меня две пары.

Видеть довольную ухмылку на лице Билла было в диковинку, но сейчас именно это он и делал, пощипывая кончики пышных усов.

— Ну, наконец-то вышло, — восклицает он облегченно.

И тут я выдаю:

— Две пары. Обе дамы.

И всё же он, как и прежде, улыбался, когда придвинул деньги на мою половину — сейчас я выиграл у него как никогда много, а он хоть бы хны — даже затеял шуточный разговор с другими, а потом вслед за ними вышел из салуна. Не знаю, как это меня угораздило разыграть эту комедию — поиграться с ним как кошка с мышкой, дать ему на какую-то секунду подумать, что вот он наконец-то обул меня. Это было, конечно, нехорошо — но вышло у меня это как-то подсознательно. Ведь не я первый и не я последний затеял подтрунивать над человеком, который столь откровенно выставил свою слабину.

Наконец и сам я ухожу из салуна, ухожу последним, и бармен, зевая, желает мне спокойной ночи. Я выхожу на крыльцо и, понятно, вижу Бешеного Билла: стоит посередине улицы на расстоянии двадцати шагов. Я подумал: вот она та самая дальновидность, с которой практиковались мы в стрельбе, потому как если так много упражняешься, то взгляд твой такое машинально подмечает…