Эстреллита всё время распекала меня на чем свет стоит, а иногда до того распалялась, что грозила меня зарезать, но я со временем понял, что это в ней просто мексиканский темперамент кипит, и её совсем не трудно вернуть в доброе расположение духа, надо только сказать ей что-нибудь эдакое милое, например: «Ах ты, мой маленький чили-перчик», или ещё что-нибудь в том же роде. Кстати, о перце — я испоганил себе желудок на многие годы огненной испанской жратвой, и на языке заимел за эти месяцы больше мозолей, чем на руках. Потому как я ничего не делал. Целыми днями валялся где-нибудь в тени, а ближе к вечеру, когда жара спадала и каждое движение уже не причиняло мучительных страданий, я, бывало, собирался с силами и тащился в кабак, где сидел и опрокидывал стакан за стаканом вино, расплачиваясь деньгами, которые давала мне Эстреллита.

Мне было всего шестнадцать, и моральный облик у меня был никудышний. Я решил, что это у меня фамильное (вспомните моего братца Билла) и не терзался угрызениями совести. Вообще-то, если хочешь по-настоящему расслабиться, надо просто пасть на самое дно — и сразу почувствуешь себя счастливым человеком. Я вам точно говорю: моральные устои — источник всех проблем.

Короче говоря, я, наверное, скончался бы от цирроза печени — при своей тогдашней диете-то; спасло меня то, что как-то раз в кабаке наткнулся я на одного бывалого парня. Лет ему было под семьдесят, весь зарос седым волосом, дефект речи к тому ж — говорит, мол, Апачи его мальчишкой ещё поймали и пытали. А ещё сказал он, что обучился старательному делу и специалист, мол, высокого класса. Все звали его Чарли Бешеный, или Локо Карлос — смотря кто на каком наречии изъяснялся — ну и сами можете судить, какой репутацией он пользовался как старатель.

Я почему сошёлся с этим Чарли, даже выпивку ему покупал (на трудовые гроши Эстреллиты)? А потому, что я всю свою жизнь питаю слабость к людям, у которых э-э… позитивный взгляд на вещи. Может он, конечно, был и пьянчуга без гроша в кармане, но факт есть факт — именно он выдвинул великолепную идею. Дело в том, что, имея за плечами старательский стаж в пятьдесят лет, Чарли утверждал, что обнаружил крупнейшее месторождение золота во всём «организованном мире» (так он выражался, потому как он вообще любил пышные обороты речи). Но как раз в этот самый момент юты увели у него вьючных лошадей со всей поклажей и инструментами, и, гоняясь за ними, он заблудился в пустыне; от жары, жажды и голода на какое-то время потерял рассудок, до основания разбил ботинки и в конце концов босой пешком пришёл в Таос. Но невзирая на все эти «ужасающие злоключения», он точно помнил, где залегает золото: в Колорадо, в междуречье Арканзаса и Южного Платта.

Бывало, отхлебнув из своего стакана виски, он полоскал им свой беззубый рот, затем глотал, причём, во время этой процедуры его бакенбарды величественно топорщились, а затем говорил;

— Послушай-ка, сынок, если б я обладал твоими финансовыми возможностями, я бы уже давно снарядил экспедицию и перебазировался бы в северном направлении. И через полгода вернулся бы назад с состоянием, которое никакой алгебре не по силам сосчитать. — Вы уж простите, точнее передать его стиль я не могу, но вы должны иметь ввиду, что все «с» и «з» у него превращались в «ш» и «ж» по причине шрама на языке. Вместо «сынок» получалось «шынок» — так он меня и звал все время.

Если я не покупал ему ещё виски, он, опустошив свой стакан, подымался и шёл от стола к столу, ко всем приставал и так надоедал, что огромный мексиканец, владелец заведения, рано или поздно выкидывал его за дверь, и там, в придорожной канаве, он в конце концов и засыпал в милой компании свиней.

Лотом, в один прекрасный день, пришло известие, что на Черри Крик в Колорадо, как раз в тех местах, про которые говорил Чарли, нашли золото. Из пьянчуги он в одночасье превратился в героя. На какое-то время получил возможность угощать за чужой счёт, а также множество предложений возглавить экспедиции, которые немедленно стали снаряжаться по всей округе. Но как только подтвердилась правота Чарли, ему словно вожжа под хвост попала:

— Фунт песку вам всем в задний пистон, — отвечал он на самые заманчивые предложения. — Фунт пешку вам вшем в жадний пиштон. Вот шынок, он давал мне ошвежиться — его я и ожолочу!

В Колорадо мы добрались только поздней осенью 1858. Измучились ужасно, потому что в пути на нас напали Апачи, меня ранили стрелой в ногу, я упал, ушибся толовой и отключился. Когда пришёл в себя — наших коней и мулов не было, и братьев владельца кабака (они ехали с нами) тоже не было.

— Они что, сдались? — спросил я Чарли, который, похоже, не пострадал, сидел рядом и, засунув палец в рот, тер свои беззубые десны, устремив взгляд слезящихся глаз куда-то на горизонт.

— Э-эх, — сказал он. — Мне пришлось сдать их в руки Апачей. Не скажу, чтобы это доставило мне гигантское удовлетворение, но если бы я этого не сделал — мы с тобой никогда бы не добрались до золота.

Как и большинство краснокожих, живущих в приграничной полосе, Апачи питали необъяснимую неприязнь к мексиканцам. И для того, чтобы в спокойной обстановке, не спеша, каким-нибудь изощренным способом убить троих братьев-мексиканцев, они отпустили с Богом меня и Чарли. Конечно, он был гнусный подлец и предатель — вы, наверное, согласитесь. Возможно, я должен был сказать ему спасибо за то, что он сделал, но после того случая я стал плохо спать ночами, потому как теперь, в случае чего, «сдать» кроме меня, было некого. А я к тому же был ранен, хоть и не сильно, но бегать пока не мог.

Индейцев мы больше не встречали, но вся наша поклажа, инструменты и оружие — всё исчезло вместе с лошадьми и теперь, в смысле пропитания, нам оставалось довольствоваться только гремучими змеями, на которых мы охотились с дубинкой в руке, хотя эти самые змеи — отнюдь не самая худшая пища на свете, если, конечно, сумеешь удачно стукнуть её дубинкой по голове, и вообще отбросишь предрассудки.

Я думал, что Чарли знает эти места, но он все забыл вследствие многолетнего пития. Он, правда, сказал, что память к нему вернется, стоит только выпить чего-нибудь крепкого, но у нас, сами понимаете, ничего не было. Я бы и сам не отказался промочить горло хотя бы глотком мутной воды из лужи, потому что к тому моменту мы уже долго и безнадежно плутали где-то в районе Большой Песчаной Дюны в южной части Колорадо. Мы бы точно отдали концы, если б нас не спасла экспедиция, что пошла за нами следом.

Ну, я так полагаю, вы должны были уже понять: Чарли был самым худшим золотоискателем в мире. Он просто не владел этой профессией, что явилось для меня откровением. Мне всегда казалось, что если человек чем-то занимается, значит должен владеть своим ремеслом. Теперь я понимаю, что это не так. Можно заниматься делом всю жизнь и всю жизнь ничего в нем не смыслить…

У людей, которые спасли нас, вдруг возникла мысль объединить с нами усилия и идти дальше вместе, и мы, в силу нашего тогдашнего состояния, не нашли в себе сил отказать им, и в конце концов прибыли на Черри Крик с первым снегом. Все кому не лень, были уже здесь, благодаря хорошо поставленной рекламной компании в газетах по всей стране. Мы обнаружили около восьмидесяти капитально построенных хижин, и — на случай, если вы не знаете, где находится это место — должен вам сказать, что с этих восьмидесяти хижин начался город Денвер, штат Колорадо, хотя первые года три его называли Аурария. Не собираюсь вдаваться в подробности насчёт наших успехов в области золотоискательства. Насколько мне известно, на всех месторождениях случается одно и то же. Кто-то намоет немного песка, раззвонит на всю округу, да ещё и приврет с три короба, потом тысячи народа кидаются как мухи на мед в это место, но все без особого успеха по причине чрезмерной скученности, а потом в конце концов какой-нибудь денежный мешок скупает все участки в округе, заводит всякую машинерию и ставит дело на солидную основу. Больше всех наживаются не те, кто ищет золото, а те, кто их обслуживают: лавочники, салунщики и прочие, потому как поначалу в горячке публика готова платить за товар сколько угодно, и покуда рассеется розовый дым, они успевают сколотить свой капиталец. За весну и лето следующего года еще, говорят, тысяч сто пятьдесят желающих приплыло в Колорадо по рекам Платт, Арканзас и Смоки-Хил, Это было время, когда сюда со всех сторон катили фургоны с надписью на борту «Всё или ничего!» — таким вот дурацким способом многие считали своим долгом всему миру заявить о своих планах — а потом, ближе к концу года, две трети из них уже катили назад, слегка изменив надпись на борту: «На все Божья воля!». Я и остальные из нашей компании, мы довольно долго ковыряли золото; застолбили участок, даже драгу соорудили — все чин-чином, по науке, — потому как нас было человек семь или восемь, но дохода особого это не приносило. Эх, золотишко-то там, конечно, было — за три месяца мы намыли песка долларов на семьдесят-восемьдесят, а лопат и кирок угробили на всё сто; а ещё нам некогда было охотиться и потому приходилось покупать харчи в лавке, что тоже не делало нас богаче, потому как в самом наишикарнейшем ресторане Сент-Луиса это обошлось бы дешевле; и, к тому же, большую часть золота, что мы добывали в таких муках, тратил Чарли — на виски, да один мексиканец — на шлюх, ибо, что касается этих последних, они, словно из-под земли появляются в любой глухомани, стоит кому-нибудь найти там хоть один самородок. Но слава Богу, нашлись среди нас парни, которым хватило ума вовремя остановиться, не мне, конечно — я-то в бизнесе никогда не смыслил — а было у нас два парня, Джон Болт и Педро Рамирес, Вот они-то вскоре и открыли магазин и наладили подвоз товаров, и я пошёл к ним возницей, стал гонять фургоны в Санта-Фе и обратно. Дела наши пошли неплохо, у нас завелись кой-какие деньги, которые мы честно делили на троих, ибо от всей нашей компании только нас трое и осталось; потому что пару человек пристрелили в пьяных драках в салуне, а Чарли пропал. Оказалось, что он подался назад в Санта-Фе, где и околачивался вокруг кабака, как и раньше, болтал о старых добрых временах в Колорадо, клянчил выпивку и спал в грязи среди свиней.