Тем летом, когда мы откочевали вверх по реке Паудер, один полковник — его звали Хорней — напал со своими людьми на деревню Лакотов, которые стояли тогда на берегу реки Голубой — это левый приток Северного Платта. Так вот, белые, значит, поначалу и убили восемьдесят человек, хотя у этих Лакотов с белыми был договор — а иначе солдаты бы их просто не нашли, это ведь ясно как день. Да они и сопротивления почти не оказали (потому-то их и порубили как капусту — восемьдесят человек). Среди убитых были женщины и дети, потому как воины, когда появилась кавалерия, отступили. Вы, небось, скажете, что это похоже на трусость. Ничего подобного, дело тут просто в невежестве. Это я и про индейцев, и про белых говорю. В женщину стреляет только трус — это, конечно, так. Но кавалерия, когда несётся галопом, их просто не разглядит и может принять за воинов. А дети гибли от шальных пуль.
Ну, а то, что индейцы бежали, а женщин своих бросили на произвол судьбы — тут просто надо знать их повадки. Краснокожие, когда друг с другом воюют, атакуют по очереди: ты в атаку — я бегу, потом я в атаку — ты бежишь. Все честно, по правилам, и каждому дается шанс. Но белые-то этих правил не знают, а если бы и знали — не стали бы им следовать, потому как они же не для удовольствия воюют. Да белый человек вообще воевать не станет, если найдёт другой способ добиться своего. Белому важно убить твой дух, а тело — Бог с ним… Это и военных касается, и штатских — пацифистов всяких. А у Шайенов нет у ни тех, ни других. Они воюют не за власть, как белые. Они воюют потому что это им и приятно, и полезно — а власть их не интересует.
Так вот, мы в своём стойбище сразу обо всем узнали. Как узнали — кто его знает. Каким-то таинственным индейским способом, который я объяснить не могу, я уже говорил, так что просто поверьте мне на слово, как и я поверил. А мне об этом рассказал Рыжий Пёс, а он узнал от Орла. Потому как он ловил орлов — это было его ремесло, особая шайенская профессия. Через пару минут новость разлетелась по всей деревне. Вожди на этот раз никакого совета не собирали, потому что от Лакотов никто не приезжал и ничего не предлагал, а во-вторых, вся эта история лишний раз подтвердила мудрость Старой Шкуры, который предлагал держаться от белых подальше, чтобы не давать им повода совершать подлости.
Остаток года мы провели там же, на реке Паудер. Места здесь были лучше, чем на Платте: в изобилии стройматериалы, дичь и дрова, лоси и медведи. А милях в пятидесяти к западу поднимаются горы Биг-Хорн и их синие склоны уводят ввысь к серебряным шапкам. Вот эти-то склоны и богаты и лесом, и дичью, и всем на свете, а тающие снега на вершинах все лето питают ледяной водой быстрые речки. Когда пришла зима, мы отложили свои войны и только время от времени, ставя в прерии ловушки на бизонов, натыкались на небольшие группки каких-нибудь врагов, которые занимались тем же. И тогда Белая прерия местами обагрялась кровью.
Но порой было слишком холодно, чтобы воевать. Да и снег коню по брюхо. И, помню, однажды мы вчетвером возвращались в метель после неудачной охоты и наткнулись на шестерых Ворон. Мы устало потянулись за спину, — за луками, — но Вороны показали нам жестами: «Повоюем потом, когда будет хорошая погода», и поехали своей дорогой. Мы вздохнули с облегчением: метель была — ужас, ничего не видно. А когда и впрямь ударял жуткий мороз, когда слова замерзали на тубах, а ветер резал щёки, словно ножом, тогда мы жались поближе к своим типи, ели сушёное мясо, которое заготовили летом и хранили в шкуряных мешках, а ещё сало, и чем жирней — тем лучше, потому как когда набьешь брюхо жиром, он тает внутри и согревает лучше всего на свете. И долго йотом ходишь сытый и довольный. И жирные женщины зимой росли в цене. Если не ошибаюсь, в ту самую зиму за громадную толстуху, что сидела возле вождя, когда загоняли антилоп, отдали шесть коней и других подарков столько, что не сосчитать. Все это забрала себе её семья, а она сама отправилась в типи своего жениха.
Той зимой Ничто как-то раз набирала снег возле своего типи в чайник, а я спрятался неподалёку и прокричал сойкой, но она никакого внимания не обратила, словно меня и не было, а потом её мамаша вышла, бросила в меня косточкой и сказала: «Уходи, плохой мальчишка». Этим мои любовные похождения в ту зиму и ограничились.
Когда начало таять, мы все, — мужчины и животные, — исхудали изрядно. Осталась кожа да кости. Свежего мяса хотелось так, что хоть свой собственный язык проглоти. Да, когда ты худой, голодный и молодой, весны ждешь, как никогда.
Старой Шкуре к тому времени пошёл седьмой десяток, но жизненные соки в нем проснулись раньше, чем в деревьях, и его молодая жена, Белая Корова, опять забеременела. Из отпрысков я пока что называл только Горящего Багрянцем и Маленькую Лошадку, потому как дружил с ними, но кроме них было множество девчонок, мал мала меньше, которых я просто не замечал — потому как одни были ещё совсем малые, а ровесниц своих — не замечал потому, что у Шайенов это не принято — они тебе вроде как сестрёнки. А ещё множество детей поумирало…
Падающая Звезда, жена Горящего Багрянцем, тоже была беременна.
И ещё множество женщин забеременели после зимнего затишья в военных делах. Их приплод должен был компенсировать наши потери — если, конечно, мальчики родятся и дорастут до положенного возраста. К тому времени на каждого взрослого воина приходилось пять или шесть женщин, Я о наших потерях ещё не говорил, словно мы все время только побеждали. Но нас тоже били — примерно так же часто, как и мы, так что в конце концов выходило так на так, Шайены от всех остальных племен отличались тем; что их всегда было меньше, чем их врагов. Не числом, а умением, как говорится.
А потери у нас, конечно, были. Раненых я не считаю, потому как их, даже совсем безнадежных, ставили на ноги шаманы, как меня — помните? Но чтоб вы поняли, сколько наших поубивали, скажу, что к весне из пяти воинов, что ходили в набег за лошадьми, троих уже не было — погибли. Холодное Лицо, Большая Челюсть и Жёлтый Орёл. А Пятнистый Волк, которого — помните? — вырубила Кэролайн, когда он хотел напасть на мою белую мать — так его убили Поуни ещё прошлой весной. Я назвал только тех, кого вы, может быть, запомнили. А вообще, мы и в лучшие времена не могли выставить больше сорока взрослых воинов.
Я долго думал, что клан Старой Шкуры — это и есть всё племя Шайенов. Потом решил, что это, наверное, один из главных кланов. Но в конце концов оказалось, что это всего-навсего одна единственная семья: у нас в деревне все были родня — либо по крови, либо по мужу или по жене.
Время от времени к нам прибивался какой-нибудь чужак-бродяга, это случалось нечасто, и мужчин всё равно не хватало.
Надо вам сказать, что Шайены, вообще-то, не любители «сор из дому выносить» — языком почем зря не болтают. Так что я долго не мог докопаться, отчего это семейство Старой Шкуры держится особняком — отдельно от остальных Шайенов. А дело было вот в чем…
Давным-давно, когда Старая Шкура был ещё мальчишкой, его отец повздорил из-за женщины и убил своего соперника — тоже Шайена. Ну вот, собрался он со всем семейством и ушёл, и жили они отдельно. А потом он умер, а родня его так долго прожила сама по себе, что возвращаться к своим — совсем не улыбалась им эта мысль. К тому же пятно позора на них все ещё оставалось, и если случалось им наткнуться на соплеменников, они, бывало, потупятся глаз не поднимают ни на кого и смотрят разве что украдкой исподлобья. За это их прозвали «татоимана» — Смирные Люди, значит.
Ну, Старая Шкура, конечно, стал у них главным, потому как был он и храбр, и мудр, и щедр, и со временем их позвали назад, к вигвамам Выжженной Тропы — по случаю пляски Солнца, когда все племя собирается вместе… И что бы вы думали, этот красавец выкинул, как только его приняли назад? Ну, конечно, тот же самый номер выкинул, что и его родитель: увел жену у одного воина из клана Власяного Шнурка! Видать, это у них в крови у всех мужчин в роду: по бабьей части все не громах. Ну Старая Шкура, конечно, оставил мужу пару лошадок «в порядке компенсации, так сказать, того это не устроило и погнался он за Шкурой, в схватке получил стрелу в горло — прямо в трахею — и умер, задохнулся.