— Амелия, — говорю тут я ей, — для того, чтобы испытывать родственные чувства, совсем не обязательно состоять в кровном родстве. Вот есть, например, у меня родной брат. Он торгует виски. Так он, представляешь, до того опустился, что виски настаивает на змеиных головах! Так вот мне на него, извини за выражение, глубоко наплевать. А всех, кого мне и впрямь довелось любить в этой жизни, я сам отбирал. По-моему, истинные родственные души разбросаны по всей вселенной, и среди них редко когда затешется какой-нибудь родственник. Вот в этом смысле ты мне родня, была и есть, а на остальное наплевать. И раз уж я люблю тебя как таковую, то и не собираюсь выдавать. Ну, посуди, какой же из меня посажённый отец! Уж лучше тебе на этой свадьбе сойти за сироту, тем более что ты сирота и есть. Ну, она, конечно, давай возражать — и мне от этого теплее стало на душе. Потому как если б и впрямь не любила она меня хоть чуть-чуть, то, небось, не захотела бы, чтоб я фигурировал на её свадьбе. Но я был неумолим. Теперь мне стало совершенно ясно, что моя старинная мечта выдать её замуж в хорошие руки, а затем по воскресеньям хаживать в гости и обедать за одним столом вместе с ней и её мужем, так и останется мечтой. Я ведь никогда не смогу корчить из себя ученого мужа, искателя древностей или кого-то там ещё — уж не знаю каких там небылиц про своего «дядюшку» наплела она этому сенаторскому сынку. Но через некоторое время я всё же понял, что не иметь никого со своей стороны на свадьбе для невесты, пожалуй, не дело, особенно если учесть, что такая свадьба, как эта, представляет собой значительное событие в жизни Канзас-сити — там будут, наверняка, лучшие люди города. И тогда я обещался, что так и быть, найду ей посажённого отца.
За помощью я обратился к Синьорине и, слава Богу, оказалось, что с ней как раз и живет один парень, который годится на эту роль. Вылитый джентльмен, хотя и слегка побит молью: козлиная бородка, седые бачки, лет пятьдесят или около того. Правда, был он алкоголик, но поклялся всеми святыми, что сумеет дойти до алтаря не шатаясь, вот только для этого ему необходима поддержка в виде небольшой суммы денег.
А ещё приобрел я для Амелии самый лучший свадебный наряд, а также полный гардероб, необходимый для дальнейшей супружеской жизни; а деньги, что остались, вручил ей как приданое. Но слов благодарности от неё я так и не услышал. Ни разу за все время нашего общения. Потому как она понимала, что поступает со мной без обмана и что мы квиты. Возможно, для женщины пройти через публичный дом не такая уж и плохая школа жизни.
Само венчание я наблюдал с хоров и тогда впервые увидел жениха — смотреть было не на что. Длинный, но хлипкий, в очках — в свои двадцать пять! А вот папаша его — другое дело — дядя крепкий, с квадратным подбородком и седыми, отливающими сталью волосами. Впечатление было такое, что старик с рук на руки сдавал Амелии этого парня.
Хахаль синьорины Кармеллы отработал свой гонорар блестяще. Взяв Амелию под руку, он продефилировал по проходу церкви настолько прямо, будто аршин проглотил. Кармелла же на церемонию не попала; видите ли, эта чета взяла себе за правило — чтобы постоянно кто-нибудь из них валялся в стельку пьяным дома. И в этот день был её черёд.
А вот Долли пришла и наблюдала с хоров вместе со мной. И любуясь счастьем, выпавшим на долю одной из её девочек, была растрогана до слёз и проплакала всю службу от начала до конца, хотя после окончания церемонии следов слёз на её густо напудренном и нарумяненном лице я не заметил. И когда новобрачные вышли из двери храма, и вокруг их кареты столпилась всякая чистая публика, и стала бросать рис в близорукое лицо молодого, то при этом Амелия стояла в общем-то с насмешливым видом. Долли налегла грудью на мой локоть и говорит:
— Да-а-а, свадьба что надо! Ну, что Короткие Ручки, пошли теперь ко мне, так и быть, возьмешь девчонку — за мой счёт. Авось найдешь ещё племянницу.
Держались мы в самой хвосте толпы с тем чтобы не смутить Амелию; а потом карета отъехала, и больше я малышку уже никогда не видал. Но в году эдак восемьдесят пятом или шестом, ей — Богу, провалиться мне на этом самом месте, раскрываю я как-то газету и читаю, что Грувер Кливленд назначил её мужа министром! Так что она в жизни и впрямь неплохо устроилась — из всех моих родственников одна-единственная… Потому-то я про нее и рассказываю.
На бизонов я охотился ещё парочку лет, вернее, зим, потому что летом шатался по коровьим городишкам Канзаса и играл в покер. А ещё я пристрастился к фаро, по тем временам очень популярная была игра. А что до бизонов то, ей-Богу, к тому времени только слепой не замечал, как их стада пошли на убыль. Конечно, их была ещё не одна сотня тысяч, но уже не миллионы, много, но не уйма. И если б вам довелось увидать одну из тех скупок на железной дороге, куда свозили шкуры, вы б поняли, почему я так говорю. Когда смотришь на них издалека, из прерии, кажется будто вырос целый город, а на самом деле это тюки бизоньих шкур, сложенные в штабеля, ждут погрузки на товарняк. А в прерии теперь уже не встречалось таких громадных стад, на какие мы с моим шкуродером натыкались тогда, в семьдесят первом году. Да-а-а, такого потрясающего зрелища в Америке больше не увидишь!
Что да, то да — бизоны пошли на убыль, потому как это зверь дикий, но зато его домашний сородич, корова, — прибывал не по дням, а по часам. Их огромные стада перегоняли из Техаса по Чизгольмскому тракту через Индейскую территорию в Канзас, в новые городки, что как грибы лезли вдоль чугунки, как только она шагала дальше. Теперь, в начале семидесятых, чуть ли не ежегодно возникал такой новый город: сначала Абилин, потом Элсуэрит, Уичито и Додж-сити.
Все ждали этих стад, потому что ковбои, пригнав их на скотоприёмные дворы у железной дороги, получали расчёт. И, конечно, тут же спускали все свои пачки долларов на местные развлечения — потому как, сами понимаете, сколько месяцев ковбой не видел бабы и вообще никакой другой цивилизации.
Так что, кто держал какое дело, те были совсем не прочь, чтоб эти парни веселились во всю катушку, хотя это ведь такая публика, что если развернётся, то и впрямь до упаду, вдребезги — в буквальном смысле слова, потому как ковбои неделями кряду пыль глотали, мокли под дождём и мерзли на ветру, управляясь с гигантскими стадами. А корова — тварь пугливая: чихнешь среди ночи, а они как рванут в панике кто-куда, трое суток потом собирай; а ещё скотокрады нагрянут или индейцы…
Вот потому стоит ковбою увидеть вывеску, вроде той, что повесили в одном городе на въезде: У НАС В УИЧИТО СБЫВАЕТСЯ ВСЁ! — и стоит ступить ему на Мейн-стрит, а там и впрямь сбывается и виски, и всё, что пожелаешь… ну, сами понимаете и минуты не пройдёт, как он напьётся до чёртиков, а ещё через минуту выхватит пушку и начнет палить куда попало…
Да-а-а, случалось и мне схлестнуться с ковбоями, и я до сих пор ношу отметины — могу показать. Бывал я пару раз и в Уичито, и как раз в те самые годы, когда там «сбывали всё», только вот как наняли они моего старинного дружка Уайета Эрпа присматривать за этим городишком, то «сбываться» стало там уже далеко не всё, а потом, когда я увидел его в деле, как он кроит черепа стволом своей пушки, а эти техасцы падают как подкошенные, то, скажу я вам, они сильно упали в моих глазах.
Но речь не о них. Сам-то я в те годы не был ни ковбоем, ни шерифом. А кем же я был, чёрт побери? А Бог его знает. Не сказать, чтобы я был уж стар, не привык считать себя пережитком предыдущей эпохи, ещё до железных дорог и перегонов скота, до ганфайтеров и всяких там мейн-стритов с их игорными залами и мануфактурными лавками. В то время мне едва стукнуло тридцать, так что, может, это была всего лишь сентиментальность. Но как бы там ни было, эти годы промелькнули как в дыму — только и помню мельтешение карт, сивушный угар, а то и дуло револьвера. Но мне так или иначе удавалось выйти сухим из этих неприятных положений, и хотя в карты я чаще выигрывал, чем проигрывал, в то же время я как никогда чувствовал себя банкротом. Теперь мне кажется, что я действительно жил тогда в ожидании близкой смерти. И это ожидание довело, меня до того, что я даже садился спиной к двери.