— Пожалуй, это, правда, может его заинтересовать.

Граф раздраженно отвернулся, проковылял по залу, посмотрел презрительно на монаха, который все так же спокойно водил пером по пергаменту.

— Заниматься писаниной! — воскликнул он. — Это занятие пристало тем, кто носит юбки или монашьи рясы!

— И все-таки в этом власть, — ответил Вийон, неожиданно став серьезным. — Вы правы. Вы всегда окружены людьми, в которых нуждаетесь, потому что вы хотите брать и всегда должен быть рядом тот, кто дает. Ничто, однако, не опасно так, как зависимость от тех, в ком нуждаешься. Нам, маленьким людям, ничего не надо от вас. Мы недостаточно благородны, чтобы принимать сторону какой-нибудь из враждующих держав. Вы набираете войска и воюете, расплачиваясь нашей кровью. Вы сжигаете наши дома, опустошаете наши нивы, а когда хотите быть особенно милосердными, то говорите, что все это делается для нас. Для Бретани, для Франции, для христианства, для народа — одни только «для», а из них складывается одно большое «против». Вы благородны, как орлы и львы — эти звери с ваших гербов, звери, которые стали владыками в своих царствах, потому что именно они лучше всех способны на разбой. Но лев разрывает свою добычу один, и орел сам вонзает когти в зайца. Только вы, люди, подобные зверям, ищете себе помощников среди ваших же жертв. И только мы, люди, настолько глупы, чтобы быть вашими пособниками. — Он остановился, замолчал на мгновение и посмотрел на графа, который снова медленно шел прямо на него. — Но мы бываем ими не всегда и, может быть, когда-нибудь вообще перестанем валять дурака.

Граф упал в кресло и укрыл ноги кошачьими шкурками.

— Вы говорите как по писаному. Как будто читаете книгу, которую я приказал бы сжечь.

— Хорошие книги всегда жгли.

— Чего вы хотите?

— Я мог бы выучить вас писать.

Одну секунду граф оставался неподвижным, потом громко рассмеялся, кликнул охрану и велел увести поэта. И Вийон опять оказался в заточении, грыз заплесневелый хлеб, мечтал об индейке и вине и в конце концов, измученный, заснул. На следующее утро, когда его не слишком нежно встряхнули за плечи, он узнал, что может приступить к своим обязанностям учителя графа. Когда он поднимался по лестнице, светило солнце, и он попытался поймать рукой пылинку, плясавшую в золотом луче. Жизнь улыбалась так ласково, как улыбаются всепрощающе старые люди. И Вийон поблагодарил про себя короля Людовика, который снова, на сей раз не подозревая, спас бесприютного вагабунда.

Несколько недель он учил графа читать и писать и кое-чему из латыни. В свободные часы он стоял у окна и смотрел на раскинувшуюся перед ним землю. Однажды он увидел графиню. Он вспомнил о кошачьих шкурках и угрожающем полнокровии. И заговорил с ней, сумев найти слова, в которых было дыхание жизни. Мэтр Вийон хорошо разбирался в жизни и в том, как осуществлять божью волю на грешной земле. И не только разбирался, он знал нужные слова. И как все люди, женщины платили за эти слова. Свою особую плату.

Граф же платил едой, и Вийон очень хвалил кухню благородного господина. Вина тоже ему нравились. А когда, много времени спустя, король Людовик отвел свое войско в Пикардию, чтобы грозить оттуда старому герцогу Бургундскому, граф Арраньоль отпустил своего учителя невредимым и пополневшим. Так судьбы маленьких людей зависят от незримых передвижений войск.

И мэтр Вийон снова стоял на большой проезжей дороге и смотрел назад, на замок, поднимавший за прудом свои могучие стены. На зубцах поблескивали шлемы, а где-то в окне мелькнула вуаль. «Как много случается с нами в жизни, — сказал Вийон, начав свой путь на Восток. — Потомки же будут знать только, что король отвел свое войско. О нас они не будут знать ничего, и все-таки жизнь — это мы, а не бессмысленные, всегда одинаковые столкновения так называемых великих держав. Истина в том, чтобы уметь понимать и видеть, чтобы у тебя было немного еды и вина, а в тебе немного хитрости и мудрой скромности». Он сорвал с дерева цветущую веточку и зажал ее в зубах. «А порой кусочек вуали вместо кошачьей шкурки».

Он улыбнулся солнцу. Крестьянин, шагавший рядом с упряжкой к полю, снял перед ним шапку. Вийон поприветствовал его с достоинством.

А через положенный срок графиня произвела на свет мальчика.

Петер Хандке. Приветственное слово наблюдательному совету[41]

Господа, здесь очень холодно. Не знаю, как бы вам это объяснить? Час назад я позвонил из города, чтобы узнать, все ли здесь готово для заседания, но никто не ответил. Тогда я немедленно примчался сюда и стал искать сторожа. Его не было ни в его каморке, ни внизу у печки, ни в сенях. Наконец вот в этой самой комнате я наткнулся на его жену: она сидела на скамеечке возле двери, в полной темноте, уткнув лицо в колени и обхватив голову руками. Я спросил ее, что случилось. Не меняя позы, она сказала, что муж ее ушел, — чья-то машина задавила их младшего мальчика, съезжавшего на санках с горы. Вот почему здесь не топлено, прошу вас отнестись к этому со всей снисходительностью, я ненадолго задержу ваше внимание. Может быть, вы все придвинетесь поближе, чтобы мне не приходилось кричать; я не собираюсь произносить политическую речь, а хочу только доложить вам о финансовом положении Общества. Мне очень жаль, что под напором ветра треснули оконные стекла; пока вы ехали сюда, я вместе со сторожихой пытался затянуть отверстия пластиком, чтобы в комнату не намело снега, но, как видите, нам это не вполне удалось. Пусть легкий треск, который вы слышите здесь, не отвлекает вас от моего доклада об итогах проверки баланса; нет никаких оснований для тревоги, заверяю вас, отчетность правления юридически безупречна. Пожалуйста, придвиньтесь еще ближе, если вам неясно, что я говорю. Весьма сожалею, что вынужден приветствовать вас при таких обстоятельствах; несомненно, все было бы иначе, если бы мальчик не угодил на санках прямо под машину. Сторожиха рассказала мне, пока мы затягивали окно пластиком, что ее муж — он как раз был в подвале и набирал уголь — вдруг вскрикнул; она сама находилась здесь, в этой комнате, и расставляла стулья для заседания; внезапно она услышала крик мужа; она просто окаменела, говорит она, и долго стояла так, прислушиваясь. Потом в дверях появился он сам, ведро с углем он все еще держал в руке; не глядя на нее, он шепотом сказал ей, что случилось; сообщил ему об этом старший мальчик. Поскольку список с вашими именами находится у отсутствующего сторожа, я приветствую вас всех, всех, кого вижу, всех, кто прибыл сюда. Я сказал: всех, кого я вижу и кто прибыл. Это воет ветер. Благодарю вас за то, что в такой мороз и в такую метель вы отважились отправиться на это заседание, — ведь путь сюда наверх неблизкий. Может быть, вы думали, что попадете в помещение, где с окон уже стаял иней и где можно обогреться у печки, а вы все еще сидите в пальто у стола, и еще даже не растаял снег, который вы внесли сюда на ногах. И печки здесь нет, только черная дыра в стене, где прежде был дымоход — прежде, когда эта комната и этот ныне пустующий дом еще были жилыми. Благодарю вас за то, что вы все-таки приехали; благодарю и приветствую вас. Приветствую вас. Приветствую вас! Прежде всего, я сердечно приветствую того господина, который сидит у входа, где раньше сидела впотьмах крестьянка; я приветствую и благодарю этого господина. Несколько дней назад, когда он получил заказное письмо с приглашением на это заседание, на котором должен обсуждаться отчет правления, он, возможно, счел всю эту затею ненужной, тем более что стоял такой холод и уже много дней подряд валил снег.

Но потом ему все же пришло в голову, что с Обществом что-то неладно; слышится какой-то подозрительный треск. Да, повторяю, он подумал, что зданию Общества грозит обвал. Нет, обвала в здании Общества не будет. Извините, вот ведь какая метель! Итак, он отправился в путь и, несмотря на такую вьюгу и такой мороз, добрался из города сюда, на это заседание. Ему пришлось оставить машину внизу, в деревне: ведь наверх, к этому дому, ведет только узкая тропинка. Он посидел немного в трактире, почитал газету «Новости экономики», пока не пришло время двигаться дальше. Поднимаясь сюда, он встретил в лесу еще одного господина, тоже направлявшегося на заседание. Тот стоял, прислонившись к придорожному распятию; одной рукой он придерживал на голове шапку, а другой подносил ко рту подмерзшее яблоко. На лбу у него и на волосах, выбившихся из-под шапки, лежал снег. Я сказал: на волосы ему ложился снег и он кусал подмерзшее яблоко. Когда первый господин подошел к нему, они поздоровались; второй сунул руку в карман пальто, достал оттуда еще одно яблоко и протянул первому; тут ему ветром сбило с головы шапку, и оба рассмеялись. Оба рассмеялись. Придвиньтесь, пожалуйста, еще ближе, иначе вы ничего не поймете. К тому же слышится какой-то треск. Но не в здании Общества — оно не обвалится; вы все получите свою долю прибыли за истекший год — именно это я и хотел сообщить вам на нынешнем внеочередном заседании. Пока два упомянутых господина продвигались вперед сквозь метель, внизу, в деревне, остановился лимузин, доставивший остальных участников заседания. В черных пальто, которые парусом надувались от ветра, они стояли, укрывшись от вьюги за машиной, и обсуждали, стоит ли им идти в этот ветхий крестьянский дом. Я сказал: крестьянский дом. Хотя всех, конечно, пугала предстоящая дорога, один из них в конце концов уговорил остальных и тревога о положении Общества взяла верх. Посидев в трактире и пробежав «Новости экономики», они пустились в путь, энергично двигая ногами. Их вела вперед искренняя тревога за судьбу Общества. Сначала они бодро шагали, оставляя глубокие следы в снегу, потом устали и с трудом волочили ноги, так что постепенно образовалась тропа. Один раз они остановились и, как вы помните, поглядели назад, в долину: со свинцового неба на них валил густой снег. Впереди они увидели следы — одна цепочка следов вела вниз и была уже едва различима; здесь пробежал крестьянин, узнав о несчастье с мальчиком; должно быть он много раз падал — падал ничком, даже не пытаясь защитить лицо руками. Много раз лежал он здесь, на морозе, зарывшись глубоко в снег; много раз дрожащими пальцами рыл себе яму в снегу; много раз, упав, лизал языком горьковатые снежные хлопья; много раз в шуме снежной бури раздавался его крик. Я повторяю: много раз в шуме бури раздавался его крик. Вы заметили также следы, которые вели вверх, к обветшалому крестьянскому дому, — здесь прошли те два господина. Беседуя о положении Общества и об увеличении оборотного капитала благодаря выпуску новых акций, они продвигались сквозь метель, глотая застылые куски зеленых яблок. В конце концов все добрались до этого дома — был уже поздний вечер — и вошли в раскрытую настежь дверь; те двое, что прибыли первыми, уже сидели здесь и, так же как теперь, держали на коленях блокноты и вертели в пальцах карандаши: они дожидались, пока я начну свою приветственную речь, чтобы записывать.