Для Алкивиада Необула оставалась неразрешимой загадкой, вроде таинственного сфинкса, странным, непостижимым существом, лишь наполовину человеком, а наполовину диким зверем, опасной хищницей с мягкими лапами, тихим голосом и смертельной хваткой. Их любовь слишком сильно напоминала битву.

Три года она делила с ним кошмарный быт военных лагерей, где у самых шатров выли бродячие псы, а вороны терзали свежие трупы спартанцев и афинян, безудержный разгул победителей в захваченных городах и тяготы конных походов. И всюду перед Необулой представала одна и та же картина: там, где еще совсем недавно бурлила и цвела жизнь, оставались лишь облака пепла на ветру; люди хоронили своих мертвых, плакали на могилах, а потом снова бросались в бой, повинуясь древней жажде крови, вечной спутнице человека. Необула лечила раны возлюбленного поцелуями и целебной смолой и преданно охраняла его краткий сон. Беспокойство — главный закон жизни, любил повторять Алкивиад. Разве море бывает совершенно спокойным? Виданное ли дело, чтобы звери не боялись ни охотников, ни голода? Борьба за выживание оттачивает разум, обостряет чувства и помогает людям идти вперед, оставляя на обочине слабаков; не только смертные, но и сами олимпийские боги соперничают друг с другом. Демократия — грандиозный самообман, который вот-вот рассеется. Никто не хочет быть рабом и гнуть спину на другого, но разделение на рабов и господ обусловлено самой природой человека, оно не исчезнет, даже если рабство в один прекрасный день отменят. Общество, в котором все равны и происхождением, и богатством, и талантами, так же реально, как мирная жизнь без войн и лишений, а потому никакому городу не помешают хорошо вооруженные армия и флот. В душах у нас от рождения горит дивное пламя, которое заставляет нас идти вперед и жаждать новых побед. Рано или поздно на нашем пути встают непреодолимые преграды, и тогда каждый выбирает, сдаться или довериться судьбе и смело броситься на препятствие. Я хорошо снарядил свои корабли, я выбрал ладный щит, который укроет меня в бою, у меня есть меткое копье и острый меч, я сплю очень чутко и не доверяю даже собственной матери. Я до сих пор жив, несмотря на козни врагов, потому что бегу из края, где зреет предательство, вечно бегу, словно блуждающая звезда. Нет у меня господ, никто надо мною не властен.

ГЛАВА VII

Необула встретила двадцать вторую весну вдали от родины, вместе с Алкивиадом. Война затягивалась, и Афины предпринимали отчаянные попытки возродить свой флот, изрядно потрепанный в бесконечных битвах. Однако задача казалась непосильной: главный источник афинского богатства — Декелейские шахты[41] — оказались в руках врага, вместе с самыми богатыми островами; город потерял тысячи людей и большую часть кораблей. Надежды почти не осталось. Став стратегом, Алкивиад сумел поддержать боевой дух усталого войска и одержал несколько важных побед, внушив афинянам слабую веру в благополучный исход. На свою беду полководец совершил непоправимую ошибку: непомерно самолюбивый и гордый, он предпочел прослыть предателем, но не подчиниться приказам другого военачальника[42]. Так Алкмеонид стал врагом Афин. Соотечественники разочаровались в нем навсегда.

Жизнь Алкивиада клонилась к закату. Стратег не желал возвращаться в свое отечество униженным и сломленным. Оставалось только бежать и скрываться. Алкмеонид вместе с Необулой и горсткой верных рабов отправился в приграничную Фракию, где среди скал одиноко высилась Херсонесская крепость.

Оказавшись вдали от боевых действий, Алкивиад сделался совершенно невыносим. Он возненавидел весь мир и самого себя в придачу. Бывший стратег почти перестал видеться с людьми. Ничто, кроме войны, его не интересовало.

Алкивиаду было сорок шесть лет, и он чувствовал себя глубоким стариком. Он был разбит, побежден. В один прекрасный день Алкмеонид признался Необуле, что больше ее не любит, и отослал ее обратно в Афины. Женщина поняла, что не в ее власти сделать опального полководца счастливым. Она покорилась и навсегда покинула возлюбленного.

Во время долгого пути домой, в котором ее сопровождали лишь несколько рабов, у гетеры было достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей жизни. Как ни странно, она почти не помнила детство. В памяти Необулы сохранились лишь разрозненные, туманные образы: родные голоса под крышей большого дома на склоне холма, пение птиц в запущенном саду, будившее ее по утрам, запах одеяла из козьих шкур, скорпион, выползающий из норы на прогретый солнцем песок, шепот хлебов, в которых она терялась с головой, хор цикад в честь наступления полудня; веселый танец пылинок в тонких лучах, проникающих сквозь щели в досках конюшни, зловещий хохот стервятников в ночи, когда тетка умерла от легочной болезни, обряд очищения после похорон матери. И пышный венок, который она возложила к ногам Афродиты, прежде чем сбросить тунику — последнюю, ненадежную защиту невинности — и обнаженной застыть под пронзительным взглядом Аспазии.

После смерти матери колодец, на дне которого покоилось детство Необулы, словно завалили тяжелыми камнями. Теперь на его месте осталась лишь одинокая, всеми позабытая могила, и никак не получалось вспомнить, кто она, эта девочка на дне колодца, что с ней было и что ждет ее впереди. Собственная жизнь казалась гетере далеким, туманным сном.

Возвращаясь в Афины, Необула думала и о человеке, которого навсегда оставила во Фракии, наедине со своим отчаянием. Смотреть, как любимый погружается во тьму, как угасает неистовое пламя его души, было выше ее сил. Гетера предпочла бы запомнить его в расцвете сил, в зените торжества — гордым, неистовым, бесстрашным, привыкшим пить жизнь полной чашей. Алкивиад и сам не хотел, чтобы любимая видела его слабость, потому и предпочел доживать свои дни в одиночестве.

Афины встречали гетеру невесело. Женщина провела на чужбине всего три года и не ожидала, что город изменился так сильно. Повсюду руины. Дом Необулы сгорел во время войны. У нее не осталось ни родных, ни друзей, ни возлюбленного. Оставалось лишь надеяться, что Аспазия, если она, конечно, жива, примет старую знакомую назад, в «Милезию».

Раб, открывший Необуле дверь, тотчас узнал ее и пригласил войти. Он помог гостье разуться и оставил ее дожидаться хозяйку в пропитанной запахом сандала передней. Вскоре из глубины дома послышался знакомый голос, и навстречу гетере выбежала сама Аспазия в шелковой тунике цвета лаванды. Все тревоги Необулы мгновенно улетучились. Женщины сердечно обнялись и расцеловались.

Аспазия охотно согласилась приютить Необулу, пока та не найдет себе жилье. Вопрос о возвращении в «Миле-зию» был решен в один момент: хозяйка дома свиданий была рада заполучить обратно лучшую гетеру Афин. Необула не возражала: знакомое ремесло сулило немалую выгоду. Кроме того, ей не терпелось снова испытать свою власть над мужчинами.

— Ты должна рассказать мне обо всем, что с тобой приключилось, — весело заявила Аспазия.

— А ты расскажи мне, что приключилось здесь, пока меня не было.

— С чего начать?

— С тех пор, как я покинула Афины.

— Что ж, рассказывать почти нечего. Бесконечная череда проигранных войн, хотя кое-кто считает, что это тянется все та же война, а мы все так же стараемся украсить жизнь наших мужчин.

— «Милезия», конечно, по-прежнему открыта?

— «Милезия» вечна. Правда, мне пришлось принять двух новых девушек, обе совсем молоденькие, зато неутомимые: их зовут Тимарета и Эвтила. Они будут счастливы с тобой познакомиться. Как видишь, за всем приходится следить самой, охотников взять на себя мои заботы что-то не находится. Я открыла было школу, чтобы обучать женщин грамоте, но смогла найти только одну ученицу; остальные побоялись. Ты ведь знаешь, что про нас болтают в городе; мало какой муж решится отпустить ко мне свою жену. Зато вдова Периктиона[43] научилась читать в один момент и больше в моих уроках не нуждается. Так что теперь я занимаюсь только с новенькими гетерами.