— А Пенелопа, жена Одиссея? — воскликнула Тимарета. — Разве она не хранила верность мужу, пока тот мотался по чужим краям?

— Ты слышал? — комедиограф толкнул друга в бок, борясь с приступами хохота. — Она… вспомнила… Пенелопу!

— Ну да! У нее еще были сто… двадцать девять… женихов! — Кинезий смеялся до слез.

— И что там было со ста двадцатью девятью женихами? — улыбнулась Необула.

Аристофан все не мог перевести дух:

— Ну же, Кинезий… Во имя Зевса!.. Расскажи ей… что там было… с этими женихами!

Подавив раздражение, Необула принялась ласкать Аристофана особым способом, который сводил его с ума. Ощутив острое возбуждение, комедиограф тут же позабыл о Пенелопе и переключил внимание на гетеру. Необула прошептала ему на ухо:

— Сегодня я приготовила для тебя нечто особенное.

Заинтригованный Аристофан вскинул брови. Поднявшись на ноги, он покорно протянул гетере руку, давая понять, что готов отправиться с ней куда угодно.

— Берегись, она пожирает мужчин! — веселился Кинезий.

— Боги избрали для меня поистине сладостную смерть! — отозвался Аристофан с блаженной улыбкой.

Гетера увлекла комедиографа в большую комнату без мебели, все убранство которой составляли толстый ковер и разбросанные по углам подушки. Аристофан слышал, что самые богатые посетители готовы заплатить баснословные суммы за право побывать в тайных покоях, недоступных простым смертным, но ему самому такое было, разумеется, не по карману. И вот теперь, благодаря щедрости Необулы, комедиографу представилась возможность испробовать самых изысканных наслаждений, знакомых лишь посвященным. Меж тем, гетера приступила к таинственному и жуткому ритуалу, который и пугал, и возбуждал одновременно. Заставив Аристофана раздеться, она сковала его по рукам и ногам.

— Весьма любопытно, — пробормотал комедиограф.

Аристофан стоял на четвереньках, короткие цепи почти не позволяли ему двигаться. Гетера зашла сзади и ласкала ему ягодицы и живот. Грудь Необулы касалась спины Аристофана, ее рука змеей скользила к низу его живота, легонько царапая кожу. Комедиограф чувствовал, что теряет голову. Вот рука женщины легонько сжала его пенис. Аристофан дышал тяжело и прерывисто.

— Ты мой раб.

— Я твой раб, госпожа.

Пальцы гетеры на мгновение разомкнулись и тут же снова сомкнулись на основании пениса, вырвав у мужчины стон муки и восторга. Он ждал, затаив дыхание, но гетера уже принялась гладить его ягодицы, глубоко проникая между бедер. Аристофан словно погружался в кипящую лаву. Но ласки внезапно прекратились.

— В чем дело?

— Мне понадобится конский жир. Подожди минутку.

— Конский жир? — перепугался Аристофан.

Но Необула уже выскользнула из комнаты, оставив его одного, в нелепой и унизительной позе. Аристофан робко огляделся, стараясь не думать о сковавших его кандалах. Внезапно послышался чей-то смех. Комедиограф вздохнул было с облегчением, но тут же понял, что это не гетера. Смеялся мужчина. Повернув голову, насколько это было возможно, Аристофан побелел от ужаса: в комнату вошел Анит, один из самых свирепых его кредиторов. Усевшись на должника верхом, Анит ухватил Аристофана за волосы и резко запрокинул ему голову.

— Как приятно видеть тебя здесь, в столь удобном положении, — промурлыкал он сладким голоском, в котором таилась смертельная угроза, — а то ты взял привычку водить меня за нос.

— Я как раз собирался тебя разыскать, клянусь!

— Очень хорошо! Значит, ты готов вернуть мне три тысячи сто драхм?

— Так много? Я же брал ровно три тысячи.

— Это было еще в прошлом году. С тех пор успела смениться не одна луна.

— Да, да, конечно, не беспокойся. Я заплачу на этой неделе.

— Надеюсь, на этот раз ты не врешь, для твоего же блага.

— Да нет же, точно. Я обязательно заплачу.

Анит разжал кулак, но слезть со спины комедиографа не спешил. В комнате повисла тишина. Аристофан гадал, какое унижение последует теперь. Новая пытка не заставила себя ждать: по шее и спине комедиографа побежали горячие струи. Мучитель вновь разразился злобным смехом.

В этот момент дверь отворилась. Аристофан боялся повернуть голову, чтобы моча не попала в глаза, однако он почувствовал, что кредитор разом сник. Анит соскочил со своего должника и, потупившись, вышел вон. Судя по всему. Необула имела над ним огромную власть.

Женщина вытерла Аристофана полотенцем и поинтересовалась, как он себя чувствует.

— Лучше отвяжи меня, крошка, хватит на сегодня.

— Еще чего, Аристофан. Я привыкла все доводить до конца.

Щедро смазав деревянный фаллос конским жиром, Необула резким движением вонзила его Аристофану между ягодиц. Комедиограф завопил и попытался вырваться, но цепи его не пускали, а гетера неумолимо вонзала свое орудие все глубже, разрывая ему внутренности.

Аристофан выл от боли и дергался, цепи мелодично звенели. Потом он замер, плача от нечеловеческой боли, уже не чувствуя никакого возбуждения, а деревянный фаллос проникал в него все глубже.

— Прекрати! Я больше не могу! — взмолился Аристофан.

Она прошептала ему на ухо:

— Любви без боли не бывает.

Необула начала водить фаллосом туда-сюда, имитируя движения мужчины во время совокупления, свободной же рукой она ласкала чресла своей жертвы. По бедрам Аристофана побежали струйки крови вперемешку с растопленным жиром. Женские и мужские голоса слились в один протяжный стон; гетера стонала от удовольствия. На пике блаженства. Необула вырвала фаллос из зада комедиографа и сунула ему в рот.

— Оближи, или умрешь!

Несчастный Аристофан не мог пошевелиться; желудок его сводили сухие, бесплодные спазмы. Комедиограф чувствовал, что последние силы оставляют его. Гетера перевернула его на спину, забралась верхом и стала раскачиваться все быстрее и быстрее, торопя наслаждение.

В дверях Аристофан столкнулся с Кинезием. Бледный и рассеянный комедиограф старался ступать осторожнее, чтобы приятель не догадался, как пылает и ноет все его нутро.

— Ну как? — Кинезий хлопнул друга по плечу.

— Поразительно. Никогда в жизни не испытывал ничего подобного. — Комедиограф криво усмехнулся. — Моя цыпочка делает все, что я велю.

— И то, чего не велишь, само собой!

В этих словах Аристофану послышалась издевка. Он спросил себя, насколько его друг осведомлен о том, что происходит в тайной комнате. Впрочем, у комедиографа слишком сильно болел зад, чтобы терзаться сомнениями.

В прохладной передней приятели натянули одежду на влажные от своего и чужого пота тела. Рука об руку, слегка пошатываясь, — Кинезий выпил лишнего, а комедиограф чувствовал себя дичью, нанизанной на вертел, — они побрели вверх по улице, шлепая сандалиями по лужам. Луна светила совсем тускло, но оба отлично знали дорогу. Они шагали сквозь темноту, пока не уперлись в стену.

— Пойду я, пожалуй, домой, Кинезий, — проговорил Аристофан. — Что-то я притомился. Еле на ногах держусь. С чего бы? Послушай, дружище, не одолжишь ли ты мне пятьсот драхм?

— Пятьсот драхм! — воскликнул Кинезий в пьяном изумлении.

— Ну ладно, четыреста двадцать пять.

— Во что это ты вляпался, если начал грабить друзей?

— У меня небольшие проблемы. Но я все верну, клянусь Зевсом, вот только закончу новую пьесу!

Кинезий со вздохом достал из кошелька горсть серебряных монет. Ровно сто драхм.

— Когда в следующий раз решишь поискать приключений, лучше отправляйся со мной в кабак.

Аристофан бросился целовать приятелю руки.

— Ты мой самый лучший друг, честное слово! Кинезий недоверчиво покачал головой, и каждый пошел своей дорогой.

ГЛАВА X

Мрачная толпа, ожидавшая корабли В Пирейском порту, состояла в основном из женщин, стариков и негодных к военной службе рабов. Люди сбивались в стайки, свои к своим, и негромко переговаривались, а порой кое-кто принимался громко стенать. Накануне разразилась страшная буря, но теперь море было совершенно спокойно, по воде пробегала лишь легкая рябь. Вечер уже раскинул в небе тонкое покрывало сумерек, когда на горизонте показались силуэты кораблей. Люди на берегу с тревогой вглядывались вдаль, вновь и вновь пытаясь сосчитать паруса. В порт возвращались далеко не все.