Он свернул влево от моста, убегая все дальше от цивилизации. Поверни он направо — и давно нехоженые дороги привели бы его в самый центр Эбирна, а его туда совсем не тянуло. Ветки хлестали его по лицу и рукам. Упавшие сучья и корни деревьев цеплялись за ноги. Раны и ссадины, постоянное ощущение опасности и надвигающейся угрозы — все это делало воскресные пробежки особенно трудными, но зато благотворными.

Он неукоснительно соблюдал единственное правило: если он бежит, то ничто не в силах его остановить, разве что физическая неспособность двигаться. Но до этого еще ни разу не доходило.

Только во время воскресных пробежек у него возникало искушение остановиться, и оно не имело ничего общего с желанием прекратить мучения, которым он себя подвергал. Через пару миль потайная тропка становилась шире, по обе стороны обозначались склоны, и создавалось впечатление, будто находишься вовсе не в овраге, а на вершине насыпи. Его по-прежнему обступал плотный кустарник, но теперь все чаще просматривалась пустошь, окружавшая город. Никто не осмеливался нарушить эту природную границу. Его собственный дом стоял относительно недалеко от края пустоши — от запущенной земли его отделяла широкая полоса полей и лесов. Впрочем, отсюда, с этой точки, где насыпь подходила к стоячим водам старого канала, он мог видеть прямо перед собой эту бесплодную землю, бесполезную и пустынную.

Казалось, она никогда не знала подкормки и ухода. Вместо этого ее темную, неровную поверхность укрывала тяжелая черная пыль. Это было похоже на застывшие волны черного моря или на черную пустыню с крохотными барханами. Иногда в пыли мерцало что-то белое — это потревоженная ветром грязь обнажала гладкий, как зеркало, камень. В пустоши не было ничего. Ничего, кроме жажды, голода и одиночества до самой смерти. Эта безысходная пустота манила его. Здесь он мог бегать, постепенно уничтожая себя. Смерть была бы медленной, зато предсказуемой. Ему казалось, что это и есть идеальный конец жизни экзекутора.

Вскоре густой кустарник, на полтора фута выше него, редел, и он выбегал на открытую насыпь.

В том месте, где насыпь встречалась со старым водоканалом, пролегала дорога, по которой, сверни он налево, можно было бы вернуться домой. Продолжать путь прямо не имело смысла, поскольку тропинка и насыпь обрывались, пожираемые пустошью. Канал тянулся чуть дальше, потом и он сужался, теряясь в стерильной дикой пустыне, которая держала город в осаде.

Ричард лежал на спине, с закрытыми глазами, и, похоже, спал. Майя отправила девочек наверх в их спальню. Потом закрыла за собой дверь и стояла, наблюдая за тем, как вздымается дыханием грудь мужа. Он был таким худым, что больно было смотреть. Казалось, он не улыбался ей уже лет десять. Лежит как на смертном одре, подумала она, глядя на его бледную кожу и глубокие морщины, изрезавшие лицо.

Она разделась бесшумно, чтобы не будить его раньше времени. Обнаженная, она подошла к зеркалу и повернулась перед ним несколько раз, придирчиво оглядывая свои ягодицы, живот и груди. Бог мой, скоро я стану такой же худой, как и все они. Она зажала рот ладонью, чтобы сдержать рыдания, которые рвались наружу. Немного успокоившись, она ощупала свои груди. Когда-то они были куда более полными и тяжелыми, а сейчас словно усохли и потеряли форму. Съежились. Ей была отвратительна эта картина.

Ричард лег всего десять минут назад. Она скользнула под одеяло и прижалась к мужу. На нем была только пижамная рубашка. Она поцеловала его мягкий безжизненный пенис, обхватила его губами. Нежно, насколько это было возможно, она поиграла во рту кончиком языка с его членом, пока тот не набух. Вскоре он уже пульсировал, как это бывало каждую ночь в начале их брака. Впервые за долгое время в ней проснулся эротический интерес. И она почувствовала, как теплая волна желания, появившись в низу живота, разлилась по всему телу.

Он пошевелился. И издал стон, как будто от боли или пытки. Она не остановилась. Он жадно глотнул воздух, и она поняла, что теперь он точно проснулся. Проснулся и не останавливает ее. Она смягчила свои ласки, чтобы продлить блаженство. Раньше он и сам готов был бесконечно длить прелюдию, и она дразнила его до тех пор, пока он едва не кричал, умоляя освободить его.

Он подал голос:

— У меня нет сил, чтобы удовлетворить тебя.

Она отозвалась после паузы:

— Это просто для твоего удовольствия.

Следующие пятнадцать минут она усердно работала над его пенисом, пока тот не напрягся настолько, что, казалось, готов был взорваться. Она знала, что финал уже близок.

И снова замерла.

— Пожалуйста, Майя. Теперь не останавливайся.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для нас. Для меня.

— Нет, Майя. Не проси. Ты знаешь, что я не могу этого сделать. Я этого не сделаю.

Она снова взяла в рот пенис мужа, довела его до крайнего возбуждения и отстранилась.

— Разве ты не видишь, какие они худенькие? Они ведь зависят от тебя. Мы все зависим от тебя. Я умоляю тебя, Ричард, всего один раз. Не вынуждай нас голодать, как сейчас.

Она снова склонилась над ним. Мышцы его живота и бедер напряглись.

— Нет, — выдохнул он.

Она буквально впилась в его пенис, потом опять резко прекратила ласки.

— Прошу тебя, Ричард, нам это необходимо. Всего несколько килограммов. Ты можешь принести в своем мешке. Наполни его.

— Продолжай, Майя. Дай мне кончить.

— Мясо. Скажи, что ты принесешь нам мяса.

Он кричал, тряс головой, но соглашался. Он тряс головой и повторял:

— Я принесу. Обещаю.

Он положил руку на ее голову и слегка нажал.

Она подчинилась.

Глава 2

СИНИЙ-792 стучит по алюминиевой стене стойла кончиками своих обрубленных пальцев. Нехитрую мелодию сопровождают звуки «ха-а-а» и «шу-у-у», которые он издает, приоткрыв рот. Собственно, удары слишком хаотичные, чтобы их можно было назвать ритмом, и грубоватые, чтобы сойти за ноты. Хотя стучит он ловко. Его причудливый шепот не похож на заранее отрепетированную лирику. Это маниакальные вздохи, говорящие о крайней степени сосредоточенности.

СИНИЙ-792 прекращает стучать и вздыхать и прижимается своим массивным мускулистым туловищем к холодным металлическим панелям. Они немного прогибаются под его тяжестью, но достаточно крепки, чтобы не обрушиться; панели усилены решетками из прутьев. От прикосновения к металлу его кожа покрывается пупырышками, и ему становится не по себе. Он прикладывает правое ухо к стальной стенке. На его лишенной волос голове отражается свет ряда тусклых желтых лампочек, что горят вверху. Но тепла от них нет.

Он слышит стук и вздохи, отдающиеся в металле, и улыбка расползается по его лицу. СИНИЙ-792 — бык-тяжеловес, гигант-производитель с блестящей родословной. Он настоящий боец, в нем кипит кровь славных предков, от которых ему в наследство досталось физическое и сексуальное совершенство.

У СИНЕГО-792 круглая голова. Звериный оскал. Бульдожье лицо. Триста фунтов мяса, а между ног — редкой величины яички. Ему двадцать два года, и он может целый день без устали заниматься оплодотворением. Только поэтому СИНИЙ-792 еще жив, и он об этом знает. Но всего этого недостаточно, чтобы вызвать у него улыбку, даже половая охота его уже не радует.

Но иногда, вот как сейчас, он все-таки позволяет себе дернуть губой и приоткрыть рот в ухмылке. И тогда обнажаются его скользкие беззубые десны, а за ними показывается язык с желтым налетом. До СИНЕГО-792 доносится тихая дробь. Скрежет, причмокивание, вздохи. Его глаза закрываются, а улыбка становится шире. Сейчас он напоминает огромного ребенка — глухого ребенка, который слушает музыку, звучащую только в его сознании. Слюна стекает из уголка его рта и капает на устланный соломой пол.

Он прислушивается к звукам за стеной, и гигантская волна возбуждения возникает в его паху и прокатывается по всему его телу, вызывая невиданную эрекцию. Его член приобретает устрашающие размеры, становясь похожим на ствол — такой толстый, что не обхватить пальцами, и настолько длинный, что в действии он может причинить только боль. СИНИЙ-792 слышит чьи-то шаги и отстукивает копытом три раза, три удара по стенке, прежде чем передвигается к двери загона.