Утро было парадом прощальных взглядов.

Чтобы прицелиться быстро и четко, требовалась максимальная концентрация. Треск пробитого черепа и разрываемых тканей заглушался звуком выстрела пистолета. Воздуховод, похожий на черную змею, петлей свисал с потолка за спиной у Шанти. Пневматическая змея выстреливала свое огненное жало каждый раз, когда Шанти спускал курок. Ее укус был смертельным.

— Ледяной Рик! Какая скорость?

Шанти слышал восторг в голосе Торранса. И этот восторг был вызван тем, что Ледяной Рик, Ричард Шанти, уничтожал Избранных как машина.

— Один тридцать один, сэр.

— Супер, Рик. Знаешь, чем порадовать старика. Никто не останется голодным, пока ты стоишь на забое. Эй, ты только не отвлекайся на беседу со мной, а то еще затормозишь.

Он не тормозил.

В то же время он знал, что рано или поздно ему придется замедлить темп, и это не имело никакого отношения к тому, что сказал Боб Торранс.

До него стали долетать обрывки их разговоров. Он и сам не знал, как вышло, что он научился понимать их язык — наверное, так же в детстве он учился понимать язык своих родителей, только потому, что это было необходимо.

Поднялась заслонка, и он на долю секунды встретился взглядом с Избранным.

— Господь превыше всего. Плоть священна.

Он приставил дуло пистолета ко лбу животного, нажал на спусковой крючок.

Шипение, щелчок. Свет в глазах Избранного погас. Он нажал кнопку завершения операции. Заслонка опустилась.

Скорее интуитивно он догадывался, что в начале каждого послания следует своего рода приветствие или называется имя Избранного, а в конце звучат прощальные слова. Впрочем, этим вряд ли можно было объяснить, почему он так легко освоил их язык. Просто он уже слишком долго наблюдал за их перестукиваниями и вздохами, и они стали для него родными.

На подсознательном уровне он улавливал эти звуки каждый день. Как и все скотники. Звуки, издаваемые Избранными, давно уже были неотъемлемой частью жизни завода. Они проникали в мозг каждого рабочего. Шанти не сомневался в том, что требуется совсем немного усилий, чтобы перевести эти звуки и ритмы на человеческий язык. Он проработал на заводе десять лет. И, решив для себя однажды, что Избранные общаются на своем языке, он быстро научился его понимать.

Заслонка поднялась. Новая пара глаз. Те же глаза. Глаза, которые он видел сотни тысяч раз. Менялся их цвет, менялась родословная. Но он знал всех. Он любил Избранных, хотя и не мог выразить эту любовь словами.

— Господь превыше всего. Плоть священна.

Шипение, щелчок.

Кнопка.

Он думал об этом языке постоянно, упорно пытаясь найти связь между постукиваниями и сопровождающими их вздохами и шипением. Но только ночью у него бывали озарения. Ему снилось, что СИНИЙ-792 подает сигналы, а потом проговаривает каждую фразу. Просыпаясь перед рассветом, Шанти мог вспомнить каждый нюанс ночной фантазии и на работу бежал еще быстрее — ему не терпелось проверить свои знания.

Глаза. Красивые глаза.

— …превыше… священна.

Шипение, щелчок.

Красная кнопка.

Но его радостное волнение продлилось всего несколько дней, а потом сменилось ужасом осознания того, чем он занимается. Он не мог разучиться понимать язык Избранных. Более того, смысл многих звуков стал еще понятнее, и Шанти обнаружил, что ему не по себе от того, что он слышит. Пальба из пневматического пистолета — то, за что его все так любили, — стала новым ночным кошмаром. Куда более страшным, чем прежде.

— …превыше…

Шипение, щелчок.

— …священна.

Шипение, щелчок.

Священна.

Шипение, щелчок.

Одного за другим он оглушал Избранных, отправляя их на кровопускание, зная, что в его смену ни один из них не придет в сознание. Он выполнял свою работу, и выполнял хорошо. Но теперь он слышал голоса Избранных повсюду. Казалось, он уже досконально изучил их природу. Они отличались благородством, и мало кто в Эбирне мог это понять. Только Джон Коллинз и его последователи.

В предубойном загоне, перед конвейером, они читали друг другу молитвы. Шанти сотни раз в день их слышал.

Ха, шу. Твое время пришло. Оно не могло не прийти. Встреть его с достоинством. Держи голову высоко перед этими умельцами с их сверкающими ножами и пилами. Пусть для тебя наступит ночь, прежде чем они возьмут у тебя то, что ты должен отдать. Мы, отдающие себя, мы, следующие за тобой, приветствуем тебя. В далеком завтра мы по-новому увидим друг друга. Мы увидимся на земле, где боли нет и в помине, где нас не попросят вновь принести себя в жертву. Ха, шу. Твое время пришло. Отдай то, что ты должен отдать, отдай без колебаний. Мы, приветствующие тебя, идем следом. Ха, шу. Для всех нас время пришло.

Ему было все труднее смотреть Избранным в глаза, спускать курок пистолета. Да и сам пистолет казался более тяжелым, чем раньше, этот пистолет, сделанный из свинца. Все эти годы он считал себя миролюбивым человеком. Призванным исполнить неизбежное с истинным состраданием и мастерством. Он не позволил себе проглотить ни одного куска мяса. И вот он снова на посту, но теперь с полным сознанием того, что делает. Он слышал, как трепетно Избранные готовятся к своей преждевременной и страшной смерти, встречая ее с благородством святых. Ни один проповедник «Велфэр» не мог и приблизиться к такой чистоте сердца. А жители Эбирна даже не догадывались о том, что городом правит зло. Город прогнил, и все в нем, за исключением горстки храбрецов, были червями, питающимися падалью.

Шанти знал, что в этом городе он самый гнилой червь. Он был забойщиком, палачом, которого уважали за его смертоносный талант. Шанти был убийцей, благодаря которому был возможен такой порядок в городе.

Все начиналось с него и на нем же заканчивалось.

Глава 10

— И чем еще ты забивал им голову?

— Меня их голова не интересовала. Я взывал к их душе. Люди изголодались, Магнус, но не по вонючему мясу, которым ты их снабжаешь. Они изголодались по правде и справедливости. Они хотят, чтобы душу переполняла радость. Они хотят свободы. А не тех продуктов, которые ты можешь им предложить.

— Чем большую чушь ты несешь, тем приятнее мне будет разделать тебя на куски. Ты самый наглый сукин сын из всех, кого мне доводилось встречать, но у тебя яйца еще не созрели, чтобы тягаться со мной. Я мог бы уважать настоящего мужика. А у тебя просто не все в порядке с головой. Ни одному психу я не позволю разрушить мою империю. Ни один псих не сможет повлиять на умы моих граждан. Но мне любопытно то, что я слышал от своих людей. Они рассказывали мне куда более странные вещи, чем то, что ты сейчас говоришь. Может, ты боишься выдать мне все свои секреты? Думаешь, что я их украду?

Коллинз расхохотался. Это был сиплый грубый хохот. И он никак не вязался с хрупкой внешностью мужчины.

— Заткнись, Коллинз, или я отменю нашу драку, и мы начнем разделывать тебя сию минуту.

Коллинз смахнул слезы, выступившие от смеха, и произнес:

— Все в твоей власти, Магнус. Ты можешь делать со мной, что хочешь и когда захочешь. Но будет жаль, если мне не удастся вышибить тебе все зубы.

«Проклятье, — подумал Магнус, — если так и дальше пойдет, я, пожалуй, начну привыкать к тому, что со мной разговаривают в таком тоне. Чем скорее мы покончим с ним, тем лучше. Этот парень, кажется, переигрывает меня, а этого я допустить не могу. Нет, нет, нет».

— Ладно, оставим, сынок. Расскажи мне лучше, чем ты питаешься.

— Не вижу смысла. Ты все равно не поймешь. Даже простейших принципов.

— Я и не собираюсь ничего понимать, Коллинз. Я просто хочу услышать это из твоих уст. Хочу убедиться, что меня снабжают правдивой информацией.

Коллинз пожал плечами.

— Я питаюсь Господом. Все очень просто. По-другому и не объяснишь. Можно сказать, что я дышу и насыщаюсь светом, но на самом деле я питаюсь Господом.