Осенью, – он повеселел.

Я что было вытащил на стол.

– Одной в желудке неуютно, двоим к утру там будет … – начал

Димка.

– К завтрашнему?.. – съязвил я, – это же вторая сегодня.

– Третья. Те две несчитово, – Димка повеселел.

– Ну и… – я ждал.

– Ну. Пришел домой. Рюмку. Поел. Рассказал своим, как было.

Крестик снял, повесил на трельяж – и спать. И сразу провалился.

…И вроде как сразу захожу я к нему в избушку, а он сидит за

столом. А перед ним сковорода чугунная стоит с водой, а за ней

две свечки. И он руки так ладонями в воду опускает, а потом ко

лбу их прикладывает. Не поворачивается и говорит: «Слышу,

собаки молчат, – кто-то из своих. Научил тебя мимо собак ходить –

не забыл, значит. Это как на велосипеде кататься».

И понимаю я, что это он тебе говорит. А я – не я, а ты. Понял?

Я смотрел на Димку. Просто сидел и смотрел, стараясь

вспомнить, – а что же мне снилось. Мне не снилось ничего.

«Ты, – говорит, – пока не разделся, принеси-ка мне снега с

крыльца. Только не смотри, откуда берешь. Просто зацепи – и

все».

Вышел я на крыльцо, собак нет, с перил зацепил снега. Зашел.

«Клади», – говорит, а сам руки от лба не отнимает.

«Кипит ум, – говорит, – а ум кипит, когда его мало, или

сковородка сильно горячая. Как масло на ней. Добавлять надо.

Снять сковородку – не получится. Все равно кипеть будет».

И опять руки ладонями в воду и ко лбу. В воду и ко лбу.

«Вода, – говорит, – мозг Земли, сам знаешь. Эо вроде он как

тебе говорит, – она людей породила, и людям больше просить

помощи не у кого».

А я сразу про прорубь вспомнил. Там батюшка тоже что-то

такое говорил. Про воду.

- 57 -

– Гадаешь? – я его спрашиваю и так на свечи кивком

показываю.

– Нет, – говорит, – струну настраиваю.

– Какую? – говорю.

– А, – говорит, – через человека струна проходит от земли к

солнцу. Через позвоночник. Вот её и настраиваю. Вот только, –

говорит, – Луна как смычок мешает. Туда-сюда. Туда-сюда ходит.

– Так луны-то, – говорю, – нет. Ехал, – говорю, – к тебе –

темнота в тайге-то.

– Нет, – говорит, – просто её не видно тебе. Двадцать шестой

день сегодня. Жаба – тотем мой. Болото. Опасный день, по

вашему, и для меня – тоже.

Сил с годами меньше, а отдавать больше приходится. Вот и

приходится «струну» подстраивать.

– А свечки? – я его опять спрашиваю.

– По пламени строю, – говорит. – На слух уже сложно стало.

Шею, – говорит, – вроде настроил. Все семь, – говорит, – частот,

для каждого позвонка вывел, вроде легче стало.

Шея – это почти самое главное. А семь тонов – что у человека,

что у воробья, что у жирафа.

– А что, – говорю, – главнее-то?

– Копчик. Корень это, – говорит, – с землёй связь. Через него

сила Земли входит. Как, – говорит, – устанешь, так сразу же в

землю его втыкаешь. Через него «струна» и входит.

– А выходит, – говорю, – откуда?

– Из темечка, – говорит, – бывает, из «родничка». Тяжелее, –

говорит, – эти настраивать, – и сам себе по груди похлопал.

– Почему? – говорю.

– Резонаторы-ребра каждый раз по-разному модулируют, –

говорит.

…– Не! Ты понял? «Модулируют», – говорит. – Димка смотрел

и ждал чего-то от меня.

Я пожал плечами, хотя понимал, о чем идет речь, но мне было

непонятно, причем здесь Димка.

Я похлопал себя по «щиту» под горлом – вроде «глухоты» не

было. Звук вниз не шел, выходил через плечи, как положено, – все

было нормально.

Димка посмотрел на меня и тоже похлопал себя по груди.

…– Вот и Чухпелек так же хлопал. Только он рот открывал, –

сказал Димка.

– … Сбил ты меня. Давай ещё, – он посмотрел на бутылку.

- 58 -

– Давай, – сказал я.

Мы выпили. Димка опять похлопал себя по груди,

прислушиваясь.

– Хэ-хэ, – выдавил он. Помолчал и добавил: – Батя у меня так

делал. А почему? Не знаешь?

– Знаю, – сказал я, – только давай об этом потом. Что старик

ещё сказал?

– Ну, вот! Я тогда подумал: – Раз уж там, спрошу, что да как.

Спрашиваю его: «А как вообще обстановка-то сейчас? Ну, у нас-

то?»

А он, представляешь, мне говорит: «Вихри враждебные веют

над нами». Не! Ты понял? Так и сказал: «Вихри враждебные веют

над нами!»

Я говорю: «Ну и чё?» А он говорит: «Тебе-то что. Ты под

кедром. Знаешь, за что схватиться».

А я-то понимаю, что это он тебе говорит, а не мне. И вдруг я-ты

понимаю, о чем он говорит, и спрашиваю: «А другие?» А он

говорит: «Кто другие? У других – другое. У тебя кедр есть, не

будешь за него держаться – ему не за кого будет. О себе думай!

Разрежет верхушка вихрь, а тот вниз к земле не пойдет. Нет у него

силы у земли-то».

Ты что-нибудь понял?

– Понял, – сказал я, потому что понял, что сказал старый

шаман. Только понять не мог, откуда и что было ждать. Всё,

вроде, было нормально. Да и у всех – тоже, вроде?..

..– Я говорю ему, вроде как от тебя: «Вихрь-то откуда? Зима.

Метель – куда ни шло, а вихрь-то откуда зимой? А он говорит:

«Белая ворона уже сидит – весны ждет».

Ну, я про весну-то вспомнил. Выборы, то, сё. «А как будет?» –

спрашиваю. Интересно всё-таки.

А он говорит: «Как будет – через месяц скажу. В день Гидры

скажу. Или после. Страшный день будет». Понял – «страшный

день будет». А когда день гидры-то, ты знаешь?

– Знаю, – говорю я Димке.

– Когда?

– Мы уже будем в «зюзю» в этот день. Начнем к двадцать

третьему готовиться. А то все праздники в один день не уложим.

Переживем. Все вместе будем-то! – сказал я.

– Ну, вот я ему и говорю: «И что это белая ворона-то?..»

А он говорит:

- 59 -

– Давно было, очень давно. Был я тогда на Кавказе, почти

рядом с Эльбрусом. По делам был, не просто так. Вот тогда мне

один старый алан Наурз и рассказал эту притчу.

…Оставил старый горец своим семи сыновьям отару да пса и

умер.

Пасли братья отару по склонам да лугам, пес знал свое дело –

помогал, с того и жили. Но время всему приходит. Стали братья то

один, то другой вниз бегать. То на невест посмотреть, то среди

людей побыть, то в празднике поучаствовать, в борьбе себя

показать, в скачках и других подвигах молодецких.

Любили все братьев, ладные да удачливые были они, да и не

бедные – отара-то была не самая маленькая. Каждый дом был рад

такого гостя принять да за стол усадить.

… Вот однажды накануне большого праздника внизу утром

встали братья, отару проверили, барана сварили, наелись, даже

часть мяса осталась, отпраздновали тоже и сели, на горы смотрят.

Пес отару сторожит. Как уж и что этот пес делал – не знаю, а

близко к отаре волки не подходили, а овцы его слушались.

Скучно братьям стало.

Встал старший брат и тихонько ушел вниз, где веселье и

праздник. За ним другой, за тем третий. Все ушли праздник

праздновать.

Остался только младший брат. Да и тот посидел, посидел,

видит – братьев рядом нет, подумал, что скоро должны подойти,

куда-то по делам отошли, посмотрел – пес службу справно несет,

собрался и тоже вниз ушел.

Весело внизу, сытно, кроме мяса там и фрукты, и вино.

…Под утро уже вернулся старший брат голодный. Видит, а

мяса-то, что оставляли, нет. Сидит белая ворона и теребит

косточки, что от него остались.

Отара в целости и сохранности, но проучил он пса так

легонько, где палкой, где пинком, да и вниз обратно пошел. Есть

хотелось, а самому готовить не хотелось.

За ним пришел другой брат. Видит – мяса нет, а пес лежит.

Проучил его – так легонько, чтоб неповадно было лежебоке, где

палкой, где пинком под ребра, да ушел вниз.