— О Боже! Боже, как же так?

Затем, оттолкнув зеркало, барон опрокинулся навзничь в полном упадке сил и в самом неподдельном отчаянии; он горько плакал, не стыдясь жадно-любопытных глаз прислуги, ибо в эту минуту его гордость — причина отваги большинства мужчин — безоговорочно капитулировала перед малодушием. Верные слуги Луицци, казалось, всерьез встревожились из-за его приступа слабости, ибо госпожа Умбер проворковала наисладчайшим голосом:

— Господин барон, вы уже не желаете черкнуть пару слов нотариусу?

— Неужели я так плох? — Луицци взглянул на сиделку расширенными от страха глазами.

— Да нет же, сударь, ну что вы в самом деле! Просто никогда не помешает принять меры предосторожности; лучше уж умереть, уладив заранее все отношения с людьми и Богом.

— С Богом? — Луицци снова разрыдался. — Примириться с Богом? Никогда, никогда! Я во власти ада, и…

— Будь я проклят! — выругался Пьер. — Снова-здорово! Видать, мы рано обрадовались. Давайте опять его привяжем, да покрепче.

— Ой, не надо, не надо! — взмолился Луицци в самой настоящей истерике. — Не привязывайте меня, прошу вас! Я больше ничего не буду говорить, я буду молчать, только не привязывайте! Дайте, я напишу письмо.

Последняя просьба была, конечно, услышана, и Луицци взял протянутое ему перо. Но бумага расплывалась в его глазах, а рука, казалось, забыла, как надо выводить буквы; с большим трудом Луицци удалось черкнуть несколько слов, после чего, совершенно обессиленный, он упал на постель.

— Пошевеливайся, Луи, — тихо приказал Пьер, — похоже, у нас совсем мало времени.

Кучер стремглав выскочил из комнаты, сильно хлопнув дверью.

— Не оставляйте меня одного, — дрожащим голосом попросил Луицци, — не оставляйте меня одного.

Пьер и госпожа Умбер, заботливо поправив подушку и постаравшись расположить Луицци как можно удобнее, уселись рядом с больным. Они не спускали с него глаз, ловя малейшее движение своего подопечного. Еще пока барон писал, Пьер навел в комнате порядок, и когда Луицци оглянулся вокруг, не осталось ни одного даже самого незначительного следа ночной попойки, свидетелем которой он был. Его разум, ослабленный болезнью и сильным шоком от грязного и бесконечного спектакля, с трудом справлялся с обрывками воспоминаний; вскоре он уже засомневался: может, все ему только привиделось в бреду? Несколько успокоившись, он впал в лихорадочную полудрему; ему грезились то его разграбленный дом, то своры огромных голодных пиявок, бросавшихся на него со всех сторон. Наконец усталость сделала свое дело: он заснул глубоким сном и проснулся только наутро, когда день уже разгорался вовсю.

Разбудил Луицци звонок у дверей его апартаментов: кто-то дергал за шнур изо всех сил. Тут же появился Пьер, нервно шепнув госпоже Умбер:

— Это нотариус.

Секундой позже вошел Луи, и сиделка тихо ответила на их безмолвный вопрос:

— Он спит.

Барон решил воспользоваться заблуждением слуг, чтобы увериться в истинности всего происшедшего этой ночью, и навострил уши.

— Долго же ты ездил, — раздраженно сказал Пьер кучеру.

— Да, я не нашел нотариуса у него дома; мне сказали, что он отправился на концерт в Сен-Жерменское предместье, и пришлось мне мчаться с Бульваров на Вавилонскую улицу{195}. Там я попросил вызвать его, но выездной лакей заявил мне, что в гостиных его нет, и я собирался уже возвращаться, как один кучер, мой приятель, помог: он сказал, что видел, как уезжала карета этого проклятого нотариуса, и даже слышал, что тот приказывал отвезти его на Королевскую площадь{196}, где один из его клиентов устроил роскошный бал. Я прискакал туда, но никак не мог дождаться его: вчетвером или впятером они резались в экарте{197}. Пришлось проторчать там еще целых полтора часа: должно быть, партия была уж очень азартной. Наконец я поймал его на выходе, и вот он здесь, весь как был, в шелковых чулках и цилиндре.

— Это все, конечно, хорошо, — заметил Пьер, — лишь бы барон не впал опять в беспамятство: вот все, что нам сейчас нужно.

— Он ничего не заподозрил? — спросил Луи.

— Нет, — ответил Пьер. — Он думает, что мы не отходили от него ни на шаг. В эту минуту в гостиной послышались голоса, и в гостиную вошли доктор Кростенкуп и нотариус Башелен.

— Я со всей ответственностью утверждаю, — говорил доктор категоричным тоном, — что это исключено. Болваны-слуги приняли спокойную фазу психоза за возвращение рассудка. Здесь мы имеем дело с острым и прогрессирующим воспалением головного мозга, так что поверьте моему опыту: до выздоровления еще очень и очень далеко.

— Какого Дьявола! — мрачно проворчал нотариус. — Какого Дьявола тогда меня побеспокоили? Подняли в такой час! Я полночи корпел над делами клиентов и уверяю вас, мало приятного подниматься ни свет ни заря!

— Конечно, вы абсолютно правы, — продолжал врач, — но все же ваш визит, по-моему, совершенно бесполезен.

— Очень жаль, — вздохнул нотариус. — Однако давайте посмотрим, как чувствует себя наш дорогой барон.

Они приблизились к постели больного, и Луицци открыл глаза, чтобы рассмотреть врачевателя, которому доверили заботу о его здоровье. Перед ним стоял человек очень высокого роста, с совершенно лысым черепом, хотя совсем еще не старый; в одежде его чувствовался особенный изыск, а в манерах — некоторая театральность. Он пристально всматривался в лицо Луицци, слегка хмуря брови; наконец доктор уставил на больного палец и глубокомысленно изрек:

— Смотрите: скулы резко выдаются; лицо багрового цвета, опухшее; глаза покраснели и блестят от возбуждения; глазное яблоко беспрерывно вращается; дыхание неровное, прерывистое; кожа шелушится — все признаки налицо, болезнь в самом разгаре.

— Позвольте, — скромно вставил Луицци, — мне кажется, вы ошибаетесь…

— Вот! Видите? — широко улыбнулся господин Кростенкуп. — Явный бред! Он говорит, что я ошибаюсь.

— Уверяю вас, доктор, — продолжал Луицци, — я в полном порядке; и лучшим доказательством нормального самочувствия будут следующие доводы, побудившие меня обратиться к нотариусу.

И барон рассказал врачу все: и каким образом ухаживали за ним его верные слуги, и какие планы они строили на случай его смерти.

— Господи Боже ж ты мой! — вскричала госпожа Умбер. — Во дает! Да у него, похоже, совсем мозги расплавились! Я всю ночь тихонечко просидела с ним одна; разве что мне пришлось разбудить Луи — он спал в прихожей.

— Убедиться в нашей порядочности очень просто, — заявил Пьер, побагровевший от благородного гнева, — достаточно посмотреть, все ли на месте в секретере и шкафах.

— Хорошо, хорошо, — успокоил их господин Кростенкуп, — у вас нет никакой нужды защищаться: и так очевидно, что у барона не все дома.

— Сам ты дурак! — не выдержал Луицци, стремительно приподнявшись на своем ложе.

— Как, вы его отвязали? — испугался доктор, увидев это невольное движение.

— Само собой! А как бы еще он писал своему нотариусу? — мигом нашлась госпожа Умбер.

— Ну так привяжите его обратно, и немедленно! — приказал доктор.

— Вы не посмеете, мерзавцы! — с нарастающей яростью закричал Луицци.

— Торопитесь же! Не обращайте внимания на его безумные вопли.

— Что происходит? Что случилось? — забормотал внезапно разбуженный шумом нотариус; утомленный бурными делами прошедшей ночи, он мирно проспал в мягком кресле весь рассказ Луицци.

— Видит Бог, — ответил ему врач, — горячка одолевает его сильнее прежнего.

— Господин Башелен, — крикнул Луицци, — помогите же! Это умышленное убийство!

— Вот, смотрите, — сказал господин Кростенкуп. — Классическая картина полного психоза.

— Я требую другого врача, — продолжал Луицци, — а этого шарлатана я и знать не знаю! Грязный интриган! Господин Башелен, я в руках негодяев, которые хотят нажиться на моей смерти!