— Он обсуждал договор с вами? — не унимался Луицци. — Если это так, то я бы на этот документ не положился.
— Успокойтесь же, сударь! — В раздражении госпожа Дилуа слегка прикусила верхнюю губу и показала барону ослепительно-белые зубки. — Успокойтесь, я вышла замуж меньше шести лет назад.
Она еще не закончила фразу, как дверь приоткрылась, и детский голос робко произнес:
— Мамочка, господин Лукас непременно хочет поговорить с вами.
Это была та самая десятилетняя девочка, которую Луицци заметил в конторе.
Ее появление именно в тот момент, когда госпожа Дилуа сообщила, что вышла замуж не больше шести лет назад, явилось откровением для Луицци. Услышав обращение «мамочка» к госпоже Дилуа, которая естественно могла бы объяснить, была ли девочка ребенком господина Дилуа, Луицци живо обернулся к прелестной купчихе: та покраснела до корней волос и потупила взор.
— Так это ваша дочь, сударыня, — молвил Луицци.
— Да, сударь, — простодушно подтвердила госпожа Дилуа и обратилась к девочке: — Каролина, я приму господина Лукаса; оставьте нас.
Госпожа Дилуа полностью пришла в себя и протянула Луицци бумаги:
— Возьмите договор, господин барон, посмотрите его как-нибудь на досуге. Мой муж возвратится через неделю и почтет за честь встретиться с вами.
— Я уезжаю раньше; но и оставшегося времени более чем достаточно, чтобы тщательно изучить договор. Впрочем, я подписал бы его немедля, если бы предлагаемая вами отсрочка не давала мне права еще раз увидеть вас.
Мадам Дилуа вновь обрела уверенно-кокетливый вид и сообщила:
— Я всегда на месте.
— Какое время вам удобно?
— Любое, какое пожелаете.
После этих слов она сделала один из тех учтивых реверансов, с помощью которых женщины ясно и недвусмысленно требуют: «Сделайте одолжение — подите вон, пожалуйста». Луицци вышел. В первой конторе все оставались на своих местах. Проводив гостя, госпожа Дилуа протянула руку стоявшему рядом с печкой высокому мужлану, который весело поздоровался с ней:
— Добрый день, госпожа Дилуа.
— Добрый день, Лукас, — ответила она с той самой приветливой улыбкой, что так очаровала Луицци. Барон заметил ее, когда обернулся, чтобы окончательно попрощаться, и был задет до глубины души.
Выйдя из дома Дилуа, Луицци направился к маркизу дю Валю. Хозяина дома не оказалось. Тогда Луицци спросил маркизу дю Валь. Слуга ответил, что не знает, может ли госпожа его принять.
— Так потрудитесь доложить! — вспылил Луицци, давая лакею понять, что он не привык, чтобы ему перечили. — Скажите, — добавил Арман, — что барон де Луицци желает ее видеть.
Лакей застыл на какой-то момент в нерешительности, казалось, обдумывая, как ему лучше доложить. Появилась горничная; слуга подбежал к ней и быстро что-то зашептал, как бы обрадовавшись возможности переложить на чужие плечи порученное ему дело. Горничная нагло уставилась на барона и переспросила язвительным тоном:
— Как бишь зовут этого господина?
— Мое имя совершенно не относится к делу, барышня… Я хочу поговорить с госпожой дю Валь и хочу знать, может ли она сейчас принять.
— Ну что ж, пожалуйста: не может.
Это было уже слишком — чтобы Луицци отступил по прихоти лакеев, от которых зависит, видите ли, его визит! И он резко заявил:
— Тогда я доложу о себе сам.
Барон направился прямо к открытой двери гостиной. Слуга отошел в сторону, но горничная встала перед дверью, как скала:
— Сударь, я же сказала, вы не можете ее сейчас видеть! Странно, вам говорят, а вы…
— Прошу вас, оставьте ваши дерзости при себе и предупредите хозяйку.
— Что там за шум? — донесся в это время голос из дальнего угла гостиной.
— Люси, — громко спросил барон, — в какой час вам можно нанести визит?
— Ах! Это вы, Арман, — удивленно воскликнула госпожа дю Валь и, плотно прикрыв за собой дверь комнаты, из которой только что вышла, пошла навстречу барону.
Арман приблизился к маркизе, ласково поцеловал ей руки, после чего оба сели у камина. Люси с изумленным восхищением и в то же время покровительственно разглядывала барона. Мадам дю Валь было тридцать лет, Луицци — двадцать пять, а потому подобная манера изучения была позволительна ей, как женщине, которая видела когда-то резвого подростка четырнадцати лет, превратившегося теперь в блестящего молодого человека. После молчаливого обследования лицо госпожи дю Валь внезапно омрачилось; невольные слезы набежали на глаза.
Луицци ошибся, решив, что понял причину ее грусти.
— Вы сожалеете, конечно, как и я, — заговорил он, — что наше свидание происходит по столь печальному поводу и что смерть моего отца…
— Не в этом дело, Арман, — прервала его маркиза. — Я едва знала вашего отца, да и вы сами были далеки от него в течение последних десяти лет, так что навряд ли при известии о его смерти вы горевали, как при потере горячо любимого и близкого человека.
Луицци промолчал, и маркиза после некоторой заминки повторила:
— Нет, не в этом дело; просто ваш визит состоялся в… весьма своеобразную пору.
Грустная улыбка показалась на губах Люси, и, словно оживившись от этой улыбки, она продолжала:
— По правде говоря, Арман, жизнь — весьма странный роман. Вы надолго в Тулузе?
— На неделю.
— Возвращаетесь в Париж?
— Да.
— Вы увидите там моего мужа.
— Как? Его избрали депутатом всего неделю назад, и он уже в дороге? Сессия начнется не раньше чем через месяц{42}. Я думал, вы поедете вместе.
— О нет, я остаюсь. Мне слишком нравится Тулуза.
— Но вы совсем не знаете Парижа.
— Я знаю достаточно, чтобы не желать туда ехать.
— За что же вы его так не любите?
— О! У меня есть свои причины. Я не настолько молода, чтобы блистать в салонах, и не настолько стара, чтобы заниматься политическими интригами.
— Вы достаточно умны и прекрасны, чтобы преуспеть где бы то ни было.
Маркиза вяло покачала головой:
— Вы не верите ни одному своему слову, барон. Я очень стара, мой бедный Арман, главное, стара душой.
Арман осторожно наклонился к кузине и промолвил, понизив голос:
— Вы несчастны, Люси?
Взглянув украдкой на дверь своей комнаты, она вместо ответа быстро и очень тихо предложила:
— Приходите часов в восемь на ужин, мы поболтаем. — Коротким кивком маркиза попросила его удалиться; он взял ее за руку, и она сильным судорожным движением сжала его запястье. — До вечера, до вечера, — опять совсем тихо прошептала Люси и живо направилась к своей комнате.
Но дверь открылась не сразу. Без всякого сомнения, там кто-то подслушивал и не успел отступить достаточно быстро. Луицци остался один и, пораженный своей догадкой, медлил с уходом; вскоре он смутно услышал гневный мужской голос. Открытие смутило барона, и, сильно обеспокоенный, он вышел. Мужчина скрывается в комнате женщины и разговаривает с ней в таком тоне! Мужчина, если он не муж, не брат, не отец, то любовник. Любовник! У маркизы дю Валь? Луицци не смел поверить. Подобное не укладывалось у него в голове. Многие его воспоминания защищали Люси; и он решил, что угадал, какое новое горе настигло его бедную кузину, ибо знал когда-то несчастную, девятнадцатилетнюю Люси, которая сохла от неистовой любви, но воспротивилась ей всеми силами христианской добродетели.
Погруженный в прошлое, Луицци направился к дому своего нотариуса, господина Барне, с которым также хотел познакомиться. Вскоре он нашел нужный дом, но поистине то был день отсутствующих мужей. Его приняла госпожа Барне, сухопарая, худющая шатенка небольшого росточка с тусклыми голубыми глазками и тонкими губками. Когда служанка отворила дверь спальни, доложив о посетителе, госпожа Барне отозвалась визгливым голосом:
— Кто этот господин?
— Я не знаю его имени.
— Хорошо, просите.
Луицци вошел, и госпожа Барне поднялась ему навстречу с надетым на левую руку простым белым чулком, который она штопала.