— Нет, совсем не пустяки, — возразил Барне, — для человека, чьи дела безотлагательно требуют его непосредственного присутствия. Знайте же, что вас чуть было не разорил ваш старый приятель по имени Риго.

— Да, да, — ответил Луицци, — а разве он не проиграл дело?

— В первом чтении да, но он подал апелляцию. В ваше отсутствие шаг за шагом я вел процесс, завершающее заседание суда назначено на следующий месяц, мы должны подготовиться к защите по всем пунктам обвинения.

Барон вспомнил слова Дьявола, что все состояние ему возвращено, и, конечно, если бы ему никто не мешал, он немедля вызвал бы Сатану для объяснений. Барне же не унимался:

— Поскольку сейчас не время досаждать вам деталями этого запутанного дела, скажите хотя бы, почему вы не приказали перевезти вас в ваш особняк, где я никак не мог вас застать.

— Если вы были у меня, то должны были догадаться, так как несомненно видели Каролину.

— Вовсе нет, — сухо возразил Барне, — она сообщила мне через девицу весьма наглого вида, что не принимает.

— Простите ее, — вздохнул Луицци, — в день свадьбы у женщин всегда очень много дел.

— Как? — взорвался Барне. — Она выходит замуж?

— В данный момент, — Луицци бросил взгляд на стенные часы, — это должно быть уже свершившимся фактом.

— И вы выдали ее замуж за господина Анри Донзо! — вскричал Барне, делая ударения на каждом слоге с изумлением и яростью.

— Да, это правда, — ответил Луицци.

— Ах, Боже мой! Я приехал слишком поздно!

— В чем дело? — воскликнул Луицци, приподнимаясь. — Этот Донзо обманул меня? Может, мы еще успеем?

Гюстав открыл дверь и вошел в сопровождении Анри и Каролины, которая с плачем бросилась к постели брата.

— Ничего страшного, моя милая сестричка, совсем ничего… успокойтесь…

— Вы обещали мне быть мужественной, — напомнил Гюстав, — не надо так пугаться… Вспомните, что говорил доктор: любое, даже малейшее волнение опасно для барона, из-за вас он может всерьез разболеться.

— Молчу, молчу, — Каролина вытерла слезы, — но он не должен здесь оставаться, надо перевезти его в особняк…

— Вы правы, — согласился Луицци. — Гюстав, будьте любезны, подготовьте все необходимое.

Гюстав покинул комнату, но Анри остался, и его до сих пор молчаливое присутствие напомнило Луицци о словах Барне.

Барон, которого помимо воли обеспокоило восклицание нотариуса, обратился к лейтенанту как можно более любезным тоном:

— Могу ли я теперь называть вас моим братом, сударь, все ли церемонии остались позади?

— Да, мой брат, мой брат! — живо и взволнованно откликнулся Анри и протянул руку барону.

Луицци заметил, что Барне пристально наблюдает за Анри и что он не смог удержаться от негодующего жеста, услышав слова лейтенанта.

Вскоре началась суматоха из-за переезда барона, и, пока все суетились, барон сделал знак нотариусу и спросил его шепотом:

— Что означали ваши слова: я приехал слишком поздно?

— Ничего, ничего, речь шла о других прожектах… Я намеревался предложить вам другую партию…

— Вы считаете, Анри — не благородный человек?

— Я этого не говорил, но он беден и, возможно…

— Вы думали о маркизе де Бридели?

— У маркиза целых шестьдесят тысяч ливров ренты. — Барне ответил так охотно, словно был рад ухватиться за первый подвернувшийся довод.

— Почему вы мне не написали? — продолжал допрос Луицци, который в глубине души по-прежнему не верил нотариусу.

— Черт возьми, да потому… потому… — колебался Барне. — Но ведь маркиз тогда еще не выиграл свой процесс, — быстро проговорил Барне, как будто это правдоподобное объяснение внезапно осенило его.

Все было готово для переезда. Луицци довольно уверенным шагом спустился по лестнице, но, как только тронулись, от тряски он несколько раз чуть не лишился сознания. Наконец барон оказался дома и со страхом лег в ту самую кровать, где он уже однажды болел и едва не погиб от рук своих слуг. Заботы сестры и Барне слегка успокоили его, но помимо воли и из-за совершенно нового чувства присутствие Анри не внушало ему ощущения безопасности. Эта мысль так мучила его весь день, что вечером у него начался страшный жар. Доктор пришел навестить своего подопечного и был весьма недоволен его состоянием.

— Необходим, — несколько раз повторил он, — абсолютный покой для тела и для души, господин барон, иначе вам не избежать очень серьезных осложнений.

— Я проведу ночь рядом с братом, — сказала Каролина.

Гюстав скорчил смешную рожу, когда Анри не удержался от вопроса:

— Мой брат наверняка считает, что в этом нет необходимости?

— Почему же, — резко заметила Жюльетта, — никто не сможет лучше и усерднее ухаживать за бароном. Воспитанница монастыря умеет перевязывать раны.

— Но разве вы сами не воспитанница монастыря? — насмешливо поинтересовался Гюстав.

— Вы считаете, — Жюльетта приняла вид оскорбленной невинности, — вы считаете, что я могу провести ночь в спальне мужчины?

— По крайней мере, это было бы благородно. — Гюстав показал глазами на Анри и Каролину.

Жюльетта гневно прикусила губу, но промолчала.

— Я останусь, — не сдавалась Каролина, — останусь, я так хочу и, поскольку время уже позднее, прошу всех удалиться.

— Пойдемте, Анри, — позвал Гюстав, — пойдемте, решайтесь, мой дорогой…

Анри вышел с сокрушенным видом, Жюльетта проводила его взглядом, полным жгучего любопытства. Как только мужчины вышли, Жюльетта приблизилась к Каролине:

— Я останусь в доме и лягу не раздеваясь, если я понадоблюсь тебе, то буду наготове.

Затем она обернулась к барону и, наклонившись так низко, что он почувствовал ее горячее дыхание, от которого он затрепетал, прошептала:

— Спокойной ночи, господин барон, спокойной ночи, Арман.

Луицци еще слышал дрожащий и страстный голос, прошептавший его имя, как признание в любви, а Жюльетта уже исчезла.

Арман, оставшись наедине с Каролиной, начал обдумывать все, что видел и слышал сегодня. Но ему вспоминались лишь едва уловимые жесты, беглые взгляды, незаконченные фразы, которые без конца ускользали от него, так что он лишь напрасно старался вникнуть в их смысл. Время от времени разум возвращался к нему, и он начинал убеждать себя, что его воображение, разгоряченное лихорадкой, придавало дурное значение тысяче мелочей, за которыми на самом деле ничего не скрывалось. Но почти тут же его мучения возобновлялись. Вновь и вновь все эти двусмысленные подробности мелькали перед ним, как обломки кораблекрушения, качающиеся туда-сюда в тумане перед глазами спасенного, который стоит над обрывом и тщетно пытается разглядеть хоть что-то. Настоящее головокружение, которое наконец охватывает потерпевшего, незаметно подкралось и к Луицци, он чувствовал его, хотел вырваться, но не мог отвлечься от сомнений, которые кружили в его мозгу, и, решив немедленно все выяснить, схватился за колокольчик. Лишь в последний момент барон все-таки вспомнил про Каролину и взглянул на нее: та, сидя в просторном кресле у изножья его постели, уже незаметно уснула.

Впрочем, видеть и слышать Дьявола мог только барон, и потому он потряс свой талисман. Тот не издал ни звука, но кто-то с неодолимой силой как бы схватил Армана за руку, голова его запрокинулась назад, тело согнулось, как лук, который не в силах разогнуть ни одна человеческая рука, а челюсти сомкнулись так, что чуть не раздробили зубы. Барон понял, что стал жертвой той ужасной болезни, которую называют столбняком и которая довольно часто проистекает в результате ранений. Он не мог пошевелиться, чтобы заставить звонить свой колокольчик, не мог застонать, чтобы позвать на помощь, и вдруг почувствовал страшный удар по голове. Барон закрыл глаза и увидел…

VIII

Столбняк

Арман увидел свет. Никогда его глазам не доводилось ощущать такого ослепительного блеска. Он был такой сильный, такой всепроникающий, что проходил сквозь предметы так, как обыкновенный луч проходит сквозь стекло. Он оставлял на стенах тени от горевших свечей. То было не прежнее чудо, которое раздвигало перед бароном стены, расстояние, мрак, препятствия, мешавшие ему видеть Генриетту Бюре в ее страшной темнице, то была прозрачность, которая позволяла видеть сами предметы как бы сверху, как бы через стекло, которое видишь, но которое одновременно позволяет видеть все, что за ним, то было невиданное, ослепительное зрелище, где все лучилось и было пронизано светом.