В то время некоторые предприимчивые дельцы разыскивали повсюду смышленых портних для импорта в Англию французской моды, бывшей там в большой цене. Любыми способами они старались завлечь молодых и красивых девушек, чтобы они своей собственной привлекательностью демонстрировали англичанкам преимущества новых туалетов. В ателье госпожи Жиле частенько обсуждалась выгода подобных контрактов для тех, кто согласится выехать за границу. Но в те времена чужбина еще пугала большинство парижан, для которых даже путешествие по Франции было подвигом, и дельцы с трудом находили желающих пойти на столь рискованное предприятие. Поэтому Эжени приняли с распростертыми объятиями. Она уже пользовалась известностью в определенных кругах благодаря своему мастерству и если и не добилась крайне выгодных условий контракта, надлежащих ей, по общему мнению, то только потому, что ее не столько заботило высокое жалованье, сколько немедленный отъезд подальше от Парижа. Она лишь оговорила, чтобы большая часть предназначенных ей выплат выдавалась на руки ее матери, а за собой оставила самую скромную сумму плюс право в любой момент вернуться во Францию, если в Англии ей не понравится.

Силы человеческие имеют предел, дальше которого, как ни старается человек, он только устает, а может и надорваться. Любая другая женщина на месте Эжени израсходовала бы остатки душевной энергии на истерики, слезы и смакование безысходности своего положения, она же отдала последние силы выполнению своего плана. Вернувшись домой, Эжени упала в полном изнеможении, и, наверное, поэтому до нее еще раз дошли мольбы Артура. Он прислал ей письмо и по странному стечению обстоятельств советовал Эжени сделать как раз то, что она уже сделала.

«Уезжайте из Парижа, — писал он. — Тереза подслушала наш разговор и угрожает предать огласке ваше положение. Поезжайте в Англию… Я оплачу ваш переезд, а через несколько недель присоединюсь к вам. Не забудьте ваше обещание: ребенок, которого вы носите, — мой. Вы должны мне его; вы теперь не располагаете своей жизнью по собственному усмотрению, она принадлежит мне — до тех пор пока я не завладею моим сокровищем. Отныне и до дня его появления на свет я получу, надеюсь, ваше прощение, без которого — теперь я ясно понимаю — мне никак не обойтись. Если Артур, который любит вас без памяти, и потерял право просить вас не расставаться с жизнью, то отец вашего ребенка, как мне кажется, имеет полное право приказывать».

Письмо, пересказанное мной лишь вкратце, вручил Эжени тот самый приятель Артура, который сопровождал его во время их первой встречи в Тюильри. Эжени прочитала послание от начала до конца, не проронив ни слова, и, когда Бак спросил ее, что передать Артуру, после минутного раздумья она ответила спокойным и отрешенным тоном:

«Скажите ему, сударь, что через две недели я буду в Англии и что если я его увижу, то не ради споров и пререканий; отцу нет нужды убеждать мать в его радении о ребенке, но передайте также, что только там, в Англии, и только в этом качестве — в качестве отца, я приму его».

Для того чтобы сдержать слово, данное самой себе, — не видеть больше Артура, Эжени требовалось одно маленькое условие — чтобы он перестал ее повсюду преследовать. Артур же ни на шаг не отставал от Эжени, которой ради приготовлений к отъезду приходилось каждый день выходить из дома и выслушивать все новые и новые уверения в его полном раскаянии. Только теперь его устами говорил не неистово влюбленный юноша, а отец, понимающий свою ответственность, и честный человек, сбившийся на какой-то момент с пути истинного, но желающий искупить свой грех. Эжени хотела бы ему верить, она не любила его, но принадлежала ему, он был отцом ее ребенка, и она с радостью лелеяла надежду, что по меньшей мере как отец он окажется достоин уважения. Наконец он так далеко зашел в своих обещаниях, что у нее появилась, и не без оснований, вера в то, что настанет день, когда у нее не останется повода для стыда, и впервые она позволила себе признаться:

«Нет, Артур, если вы действительно хотите стать благородным и добрым, я больше не буду вас ненавидеть».

Эжени еще не знала, где она будет жить в Лондоне. К моменту ее отъезда торговый дом, который нанял ее на работу, как раз выбирал квартиры для аренды. Пришлось ей обещать Артуру, что она напишет ему, где именно поселится, для чего он дал ей свой лондонский адрес. Артур пускался на всяческие хитрости, лишь бы продемонстрировать лишний раз свою преданность: опасаясь, что Эжени потеряет столь ценный листочек с адресом, и делая вид, что не надеется на ее нетренированную память, не способную, по его мнению, удержать слова на чужом языке, он написал свой адрес на обложке паспорта, на дне ее дорожного чемодана, на носовом платке, на стенках шляпной коробки; он стремился надписать все предметы, которые Эжени брала с собой, и даже заказал перстень с выгравированным на нем все тем же адресом и заставил ее принять этот подарок. Эжени была очень признательна ему за его маленькие заботы. Бедная девушка бежала из страны, но горе следовало за ней; дочь покидала мать, не смея признаться в своем позоре; несчастной предстояло жить среди иностранцев, не зная их языка и обычаев, среди незнакомых соотечественников, и уже поэтому Эжени не смела отказаться от надежды найти в чужбине кого-то, у кого она с полным правом может попросить однажды помощи и поддержки. А такой день непременно наступит. И когда — тоже было ясно.

Я поведал тебе, хозяин, довольно бегло о последней напасти в жизни Эжени: о ее решении, чаяниях и отъезде. Рассказ мой был краток, как время, за которое произошли все эти события. Но эта история оказалась бы куда продолжительнее тех часов, что ты можешь мне предоставить, если бы я стал распространяться о том, что творилось в душе Эжени в тот недолгий отрезок времени. У тебя голова пошла бы кругом; это все равно что рассказать о бурной весенней реке, несущей всяческие обломки, вывороченные деревья, камни, крыши домов, гробы, колыбельки, о том, как поток с силой бьется о берега, размывая их; пришлось бы долго еще описывать все эти предметы, когда они уже давно пронеслись мимо, а на их месте появились другие.

Между прежними несчастьями Эжени и теми, что ее еще поджидали, разница такая же, как между киркой шахтера, который тратит многие часы, чтобы пробить в скале узкий лаз, и зарядом пороха, который со страшным грохотом и в мгновение ока поднимает горы камня на воздух.

— Ну хватит сравнений, — вздохнул Луицци, — я понимаю всю глубину несчастий бедной девушки.

— Да, бедной девушки, будем называть ее так, — продолжал Дьявол, — ибо в вашем языке нет более точного определения, до той поры, когда, после того как я называл ее бедным ребенком и бедной девушкой, я назову ее бедной женщиной и бедной матерью.

III

Еще раз о бедной девушке

Итак, Эжени приехала в Англию. Так же, как есть несчастья, происходящие столь мгновенно, что их невозможно рассмотреть во всех деталях, бывают и столь глубокие, что очень трудно разглядеть на их фоне тысячу мелких невзгод. Потому я не знаю, как лучше рассказать тебе о вроде бы незначительных, но жестоких обидах, навалившихся на Эжени при и так отнюдь не веселом положении ее дел. Я не принадлежу к тем, кто считает великих неудачников избавленными от страданий по поводу мелких неприятностей. Наполеон на острове Святой Елены{287} изрядно переживал из-за издевательства одного английского сержанта, регулярно не отдававшего ему честь, а также из-за отсутствия любимых блюд на его столе. Все эти мелочи есть не что иное, как более или менее сильный отголосок крика отчаявшейся души, который непрерывно звучит в ваших ушах. Также и путешествие Эжени — одна в дорожном экипаже, одна перед хамством английских таможенников, перед животным любопытством черни, без всякого стеснения дивившейся настоящей француженке, — все ежесекундно напоминало ей: ты покинула родину, покинула мать, и юность твоя прошла безвозвратно, и все из-за одного прохвоста, который толкнул тебя на кривую дорожку!