Все женщины собрались в одной хижине, и дикари выражали недовольствие, когда кто-либо из наших офицеров пытался туда войти. И наоборот, они приглашали гостей зайти в другие жилища, где их угощали ракушками, предварительно пососав их.

Мы сделали им небольшие подарки, которые были охотно приняты. Они пели, танцевали и проявляли больше веселости, чем можно было предположить у этих диких людей, внешний вид которых обычно суров.

Но радость их продолжалась недолго. У двенадцатилетнего мальчика, единственного из всей толпы, показавшегося нам интересным, внезапно началось кровотечение, сопровождавшееся сильными конвульсиями. Когда этот ребенок был на транспорте «Этуаль», ему подарили кусочки зеркала и стекла, не думая о тех роковых последствиях, которые может вызвать этот подарок. Дикари эти имеют обыкновение засовывать в горло и ноздри маленькие кусочки талька. Вероятно, из суеверия они считают, что этот талисман обладает силой, которая предохраняет от различных несчастий. Ребенок, очевидно, нашел такое же применение подаренным стекляшкам. Его губы, десны и небо были изрезаны и кровоточили. Этот случай вызвал среди туземцев недоверие к нам и поверг их в уныние. Они заподозрили нас в том, что мы напустили на ребенка порчу. Шаман, который немедленно занялся больным, прежде всего быстро снял с пострадавшего подаренную ему полотняную куртку и хотел вернуть ее французам. Когда же те отказались взять ее, он бросил ее им под ноги. Правда, другой дикарь настолько заинтересовался этой вещью, что не побоялся злых чар и тотчас же поднял куртку. Шаман положил ребенка на спину в одной из хижин и, став у него между ногами на колени, наклонился над ним и, беспрерывно что-то выкрикивая, стал головой и руками изо всех сил давить ему живот. Время от времени он вскакивал и, делая вид, что держит злого духа в сложенных ладонях, раскрывал их и дул, как бы прогоняя его.

Во время этой процедуры одна старая женщина оглушительно кричала над ухом больного. Между тем несчастный мальчик, казалось, страдал от лечения не меньше, чем от болезни. Шаман сделал небольшую передышку, чтобы надеть церемониальный убор. Украсив голову двумя белыми крыльями и посыпав волосы каким-то белым порошком, он снова стал давить и мять ребенка, но все напрасно. Мальчику становилось хуже, и наш священник украдкой благословил его крестом.

Вернувшись на корабли, офицеры рассказали о том, что произошло на берегу, и я тотчас отправился туда вместе с нашим хирургом господином де ла Портом, который захватил с собой молоко и мягчительный отвар. Когда мы подходили к хижине, больного вынесли из нее, и к первому шаману присоединился второй, разукрашенный таким же образом. Манипуляции возобновились. Они давили ребенку живот, бока и спину. Больно было смотреть, как они мучили это несчастное создание, страдавшее молча. Мальчик был уже почти мертв, а дикари все продолжали свои варварские действия, время от времени выкрикивая заклинания. Горе отца и матери, их слезы, живое сочувствие всех соплеменников не могли не тронуть наши сердца. Пешерэ, очевидно, заметили, что мы разделяем их горе, и нам показалось, что их недоверие к нам уменьшилось. Они пропустили нас к больному, и врач осмотрел его окровавленный рот, из которого отец и другой пешерэ по очереди отсасывали кровь. С большим трудом мы убедили их дать ребенку молока; предварительно нам самим пришлось несколько раз попробовать его. Несмотря на сильное противодействие шаманов, отец наконец дал ребенку молока. Он даже согласился принять в подарок кофейник с мягчительным отваром. Шаманы ревниво смотрели на нашего хирурга, которого они в конце концов признали искусным колдуном. Они даже открыли для него кожаный мешочек, который у них всегда подвешен сбоку и содержит колпак из перьев, белый порошок, тальк и другие средства их профессии. Но как только врач бросил взгляд на мешочек, они тотчас же закрыли его. Мы заметили также, что пока один из шаманов заклинал болезнь, другой, отгоняя, заклинал злых духов, которых, как они подозревали, мы навлекли на них.

Один пересмешник (Mimus orpheus), называемый местными жителями каландрией, замечателен тем, что поет много лучше всех прочих здешних птиц; в самом деле, это почти единственная птица Южной Америки, которая, по моим наблюдениям, садится с намерением петь. Пение ее можно сравнить с пением нашей камышевки, но оно гораздо громче, — несколько резких нот, несколько очень высоких, и все это сочетается с приятным щебетанием. Поет она только весной. В остальное время года крик ее резок и далеко не мелодичен. Близ Мальдонадо эти птички были доверчивы и смелы; они постоянно летали во множестве вокруг сельских домов, чтобы поклевать мяса, которое развешивают для просушки на шестах или по стенам; если к пиршеству присоединялась какая-нибудь другая маленькая птичка, каландрии вскоре отгоняли ее прочь. На обширных необитаемых равнинах Патагонии водится другой близкий вид Orpheus patagonica d’Orbigny, который часто попадается в долинах, поросших колючим кустарником; эта птица пугливее, и голос ее звучит чуть-чуть иначе. Мне представляется любопытным следующее обстоятельство, свидетельствующее о некотором различии в повадках этих птиц; когда я впервые увидел этот второй вид, то исходя из одного только различия в повадках решил, что это не тот вид, который водится в Мальдонадо. Впоследствии я раздобыл экземпляр из Патагонии и сравнил оба вида, правда довольно поверхностно; они показались мне настолько сходными, что я изменил свое мнение; но в настоящее время м-р Гульд [59] считает, что это, безусловно, различные виды, — вывод, согласующийся с незначительным различием в повадках, о чем Гульд, однако, не был осведомлен.

Теперь я расскажу о нравах некоторых наиболее интересных птиц, встречающихся на безлюдных равнинах северной Патагонии, и прежде всего самой большой из них — южноамериканского страуса. В общих чертах образ жизни страуса всем известен. Они едят растительную пищу — коренья, траву; но в Баия-Бланке я не раз видел, как три-четыре страуса спускались во время отлива к обширным илистым отмелям, в то время высыхавшим, для того, чтобы, как говорят гаучосы, поесть рыбешки. Хотя страус по нраву своему птица пугливая, осторожная и любящая уединение и хотя он быстро бегает, индейцы и гаучосы, вооруженные боласами, ловят его без особого труда. Если несколько всадников обступает его полукругом, Он теряется и не знает, куда бежать. Большей частью страусы предпочитают бежать против ветра, но, трогаясь с места, распускают крылья и пускаются, точно корабль, «на всех парусах». Раз в ясный жаркий день я видел, как несколько страусов зашло в заросли высокого тростника и село там, притаившись; они сидели так, пока я не подошел совсем близко. Не всем известно, что страусы охотно идут в воду. М-р Кинг [60] сообщает мне, что в заливе Сан-Блас и в бухте Вальдес в Патагонии он видел, как эти птицы несколько раз переплывали с одного острова на другой. Они бросались в воду как в том случае, когда их загоняли к берегу, так и сами по себе, когда их никто не пугал; в воде они покрывали расстояние около 200 ярдов. При плавании их тело очень мало высовывается из воды, а шею они вытягивают несколько вперед: в общем продвигаются они медленно. Дважды видел я, как несколько страусов переплывали реку Санта-Крус в том месте, где ширина ее около 400 ярдов, а течение быстрое. Капитан Стёрт [61], плывя вниз по реке Мёррембиджи в Австралии, видел там двух плававших эму.