Гуанако избегают скал и крутых склонов и никогда не заходят в леса, проводя всю жизнь на злаковых пастбищах под открытым небом. Они держатся небольшими группами по 4-10 самок во главе с вожаком-самцом. Самцы без гарема (и молодые, и зрелые) группируются в стада по 15–25 особей. Дарвин во время своего путешествия по Патагонии встречал стада, состоявшие более чем из 500 особей. Сейчас такого уже не увидишь.

Гарем составляется после жестоких схваток между самцами, которые порой весят более 100 кг. Самцы наносят друг другу глубокие укусы острыми резцами и клыками. Победитель, собрав гарем, ревниво охраняет свой семейный мирок: пока самки питаются, он стоит на страже. У такого стада есть своя территория, куда не допускаются другие гуанако. (Случается, однако, что одинокие самки проникают в уже сформировавшийся гарем.) Установление территориальных границ гаремов, с экологической точки зрения, имеет очень важное значение: благодаря таким границам удается избежать перенаселенности пастбищ и истощения почв в этой довольно уязвимой естественной среде.

Самки внутри клана соблюдают довольно строгие правила поведения. Если одна самка слишком близко подходит к другой, то она рискует получить удар копытом, укус или, по крайней мере, достаточно чувствительный плевок. В целях самозащиты плюются все представители рода лам. Они харкают в недруга смесью слюны и носовой слизи и, воспользовавшись его растерянностью, прячутся в укрытие.

Если стаду угрожает серьезная опасность, самец издает пронзительный свист. Все самки собираются впереди него и пускаются наутек, а он прикрывает их тылы.

Гон у гуанако приходится на летние месяцы — с ноября по февраль. На следующую весну каждая самка приносит одного детеныша, который становится на ноги и уже способен передвигаться буквально через полчаса после рождения.

Гуанако, как и обладательницы ценнейшего меха викуньи, уничтожались на протяжении многих веков. Уже инки устраивали на них облавы, чтобы добыть мясо и шкуру. Излюбленной дичью были гуанако и у техуэльче, они называли их нау.

Но только с прибытием белых положение становится угрожающим. Европейцы особенно заинтересовались молодняком (они окрестили его словом чуленгос) — у молодых животных шерсть мягче и шелковистее, а следовательно, и торговля их шкурами прибыльнее. С приходом лета работники эстансий седлали лошадей и отправлялись охотиться на гуанако, вооружившись крепкими веревками с шарами на конце (боласами)… Да и овцеводы стреляли в гуанако, едва только завидев их, — они утверждали, что гуанако заражают скот разными болезнями. Во многих местностях гуанако исчезли полностью. И если они кое-где выжили, то только благодаря обитанию в труднодоступных и малонаселенных районах (кордильера Анд, Огненная Земля) и учреждению заповедников.

2 Игры исполинов, игры карликов

В лагере у пересохшего арройо жизнь понемногу налаживается. Каждый создает свой собственный мирок, устраивается поудобнее. Появляются невинные, но такие нужные всем нам привычки. Вылазки на море чередуются с походами в глубь суши.

Передовой отряд «Калипсо» проявляет интерес ко всем своеобразным животным полуострова, но «гвоздем» ежедневного представления, которое дает природа, для Филиппа и его товарищей стали выпрыгивания гладких китов. Как только позволяет погода, зодиаки спускаются на воду. Филипп, стоя на носу своей лодки, исполняет роль наблюдателя. Ему помогает Делькутер, или Джаколетто, или же Марьяно-аргентинец. Если освещение подходящее, Колен Мунье отснимает метры и метры пленки. С ним соревнуется Франсуа Шарле, устроившийся на борту вертолета. Время от времени Га Жуа, забравшись в надувную лодку, жонглирует там проводами и микрофонами: он записывает «беседы» морских исполинов. В лагере Джан Кусто — с помощью Боба Маккигана — заботится о том, чтобы вовремя прибывало продовольствие, не было перебоев с кинопленкой, чтобы такая-то запасная деталь, предназначенная для такого-то неисправного прибора, была доставлена как можно скорее…

«Мы выключили моторы, — рассказывает Филипп, — и ждем, пока нас тихонько отнесет ветром к киту. Вот уже больше часа мы наблюдаем, как он пускает фонтаны в нашей бухточке. Теперь до него осталось метров пятнадцать, что примерно равняется его длине… Я полагаю, что это самка, но без детеныша. В зеленой воде залива Сан-Хосе китиха кажется мне совсем серой, но, когда она высовывается из воды, чтобы сделать вдох, я вижу, что она почти черная с фиолетовыми отливами, — каприз игры света в океане! Порой волны и движения китихи позволяют мне различить ослепительно белый [3] китовый ус*, сверкающую округлую громадную губу, колонии паразитов*, облепивших кожные наросты, и двойное дыхательное отверстие — дыхало — в форме буквы „ф“, похожее на прорези в деке скрипки.

Китиха лежит на поверхности воды, делая пять-шесть вдохов в минуту и выбрасывая в воздух характерный фонтан пара — двойную струю, напоминающую букву „V“, высотой в несколько метров. Огромное обтекаемое темное тело, покрытое серыми и белыми пятнами, внезапно сгибается, и китиха ныряет вертикально вниз, показав в воздухе широкие лопасти хвоста, перед тем как скрыться в глубине. Она остается под водой четыре-пять минут, потом снова всплывает, пуская обильные фонтаны, но уже в сотне метров от наших зодиаков, и опять ныряет.

И тут же на горизонте добрый десяток китов — может быть, они повинуются невидимому сигналу одного из сородичей — начинают выпрыгивать из воды. Откуда они взялись? Не знаю. Мы не видели, как они сюда подплыли. Киты как будто внезапно возникли из ничего среди волн. Какое ни с чем несравнимое зрелище являет собой это стадо морских левиафанов, резвящихся среди морской пены с таким же восторгом, с каким играют дети в школьном дворе!

Один из китов, по-видимому, немолодая самка, поворачивает в нашу сторону и на большой скорости несется к нам; за ней следует вся группа — и вскоре мы оказываемся в окружении исполинских животных… Китиха подплывает к зодиакам, тыкается в один из них мордой и начинает потихоньку, очень осторожно подталкивать его головой. Может быть, она приняла лодку за игрушку или за своего младшего сородича? Трудно сказать, тем более, что через минуту она исчезает с поверхности.

А вокруг нас начинаются самые настоящие игры. Ветер усиливается, и некоторые киты плывут, поднимая широкие хвостовые лопасти над волнами, — такое впечатление, будто в заливе Сан-Хосе проводятся парусные гонки! Южные гладкие киты, насколько я знаю, единственные китообразные, которые занимаются этим видом спорта…»

Хвостом вверх

«Другие особи, — продолжает Филипп, — предпочитают бесконечные блестящие каскады прыжков. Выпрыгивание (англичане называют такие прыжки словом breaching) состоит в следующем. Пробыв несколько секунд под водой, кит на бешеной скорости устремляется к поверхности, метеором прорывает толщу воды, взмывает как можно выше в воздух и потом падает с оглушительным шумом на бок, на живот или на спину, вздымая пену. Иногда кит так разгоняется, что даже отрывается от воды на один-два метра. Существуют разные объяснения выпрыгивания китов. Одни считают, что таким способом кит избавляется от паразитов, от слишком крепко прицепившихся прилипал* или налипших водорослей. Другие же утверждают, что это своеобразный способ проглотить пищу, так как у кита сравнительно узкий пищевод. И так далее. Все это не слишком убедительно. Однако я совершенно уверен, что между скоростью ветра и количеством выпрыгивающих китов (следовало бы сказать „играющих китов“: чем сильнее ветер, тем оживленнее и охотнее они резвятся) существует прямая связь — на этот счет у меня накопилось достаточно наблюдений со времени нашего приезда сюда. Можно предположить, что ветер создает помехи в работе сонара* китов, особенно на мелководье; и, плавая и общаясь друг с другом, им приходится больше полагаться на зрение и чаще прибегать к языку жестов — движениям и позам, чем обычно. Но нередко киты резвятся и без всякого основания…»