— Вместо идей чучхе почитал бы лучше учебник по арифметике, Ким Ир Сен, — раздраженно заметил Мао.

В ответ его собеседник ткнул пальцем в плакат, под которым расположилась троица. «Больше читаешь — меньше знаешь», — гласил он. И подпись помельче: «Мао Дзедун». Плакат был явно не кисти Веласкеса.

— Мы тоже участвуем в субботнике, о великий вождь и учитель, — раболепно обратился к Ильичу Мао. — У нас объявлен план «Четыре беды», включающий в себя борьбу против жаб, комаров, воробьев и мух. Мы взяли на себя обязанность истребить этих народных вредителей, уничтожающих посевы и пьющих кровь трудового народа.

— Но ведь в пирамиде нет жаб, — ошеломленно сказал Ленин. — И комаров нет. И тем более воробьев.

— Вот потому мы и взялись за мух, — логично ответил Мао. — Известно, что муха не может пробыть в воздухе больше пятнадцати минут. Поэтому мы четверть часа кричим, бьем в тазы и барабаны, размахиваем тряпками, чтобы напугать мух и не дать им укрытия. А потом сидим и ждем, когда они, лишенные сил, упадут на пол и дадут себя прикончить.

Махнув рукой, Ленин оставил азиатов в покое. Придумали себе дело — и на том спасибо. Он опять пошел по залу, разглядывая снующих мумий. Кто из них уже сейчас готов воспринять ленинские идеи? И не просто воспринять, но и начать действовать? Ответ напрашивался неутешительный. Половина попы, половина рабы. Кому объяснять генеральную линию партии? На кого взвалить подпольную работу и работу вообще?

Получается, что рассчитывать он может на одного бандита — Шайбу (что неплохо), двух интеллигентов — Пирогова и Веласкеса (что ни в какие ворота не лезет, потому что бесхребетность этого класса всем известна) и трех коммунистов с Дальнего Востока. Шесть человек это, конечно, маловато, — размышлял Ильич. — Да и товарищи дрянцо! Не без азиатщины. А азиты народ коварный. Можно ли посвящать их во всю полноту его плана? Ленин мучительно думал и пока не находил ответа.

Между тем субботник потихоньку подходил к концу. Неутомимые пластиноиды возвращали на свои места до блеска надраенные скульптуры. Махатмы плавно спланировали с потолка на каменный пол и теперь отряхивали от пыли друг друга. Чинчорро запихивали использованную солому обратно в тела чирибайя. Капуцины захлопывали и уносили проветренные саркофаги.

Посередине зала на троне фараона вальяжно развалился Шайба и тростниковой палочкой записывал на куске папируса отчеты от тех, кто завершил работу. Рот уголовного был в масляной саже, используемой заместо чернил: палочку приходилось постоянно разжевывать на конце, чтобы она мало-мальски писала. Подойдя к соратнику, Ильич негромко сказал: «Народ не распускай. Объяви, что состоится небольшой митинг».

— Братва! — тут же заорал во всю свою луженую глотку Шайба. — Всем оставаться на местах. Ща будет сходняк. Кто из зала шаг сделает, лично распотрошу.

Ильич показал ему глазами, чтоб исчез с трона, развернулся к медленно, но покорно сбредающейся в плотную кучу толпе и молча постоял, подыскивая самые верные для этой минуты слова. С возвышения не были заметны ни барабанная натянутость кожи на телах слушателей, ни их провалившиеся скулы, ни пустые глазницы, ни другие детали, напоминавшие, что ему внимают не люди — мумии. Сняв с головы кепку и помяв ее в руках, Ильич дождался полной тишины, поймал внутри нужную волну и с подъемом заговорил:

— Товарищи! Сегодня мы с вами впервые испытали, что такое труд, замешанный не на дисциплине палки. Это первые ростки нового мышления, основанного не на стремлении урвать себе саркофаг получше, гробницу посуше, а на желании самим вершить свою судьбу. Пока некоторые полеживают в уютной домовине, рассчитывая чужими руками проторить себе дорогу в мифическое царствие небесное, мы строим новую жизнь прямо здесь, прямо сейчас. Пышным декларациям рабовладелия мы противопоставим деловую, будничную постановку вопроса пролетариатом. Работать будем на себя, а не на жрецов, не на фараончиков…

Эта речь вначале мыслилась Ильичом как осторожная попытка встряхнуть спящую сознательность масс. Однако каждое слово, нацеленное слушателям, распаляло и самого оратора, и Ильич перестал сдерживаться. Он выкинул руку с кепкой вперед, к толпе:

— И в этой связи на повестке дня остро встает следующий вопрос — о рабовладельческом чванстве. Товарищ Хуфу сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, способен ли он всегда осторожно пользоваться этой властью. Хуфу слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между рядовыми мумиями, становится нетерпимым в должности фараона. Поэтому я предлагаю обдумать способ перемещения Хуфу с его поста и назначить другую кандидатуру, которая была бы более терпима, лояльна и внимательна. Должность фараона должна стать выборной!

Шайба заорал «браво!», «долой!» и горячо зааплодировал. Но остальные остались стоять молча и пялились на Ильича так, словно видели его впервые.

— Историческая деятельность — не тротуар Невского проспекта, — уже с некоторой угрозой выкрикнул в воздух Ленин в полной тишине. — Мы заколотим в гроб разлагающийся труп рабовладельческого общества, чтобы он не отравлял своими миазмами новое, свежее, молодое, живое! Ура, товарищи!

Шайба, сунув два пальца в рот, оглушительно засвистел. Толпа продолжала немо пожирать Ильича пустыми глазами. Ленин еще с полминуты постоял, прищурившись, внимательно изучая обращенные к нему лица, после чего не без сожаления покинул импровизированную трибуну.

— Эк, батенька, и горазды вы баламутить народ, — не без укора сказал подошедший Пирогов. — Я только не понял: «новое, свежее, молодое, живое» — это вы про мумий так образно изволили выразиться? Или про беспокоящую большинство присутствующих плесень? Вот и у вас на лбу, я смотрю, пятно зеленоватое появилось… Есть у меня растворчик на такой случай — не будем запускать.

И он решительно увел пациента на санобработку.

Глава 19. До основанья. А затем?

За полчаса до сна, когда Пирогов по своему обыкновению приступил к дератизации саркофагов, к Ленину подошел Шайба и, гоняя спичку из одного уголка рта в другой, шепнул, что надо потолковать. Они вышли в темный коридор. Там Шайба вынул изо рта жеванную спичку, поковырял ею в ухе, извлек скатанную в шарик бумажку и протянул Ильичу. Преодолевая брезгливость, стараясь лишний раз не касаться мерзкого комочка, тот развернул записку, приблизил к щели света, бьющего из-под входной занавески, и прочел: «Тому, кто был Вождем. Все готово. В двенадцать под Анубисом».

— Ну — прочел?

Ильич кивнул.

— Тогда ешь и пошли.

— Что есть? — не понял Ленин.

— Маляву. Жуй и по саркофагам. Покемарим часок-другой, до полуночи еще время есть. Ну!

Ильич скатал записку обратно в шарик. Попробовал представить, что это монпансье, открыл было рот, но понял, что проглотить гадость, побывавшую в ухе попутчика, не в силах. Глядя на его мучения, Шайба хохотнул:

— Ишь ты… Противно, что ли? А мне случалось и дерьмо жрать, когда под психа в СИЗО косил. Или вот, помню, пошли мы с Пухлым из «Белого лебедя» на рывок, да в тайге заблудились…

Ильич начал быстро и судорожно сглатывать.

— Ладно, — смилостивился Шайба, оборвав свой захватывающий рассказ. — Давай сюда.

Ленин не стал глядеть, что он сделает с запиской, и заспешил в камеру, к обжитому саркофагу. С каждым шагом его все сильней разбирало волнение: неужто Табия со своей магией и впрямь решился на конкретные действия? Нет спору, фокусы его зрелищны. Но как страшно далеки они от народа! С другой стороны, будучи прекрасным знатоком истории, Ленин нисколько не сомневался в ненависти вавилонского халдея к своим древнеегипетским завоевателям. Если Табия действительно сумеет заставить фараона застрять между мирами, то гарантированно выведет его из игры. Это будет означать, что власть буквально валяется под ногами. Останется только нагнуться и поднять ее.

Два томительных часа до встречи надо было как-то скоротать. Прикрыв глаза, Ленин взялся по старинной методе считать овец. Насчитал дюжину, после чего овцы неожиданно сменились козами — и он сбился со счету. Ильич начал считать коз. Но и они на втором десятке подло превратились в коров. Не сдаваясь, Ленин повел учет коровам — они обернулись зайцами. Правда, зайцы эти строем уже не шли, а сбились в кучки на полузатопленных островках посреди реки. Ильич в ладных охотничьих сапогах и с ружьишком за спиной греб на долбленке в их сторону, жадно вдыхая речную прохладу и щурясь от яркости встающего солнца. Причалив к островку, он стал хватать зайчишек за задние лапы и бить со всего маха о борт, экономя патроны и сохраняя ценную шкурку. Наполнив окровавленными тушками лодку, выгреб к следующему островку.