— Это было божественно! — только и смогла выговорить Ирида после ночи со Спартоком. — В тебе присутствует сам бог Эрот! Нет, ты сам — бог Эрот!

— Ты ошибаешься. Мужчины, которые были у тебя раньше, спешили получить наслаждение, а я медлил, желая дать его тебе.

Через нее Спарток вышел на Фоаса и сделал его своим сторонником. Перед тем как идти на Совет семи, он уже знал достаточно о каждом его члене и предполагал, как они будут реагировать на его предложение. Ирида не сомневалась в великом будущем Спартока[28] — молод, красив, умен, а главное — не варвар. Она была убеждена, что Спарток обязательно заберет ее из опостылевшей Ольвии, находившейся в окружении варваров, как оазис среди пустыни. Она увидит Пантикапей, столицу молодого Боспорского царства, все увереннее набиравшего силу. Ей так хотелось посмотреть мир, так надоело прозябать за стенами своего города. Ее мечтой было попасть в Аттику, в Афины, где бурлит настоящая жизнь.

Спарток мягко отстранился от прекрасной гречанки.

— Еще не все сделано, Ирида. Мы только на пути к победе, но путь этот извилист и опасен. Представь, что тебе приходится подниматься по скользкому склону холма: любое неосторожное движение — и ты внизу. Скил сломлен, но не уничтожен. А он достойный соперник, который может удивить.

— Ты боишься его?

— Нет, я его только опасаюсь.

— Что с ним будет?

— Скифы злы на него. Думаю, что Скил не доживет и до утра, если выйдет за городские стены. Он не возвращался?

— Нет, мне бы дали знать — я предупредила прислугу. Я боюсь его и не хочу видеть — вдруг он решится сделать мне что-то плохое?

— Ты права. Тебе лучше покинуть город, пока здесь все уляжется.

— Куда же я поеду? Ближайший греческий город — Никония, но там Скил сразу обнаружит меня.

— Я бы порекомендовал Херсонес. Как раз сегодня туда отправляется корабль, но поспеши — он уйдет в полдень, а солнце уже достаточно высоко.

— Но я же там никого не знаю! Ты поедешь со мной?

— Золото твоего отца поможет найти друзей, а я приеду к тебе, но чуть позже, — солгал фракиец, и Ирида почувствовала, что это ложь, но ей и в самом деле надо было быстрее покинуть город. Варвары — народ непредсказуемый, и Скил мог обвинить ее в своих несчастиях.

Ирида стала поспешно собираться, послав невольника в порт, чтобы сообщить о своем желании отправиться на отплывающей торговой галере в Херсонес.

Скил пришел в себя оттого, что на него лили воду. Царь открыл глаза и в изумлении огляделся — он находился на берегу моря, в пяти стадиях от него виднелись стены Ольвии. У него ужасно болела голова, горло пересохло и очень хотелось пить. Он увидел перед собой пятерых своих телохранителей вместе с их начальником, молчаливым Канитом, — именно он поливал его морской водой из греческого шлема. Неподалеку стояли несколько лошадей, испуганно смотревших на большую воду. Скил тут же заметил, что одет в греческий хитон, а на голове у него миртовый венок, съехавший на одно ухо. Он со злостью сорвал венок и отшвырнул прочь.

«Хорошо, что меня видели в таком виде только телохранители — они будут молчать. Но все же, как я оказался здесь?» — подумал Скил и озвучил вопрос.

— Повелитель, об этом я расскажу позже. Тебе надо срочно уезжать. Твой конь здесь и одежда тоже, — Канит, как обычно, был краток.

— Что ты такое говоришь, Канит? Зачем мне уезжать? Ты молодец, что привез одежду, — я смогу переодеться. — Скил с ненавистью посмотрел на свой измятый и грязный хитон. — Я вернусь ненадолго в Ольвию, а затем приеду в лагерь. Будете ожидать меня у Северных городских ворот.

— Это невозможно, ардар. Тебя убьют, как только ты покажешься в нашем лагере. В Ольвию тебе тоже не стоит возвращаться.

— Что произошло, Канит? Почему меня могут убить в моем лагере?

Канит взглянул на своих воинов, хмуро и недружелюбно смотревших на царя, которого еще недавно боготворили. Но Канит умел управлять своими людьми, и они не поддались всеобщему безумству, а продолжали выполнять команды начальника. Канит жестом отослал их подальше, чтобы переговорить с царем один на один. Затем он рассказал о происшедшем, о том, что многие видели, как Скил участвовал в «козлином» шествии — дионисии.

— Дионисии?! — удивился Скил. — Но ближайшие дионисии должны быть лишь в начале гамелиона[29], а сейчас боэдромион![30]

Постепенно его мысли приобрели стройность, и он понял, что Канит прав — ему в лагере скифов пока появляться нельзя. Следовало немедленно отправляться в Никонию, где выждать какое-то время, пока братья, Октамасад и Орик, не успокоят разбушевавшихся воинов. Да те и сами скоро одумаются, вспомнят, сколько он одержал славных побед над врагами. Надо будет придумать, чем задобрить воинов. Эти лукавые эллины намеренно опозорили его перед скифами! Но это им даром не пройдет — они кровью расплатятся за его унижение! Однако это будет потом, когда он узнает, кто именно все затеял. Тут он вспомнил об Ириде и встревожился — все ли с ней в порядке? Не поиздевались ли ее соплеменники и над ней, таким образом отомстив скифскому царю? Несмотря на уговоры Канита, Скил отослал одного телохранителя в Ольвию, чтобы тот узнал об Ириде, а с остальными отправился в Никонию.

6

Месяц пианепсион[31] выдался холодным и дождливым. Скифское войско под предводительством избранного верховного царя Октамасада шло по следу бывшего царя Скила. Зря тот надеялся, что время успокоит страсти, что скифы вспомнят о его прежних заслугах, ведь даже его брат и побратим Октамасад выступил на Совете старейшин и глав родов с гневной речью, которой полностью перечеркнул все, чем гордился Скил.

— Прежний царь, — Октамасад избегал теперь называть Скила по имени, а тем более братом, — польстился на дары лукавых греков, стал перенимать их обычаи, поменял веру наших предков на ложную эллинскую. Он забыл, что мы, сколоты — царственный народ! Только мы обладаем важным для жизни воинским искусством, дающим преимущество над врагом. Ни одному врагу, напавшему на нашу страну, мы не даем возможности спастись, и никто не может нас настичь, если мы сами этого не пожелаем. Так было с войском персидского царя Дария. У нас нет городов и укреплений, свои жилища мы возим с собой. Все мы конные лучники и промышляем не земледелием, а выращиваем и пасем скот, наши жилища — кибитки. Поэтому наш народ неодолим и неприступен. Нам благоприятствует земля и содействуют реки. Лукавые греки пытаются дарами и насаждением своих обычаев сломить наше могущество. И этим уловкам поддался прежний царь-отступник. Он забыл, в чем наша сила, обзавелся домами в греческих городах, тем самым смутив многих уважаемых номадов, и они последовали его примеру. Он, как и греки, стал чеканить монету со своим изображением, занялся торговлей, забыв, что мы, сколоты, берем, что хотим, силой, и наша добыча — то, что мы завоевали в битвах, а еще мы собираем дань с соседних народов, поэтому нас называют царским народом. Он стал вслед за греками повторять лживые утверждения, будто мы появились в результате брачной ночи греческого полубога Геракла и змееногой девы, а не произошли от первоскифа Таргитая. И наконец, он предал наших богов, приняв посвящение греческому богу Дионисию, дал возможность грекам посмеяться над нами, прыгая вместе с ними козлом. Как Саулий когда-то покарал брата-отступника Анархасиса, так и я призываю смерть на голову Скила. Смерть ему!

И сразу тысячи голосов подхватили этот призыв, многократно выкрикнув:

— Смерть отступнику Скилу! Смерть ему! Смерть!

После Октамасада выступил Орик, он тоже обвинял Скила, но не так жестко, и воздержался от призыва к убийству старшего брата. Многие скифы были недовольны проявленной им мягкостью и своим царем избрали Октамасада. Тем временем Скил, добравшись до Никонии, послал своих гонцов к номадам племен, и многие из них заколебались. Стали раздаваться голоса в поддержку прежнего царя. Октамасад понял, что если он не покончит со Скилом в ближайшее время, пока еще свежи воспоминания об участии того в греческой вакханалии, то ему недолго быть верховным царем. Он тут же объявил Скила преступником, заслуживающим смертную казнь из-за попрания обычаев и веры предков, и пообещал казнить и тех, кто его поддержит.