Дженкинс сел в кресло эпохи королевы Анны, Мейси опустилась в точно такое же напротив майора. Чай им принес Ричард, которому на вид было не больше тридцати. Осколочное ранение в челюсть лишило его возможности нормально говорить. Огромным усилием совладав с голосом, он поприветствовал Мейси.

Мейси не шарахалась от обитателей «Укрытия», хотя не встречала более ужасающих ран. Она видела такие раны, когда только что разорванная кожа и раздробленная кость все еще держатся на лице, и шрамы были лучшим исходом, на какой можно надеяться.

— Собственно говоря, я прочел об этом, — заговорил Дженкинс, — потом поехал во Францию посмотреть собственными глазами. У французских ребят появилась замечательная мысль — предоставить убежище людям, кому изуродовало лица на войне. Разумеется, это оказалось не самое легкое дело, тем более что сразу же после войны здесь у многих были просто ужасные раны.

— Что с ними сталось?

— Честно говоря, кое-кто не смог этого перенести — такие раны вообще скверная штука, а что делать, если ты молод, а девушки от тебя отворачиваются, и нельзя выйти на улицу, чтобы люди не таращились на тебя и все такое? Сказать по правде, мы потеряли несколько человек — но, по-любому, мы были их последним шансом на сносную жизнь.

Дженкинс подался вперед и предложил Мейси бисквит, от которого она отказалась, махнув рукой. Он кивнул и поставил блюдце обратно на поднос.

— Конечно, большинству наших гостей пребывание здесь помогает. Люди не боятся сидеть на солнышке, наслаждаться жизнью вне четырех стен. Физическая работа для них полезна. Придает им уверенности в себе. Никто здесь не сидит в креслах-каталках, кутаясь в одеяло. Иногда ходим в Севенокс посмотреть фильм — в кинозале темно, никто их не видит.

— И как долго пациент остается здесь?

— Не пациент, мисс Доббс. Гость. Мы называем их гостями.

— Майор Дженкинс, почему здесь у людей только имена?

— Ах да. Это напоминает им лучшие времена — до того как они стали пешками на войне. Миллионы муравьев в хаки ползут через холмы в небытие. Фамильярность употребления одних только имен представляет собой резкий контраст с дисциплиной на поле боя во время этого жуткого опыта. Отказ от фамилий напоминает им, что на самом деле важно. То есть кто они внутри, здесь. — Дженкинс приложил ладонь к месту чуть пониже грудной клетки. — Внутри. Кто они внутри. Война отняла у них очень многое.

Мейси кивнула и отпила чаю. Морис всегда поощрял продуманное использование слов и молчания.

— Так. Ваш брат?

— Да. Билли. Лицо у него не повреждено, майор Дженкинс. Но ходит он с трудом и очень… очень… несчастен. Да, несчастен после войны.

— Звание?

— Звание, майор Дженкинс?

— Да, кто он, капитан, второй лейтенант?

— А! Собственно говоря, Билли был солдатом, капралом, когда получил ранение.

— Где?

— В битве под Мейсеном.

— О Господи! Бедняга.

— Да. Повидал Билли более чем достаточно. Но ведь и все они тоже. Майор Дженкинс, а почему важно звание Билли?

— Оно, в сущности, не важно. Просто дает мне возможность представить, что он мог пережить.

— Майор, почему его переживания могут отличаться, скажем, от ваших?

— Просто мы обнаружили, что люди по-разному переносили излечение.

— Вы врач?

— Нет, мисс Доббс. Просто человек, который хочет принести какую-то пользу тем, кто отдал свое лицо ради блага этой страны и вернулся к людям, которые хотят видеть своих героев ходящими гордо, на худой конец хромая, а не думать о шрамах, следствии непродуманных решений нашего командования.

Мейси сделала еще глоток чаю и кивнула. Замечание было справедливым.

Девушка уехала из «Укрытия» через полчаса, предварительно осмотрев его. Дженкинс, сопроводив ее к машине, наблюдал, как она медленно едет к воротам, гравий под колесами потрескивал, напоминая одиночный артогонь.

Арчи ждал ее, приложил ко лбу руку в прощальном салюте, когда она приблизилась, и наклонился к открытому окошку машины.

— Ну, что скажете, мэм? Поселится ваш брат с нами?

— Думаю, да, Арчи. Полагаю, ему это принесет большую пользу.

— Отлично. В таком случае будем его ждать. Погодите, я открою ворота.

Выехав на дорогу, Мейси помахала на прощание рукой. Арчи махнул в ответ, а розы снова закивали на ветерке.

Хотя Мейси не отводила взгляд при виде ран привратника, они словно причиняли ей физический дискомфорт. Солнце светило в ветровое стекло машины, его тепло и яркость вызывали у Мейси жжение в глазах, острая боль переместилась от левой глазницы к точке на лбу. Тело реагирует на чужую боль, подумала Мейси. Подсознание напоминало ей о страдании Арчи, хотя она успешно делала вид, что не обращает внимания на шрам и пустую глазницу.

Отъехала Мейси недалеко. Остановившись в Уэстерхеме, она села на скамью во дворике старой церкви, достала блокнот из сумочки и начала писать отчет о своем визите.

Прогулка по территории «Укрытия» в сопровождении майора Дженкинса не открыла ей почти ничего сверх уже известного, только теперь она знала величину дома, где были комнаты для «гостей», и то, как ведутся дела на этой ферме.

Гости, двадцать пять человек, жили в главном доме и в старой сушилке. Раньше там сушили хмель, который в Кенте дает превосходный урожай. Хотя ее переоборудовали под жилое помещение несколько лет назад, там все еще держался сильный перечный запах теплого хмеля.

Самому молодому из гостей, которых она видела, было около тридцати — значит, его отправили во Францию в семнадцать лет. Самому старшему было не больше сорока. Расспрашивая Дженкинса, Мейси узнала, что хотя гости могли приходить и уходить по своему желанию, большинство оставалось, потому что здесь, вдалеке от пристальных взглядов, им было уютнее.

Хотя ферма в значительной мере обеспечивала себя сама, каждый гость передавал «Укрытию» личные сбережения — на расходы помимо повседневных нужд и на оплату подсобных рабочих. Если ферма давала хороший доход и производила большую часть продуктов, объединенные сбережения должны были приносить процент и составлять кругленькую сумму на чьем-то банковском счете. Эта мысль не оставляла Мейси в покое.

Запросы гостей казались небольшими. В штате не было врача, чтобы осуществлять медицинский уход за людьми с такими жуткими ранами, не было опытного психолога, который бы решал психологические проблемы травмированных войной людей. Кое-кто до сих пор носил жестяные маски, выданные во время заживления ран. Но тонкое покрытие, соответствующее лицу десятью годами моложе, теперь лишь ненадолго избавляло от отражения в зеркале.

Мейси ставила под вопрос подход Дженкинса. Конечно, сам по себе проект майора преследовал благородную цель. Мейси знала, каким успехом пользовались во Франции «воскресные лагеря» для раненых, стремящихся вернуться к мирной жизни. Но если создание «Укрытия» изначально было продиктовано состраданием, на каком горючем работал теперь этот двигатель? Война окончилась почти одиннадцать лет назад. А те, кто жил памятью о ней, были еще живы.

Что представляет собой Дженкинс? Где и кем служил? Само собой, люди в «Укрытии» были раздраженными из-за своих ран и воспоминаний. Но раздраженность в душе Дженкинса была другой. Мейси подозревала, что раны его таятся глубоко в психике.

Джеймс скоро отправится в «Укрытие», поэтому ей надо действовать быстро. Пора было возвращаться в Лондон. Арчи считал, что «Укрытие» принесет ее «брату» большую пользу. Мейси задумалась, как отнесется Билли Бил к этому братству и будет ли считать через месяц, что пребывание в сельской местности принесло ему большую пользу.

Глава двадцать четвертая

— Стало быть, вы думаете, что Дженкинс затевает что-то недоброе в этом «Укрытии», которое он основал?

Билли Бил сидел напротив Мейси Доббс и мял в руках кепку. Мейси, не теряя времени, рассказала, почему его вызвала и каким образом он может ей помочь.

— Да, Билли, я так думаю. Мне только нужно, чтобы вы провели там неделю… нет, скажем, две недели. Рассказали мне, что там происходит, что видели.