Свои заморские поездки и заявления Черчилль находил плодотворными. Они подтверждали, что он обладал видом всемирной власти. Его речи, в Фултоне ли в 1946, или в Гааге в 1948, оказались раздражающими и досаждающими лейбористскому правительству не столько из-за того, что именно он говорил, сколько из-за того факта, что он это сказал. Видеть, как Черчилля приветствуют президент Соединенных Штатов или «Европейское собрание», или слышать, как на Ассамблее нового Совета Европы его чествуют как «первого гражданина Европы», было неприятно скромному человеку, которому выпало стать Первым Министром Короля, м-ру Эттли, или нескромному человеку, м-ру Бивину, который служил министром иностранных дел. Члены парламента от левого крыла лейбористской партии были значительно более разгневаны тем, до какой степени их правительство следует тем внешнеполитическим курсом, который не слишком отличался по сути от того, что защищал Черчилль. Это не слишком удивительно учитывая его опыт, но в этот период Черчилль был исключительно лидером оппозиции в той степени, в которой он принимал национальное согласие. Именно его видение мира заставило поверить, что создание НАТО при правлении лейбористов в 1949 году было жизненной необходимостью.

Даже в этом случае власть, которой он достиг, не была властью премьер-министра. Он ничего не мог решать, и его официальное заявление на тему мировых событий не освежалось детальной информацией, которой обладали только правительства. Вероятность его возврата к реальной власти зависела от общего поведения в Оппозиции Консервативной партии и от тог о, как он ею руководил.

Лидер оппозиции,

1945–1951

В оппозиции Черчилль был скорее знаменитым солистом-виртуозом, вдохновляющим блеском своего индивидуального исполнения, чем лидером оркестра, постоянно и продолжительно руководящим своими товарищами-исполнителями. Его темперамент не допускал другого курса. Он также удобно полагал, что оппозиция, которая пытается сформулировать для себя детальную политику, лишается единственного удовольствия, доступного оппозиции. В его возрасте он не был открыт альтернативным способам поведения, хотя иногда подвергался предложениям о дискуссиях и консультациях. Неизбежно возникали обвинения в том, что он был «не в контакте» с молодыми людьми, пришедшими в палату общин в первый раз в 1945 году, и ему было трудно установить связь с их тревожной заботой о том, чтобы содействовать новому «имиджу» консерватизма после поражения. Восхищение им сохранилось, но это было восхищение издалека, без диалога в политике, который, как они считали, будет постоянным аспектом политической жизни.

Помимо этого разрыва в политике, растревоженная история его собственных взаимоотношений с Консервативной партией порождала в ее рядах некоторое беспокойство о его отношении к решению партийных вопросов. «Надвигающаяся буря» вела ретроспективную войну с Болдуином, Чемберленом и тем типом Консервативной партии, которую они возглавляли. Тем не менее в отношении выборов Консервативная партия 1930-х была более удачлива, чем Консервативная партия под руководством Черчилля в 1945 году. Черчилль главным образом нацеливал огонь против их внешней политики и теперь был исполнен решимости в этом отношении держать партию в согласии. Значительно сложнее было сказать в общем, что Черчилль понимал под «консерватизмом» и каким он полагал дальнейшее развитие Консервативной партии. Хотя он «вычистил» ведущих сторонников Чемберлена еще во время войны, они не полностью исчезли, и из партийной иерархии, и из числа рядовых членов парламента. Они не вполне были убеждены, что вели себя менее ответственно, чем сам Черчилль в межвоенный период, или в той социальной и экономической политике Черчилля 1930-х, которая предлагала сияющее управление послевоенное му миру. Обстоятельства его прихода в руководство в сочетании с эгоцентризмом, возрастом и поглощенностью литературой, означали, что немного оставалось стойких «колонн» в Консервативной партии, с которыми Черчилль был в постоянном контакте и к которым он мог обратиться за советом и критическим замечанием. В любом случае он всегда предпочитал «закадычных друзей» «опорам», и запас последних уже начинал иссякать. Он был разочарован поражением, среди прочих, Гарольда Макмиллана, Дункана Сандиса и своего сына Рандолфа в 1945 году. Они надеялись вернуться в Вестминстер, но до тех пор, пока они это сделают, он лишился полезного и относительно молодого канала доступа к рядовым членам парламента.

В дополнение к этому, нельзя было полностью обойти вопрос преемственности лидера. Антони Иден, его министр иностранных дел на большем протяжении войны, казался подходящим человеком[101]. Иногда обращаясь к нему как к своей «принцессе Елизавете» (так сказать, наследнику его политического «трона»), Черчилль формально оставлял Идена во время некоторых поездок за границу своим заместителем. Проблема состояла в том, что собственные особые знания и опыт Идена лежали в области внешней политики (он никогда не занимал министерский пост, связанный с внутренними делами страны) — область, в которой столь плавно продолжал доминировать Черчилль. Таким образом, Иден находился постоянно в тени Черчилля и никоим образом не был посвящен в намерения Уинстона до тех пор, пока тот не сделал официального заявления. Это были взаимоотношения странной трудности и важности. Черчилль не был готов передать своему «видимому наследнику» ту власть, которая могла бы перейти в руки специалиста во внутренней политике. Были также времена, когда их близкая связь на протяжении более чем десятилетия неизбежно вызывала разницу в расстановке акцентов, доводя Черчилля до того, что он интересовался, был ли в конце концов Иден тем человеком, который его сменит. Меньшие разногласия исключали бы возможность для таких сомнений. В свою очередь, Иден иногда искренне желал, чтобы старик ушел. В конце концов, десять лет назад или около того, именно он, а не Черчилль считался «грядущим человеком».

Сложности консерватизма были в дальнейшем продемонстрированы назначением Р. А. Батлера на пост председателя Исследовательского ведомства партии. Как видный сторонник партии Чемберлена на посту заместителя министра иностранных дел, он удачно избежал изгнания в годы «надвигающейся бури». Он пошел в рост, проведя через палату общин в 1944 году Закон об образовании и утвердил в этом процессе свою репутацию архитектора «нового консерватизма». Черчилль никогда не любил его, но чувствовал себя обязанным предложить ему Исследовательское ведомство в конце 1947 года. В этом качестве Батлер привлекал молодежь сформировать новую политику, которая, как надеялись, сделает партию более привлекательной для избирателей. Довольно скептически восприняв эти инициативы, Черчилль не вовлекался в детальную формулировку политики, хотя все еще настаивал на том, чтобы просматривать окончательные версии и добавлять свои собственные фразы.

Батлер гордился «Промышленной хартией» мая 1947 года. Черчилль не наложил вето на ее публикацию, но и не выказал заметного энтузиазма по поводу довольно мягкого документа, который задавался целью обеспечить полную занятость и продвигаться к «смешанной экономике», насколько он принимал национализацию Английского банка, хотя и противился будущей национализацией черной металлургии и сталелитейной промышленности. Черчилль атаковал «мрачных государственных ястребов национализации», но либерал образца предшествующих 1914 году лет, все еще таившийся в нем, мог видеть некоторые обстоятельства, в которых национализация могла быть выгодной, и довольно «взведенный» министр финансов образца 1925 года не питал особой любви к независимости Английского банка. К 1949 году, когда «верная дорога» для Британии была готова, Черчилль, же настолько по небрежности, насколько и по умыслу, управлял потенциально привлекающей реакцией Консервативной партии на повестку дня, поставленную победой лейбористов в 1945 году. Также к 1949 году, по данным Гарольда Николсона, Черчилль яростно работал над своими военными мемуарами, так как чувствовал, что следующие выборы вернут его к власти и хотел закончить книгу до того, как снова станет премьер-министром. Теперь ему было 75.