Но довольно о войнах и политике. Удалившись от суеты большой политики и закулисных интриг, Сен-Жермен желал жить уединенно никем не узнанным и спрятался в тихом Ансбахе, чтобы предаться научным занятиям, от которых его оторвал неожиданный приезд Орлова в Нюрнберг. Вторая часть выдержек из воспоминаний Геммингена-Гуттенберга, помещенная в следующей главе, расскажет об опытах графа Цароги.

Глава 14

Химик-экспериментатор

Из обширного свидетельства Геммингена-Гуттенберга граф Сен-Жермен предстает прежде всего как исследователь, увлеченный своими опытами:

«Трудно сказать, каким занятиям этот необыкновенный человек посвящал свое время. У него не было с собой книг, кроме потрепанного экземпляра книги «Пастор Фидо».[292] Он, вероятно, редко позволял кому-нибудь входить в его комнату, но когда это случаюсь, то посетитель обычно видел, что голова его была обернута черной тканью. Его излюбленным занятием было приготовление разнообразных красителей. Окна его комнаты, выходившие в сад, были так забрызганы краской, что через них ничего не было видно. Вскоре после своего приезда в Трисдорф он попросил разрешения маркграфа на применение своих красителей в изготовлении изделий. Среди них фигурировали красивейшие кожи марокканского, испанского и русского типов, которые получали из кож очень плохого качества, красивая турецкая пряжа и т. д.

Маркграф приказал автору этих заметок записать формулы, и затем были проведены опыты, при которых, по его требованию, соблюдалась максимальная секретность. Работа выполнялась в специально оборудованной лаборатории, за закрытыми дверями.

Даже по истечении многих лет автор все еще живо помнит атмосферу азартного возбуждения, в которой проходили эксперименты, и как часто он и маркграф от всего сердца смеялись, когда смотрели на себя и своих верных помощников, вымазанных дубильными веществами и красками. Они стремились исследовать все, что только было возможно, и использовать это во благо. Однако после проведения тщательных проверок надежда исчезла. Красивая испанская кожа вырабатывалась с малыми усилиями и минимальной затратами. Автор этих заметок с легким сердцем дал для обработки свои собственные ботинки, безукоризненного качества, и через 24 часа они развалились на части. Турецкая пряжа и другие изделия выдержали эксперименты не лучше ботинок. Цароги приписал это нехватке нужных ингредиентов. Он сказал, что мог бы взять дело в свои руки, и целые недели проводил, переезжая из Трисдорфа в Швабах и обратно. Будучи в Швабахе, он часто писал маркграфу и автору, посылая им новые образцы подготовленных кож, окрашенных шелков и материй, и у автора до сих пор хранится целая коробка таких образцов. По большей части они были помечены собственной рукой Цароги, как, например, для кожи:

«Абсолютно неизвестный сорт кожи; поддается разрезанию, стоимость отмечена».

«Очень дешевая кожа; сама по себе, если над ней не провести никакой работы, развалится на куски; после обработки далее ухудшаться не будет».

Об образцах окрашенной материи: «Все эти куски могут быть сделаны более красивыми, более тонкими и прочными. Я думаю, без ограничений. Чтобы убедиться в этом, нужно только сравнить черный с тем, который я послал в прошлое воскресенье. Разницу можно заметить сразу. Можно достичь большего».

О другом образце: «Этот бесценный черный был получен без купороса, чернильных орешков или кипячения. Он не будет выцветать, поскольку был получен из тончайшего русского синего. Не имеющий себе подобных желтый был введен в кристально прозрачную, кристально чистую воду».

Он надеялся, что его попытки приведут к открытию чего-то полезного и дотоле не известного».

После рассказа о встрече с Орловым, который следует далее в этом месте воспоминаний, Гемминген-Гуттенберг добавляет еще несколько размышлений, касающихся научных увлечений графа:

«Я не могу свидетельствовать, что он был великим химиком. Можно было видеть, как его препараты не удавались, а его исследования касались только мелочей; начиная с обработки и изготовления кожи и кончая едкими и вызывающими коррозию веществами, такими как купоросный спирт, купоросное масло и т. п. Это дает пример общего направления, описывать подробно которое было бы утомительно. Находясь в Швабахе, он не сделал ни одного изделия. Большие камни, которые произвели впечатление на фон Гляйхена, были очень красивы, и находясь среди подлинных камней, они могли бы, возможно, обмануть глаз эксперта; но эти камни не были драгоценными. Они не выдержали бы шлифовки и не имели веса подлинных камней. Сам Сен-Жермен представлял их только как бриллианты. У автора до сих пор есть один такой камень и кусок вещества, из которого они изготовлялись. Этот аналог, который Сен-Жермен считал важным изобретением или технологическим достижением, вскоре потерял свой блеск и стал таким же темным, как латунь худшего качества. Фабрика этого металла, организованная в Л., скоро разорилась.

Среди доказательств своих тайных знаний он показывал большой карманный нож, у которого половина была из мягкого свинца, а другая — из упругого, твердого железа. Он предлагал его в качестве доказательства того, что железо могло быть сделано мягким и вязким, как свинец, не теряя присущих ему других свойств. Это открытие действительно могло бы быть полезным, однако его не смогли убедить поставить эксперимент в достаточно большом объеме.

Его химические знания, по всей видимости, были эмпирическими. Городской адвокат Гмайнер из Швабаха, ныне уже покойный, — человек обширных знаний, особенно в технических вопросах, — уверял, что из бесед с ним он вынес уверенность, что Сен-Жермен не имел ни малейших теоретических знаний в этой области».

Как пишет в своих пояснениях к этим воспоминаниям Джин Овертон Фуллер, в свидетельстве Гемминген-Гуттенберга есть первое описание домашней жизни Сен-Жермена из всех, которые есть. По мнению исследовательницы, причина, почему граф Цароги отклонил приглашение присоединиться к семейным трапезам за княжеским столом, скорее всего состояла в том, что он был вегетарианцем. Княжеский стол должен был изобиловать мясными блюдами, и если бы Сен-Жермен не ел вместе с гостями основные блюда, то хозяева были бы обеспокоены, боясь, что ему будет недостаточно еды, и так как, без сомнения, для него приготовлялось бы что-то специально, он не хотел причинять такие затруднения. Кроме того, за столом мясоедов вегетарианцу приходилось бы все время быть начеку, так как в случае, если на кухне было мясо, ему могли бездумно дать что-нибудь не явно мясное, в виде подливки, сала, жира или даже капель жира при жарке. Он чувствовал бы себя более спокойно, приготовляя сам свои овощи и злаки в своей комнате. Возможно, там была установлена небольшая плита, на которой он мог готовить себе еду; и ему не приходилось переодеваться к обеду. Причиной того, что он обматывал голову черной материей, когда работал или просто сидел в комнате, могло быть желание укрыть волосы от попадания краски или даже просто чувствительность его головы к холоду.

«Pastor Fido» («Верный пастор»), единственная книга, которую у него видели, представляла собой длинную итальянскую поэму, написанную Джованни Батиста Гуарини, одним из малозначительных итальянских поэтов, которого даже не всегда можно найти в антологиях итальянской поэзии. Если у Сен-Жермена был оригинальный экземпляр книги «Pastor Fido», то он был опубликован в 1585 году. Содержание книги может показаться не имеющим отношения к исследованиям Сен-Жермена или его внутренней жизни, эта книга скорее относится к вещам, которые человек, не связанный с литературой, приобретает по случаю. Очевидно, что он не стремился производить впечатление литературно образованного человека. Его эрудиция относилась к тому типу, который не требовал доказательств. То, что он, видимо, не имел никаких технических книг, соответствует духу его экспериментов, которые были столь оригинальны, что у него не было причин консультироваться с тем, что написали другие.