Думаю, что проходимец ограничен в средствах. Он взял взаймы у еврея Боаса две тысячи флоринов под залог трех — уж не знаю, настоящих или фальшивых — опалов, вложенных в запечатанный конверт. Эти две тысячи флоринов должны быть возвращены двадцать пятого числа, и Боас сказал вчера господину Каудербаху, что если денежные векселя не будут погашены двадцать пятого числа, то он сразу же пустит опалы с молотка. По отношению к господину Бентинку я решил действовать согласно Вашим указаниям из последнего письма. Мое отношение к этому человеку останется неизменным до тех пор, пока Его Высочество не соизволит снабдить меня новыми распоряжениями на сей счет; и если мне удастся встретить его в один из этих дней, я буду говорить с ним о господине Сен-Жермене и об его отъезде, стараясь не выдать себя, и вместе с тем попытаюсь склонить его к полному отречению от своего поведения и связи с авантюристом».

В начале письма идет рассказ о событиях 16 апреля на встрече в Рисвике у российского посла графа Головкина. Там присутствовали герцог Брауншвейгский, граф д’Аффри и барон фон Райшах. Герцог Брауншвейгский сообщил д’Аффри, что граф Сен-Жермен изо всех сил добивался встречи, и что он, герцог, отказался. Ему однако было известно, что графу удалось встретиться с другими людьми, которых он назвать не может. Тогда д'Аффри сообщил герцогу, что герцог Шуазёль дезавуировал графа Сен-Жермена, и что ему нельзя было верить ни в чем касательно дел Франции или ее правительства. Он попросил герцога передать эти слова английскому послу Джозефу Йорку и отметил, что Великому пенсионарию Штайну и секретарю Анри Фагелю[152] он уже все сказал сам. Герцог Брауншвейгский ответил, что он во всем будет поддерживать господина д'Аффри, но не желает быть замешанным в этом деле.[153]

Не достигло цели и письмо д’Аффри к д’Астье в Амстердам от 17 числа, поскольку к тому времени граф уже был вне пределов досягаемости:

Граф д’Аффри — господину д'Астье в Амстердам.

«17 апреля 1760 года.

Так называемый граф Сен-Жермен, знакомый Вам по Амстердаму и находящийся теперь здесь, — авантюрист и самозванец.

Он имел неосторожность, не будучи уполномоченным со стороны Его Величества или главы внешнеполитического ведомства, вмешаться в дела, имеющие самое непосредственное отношение к интересам королевства.

После того как из моего отчета и писем самого Сен-Жермена в Версаль король узнал о происшедшем, он издал указ добиться рекламации этого ретивого самозванца. А мне предписывается требовать его экстрадиции и последующего сопровождения во Францию.

Однако вчера утром он внезапно покинул Гаагу и, по всей вероятности, скрывается ныне в Амстердаме. В связи с этим я уполномочиваю Вас заняться этим делом и приказываю Вам, именем Его Величества, сию же минуту потребовать от магистрата Амстердама ареста этого самозванца и содержания его под надежной охраной до тех пор, пока не будет согласован способ переправки мошенника в Австрийские Нидерланды, где он будет заточен в первую из попавшихся на нашем пути крепость.

К этому посланию я прилагаю письмо для господ Хорнека и К°, в котором я прошу их оказать Вам всяческую помощь в исполнении этого поручения. Смею надеяться, что эта помощь будет оказана Вам надлежащим образом, а Вы, со своей стороны, не медлите с исполнением задания».[154]

Меры, принятые господином д'Аффри, все его передвижения заняли несколько дней, что дало время графу Сен-Жермену раскрыть замысел Шуазёля благодаря единственному оставшемуся ему верным другу — Бентинку ван Роону.

Как только Бентинк узнал о депеше герцога Шуазёля, он тотчас же отправился к Великому пенсионарию Штайну и затем вместе с ним к секретарю Фагелю, как он по горячим следам записал в своем дневнике 14 апреля и затем 15 апреля 1760 года:

«Глава правительства (Штайн) сказал мне, что от господина д'Аффри он узнал о полученных распоряжениях господина Шуазёля по поводу господина Сен-Жермена, которые требуют, главным образом, того, чтобы тот отказался впредь от попыток заключения мирного договора… Эти распоряжения также предписывают ознакомить господина Сен-Жермена с их содержанием и предупредить его, что если он будет упорствовать в своем вмешательстве в дела мира и войны, то его, безусловно, по возвращении во Францию упрячут в темницу. Секретарь Фагель сказал мне то же самое, добавив, что об этом «он узнал только этим утром»… В тот же день господин Сен-Жермен обедал у меня и сказач, что «господин д'Аффри довел до его сведения полученные распоряжения и ознакомил его с письмом господина Шуазёля». Он ответил, что подобное заявление «не может запретить ему вернуться во Францию, ибо эти распоряжения не могут быть приведены в исполнение… так как они исходят исключительно от господина Шуазёля… а господина Йорка он знает с детства, семнадцать лет тому назад он был желанным гостем в доме Йорков». Господин д'Аффри пытался запретить ему посещать мой дом, где Сен-Жермен был довольно-таки частым гостем. Он «не собирается отказываться от моего гостеприимства, покуда оно не иссякнет с моей стороны». Господин д'Аффри вместе с письмом от господина Шуазёля показал ему и другое, которое он (Сен-Жермен) лично написал обо мне госпоже де Помпадур. По его мнению, оно, несомненно, было украдено Шуазёлем у маркизы. Упомянул он и о том, что в антипатии к моей персоне господина д'Аффри кроется причина недоверия ко мне со стороны Франции… Казалось, что эти распоряжения его нисколько не беспокоят, и еще меньше он опасается господина Шуазёля!.. Во всяком случае, как мне кажется, вопрос остается открытым. По всей видимости, Франция снова стоит на пороге войны, а если это произойдет, то он (Сен-Жермен), безусловно, отправится в Англию, чтобы на месте решить, что следует предпринять в дальнейшем.

Вторник, 15 апреля 1760 года.

Глава правительства сообщил мне, что господин д'Аффри показывал ему распоряжения, полученные прошлой ночью и объявляющие господина Сен-Жермена «бродягой без рода и племени», а также то, что все им сказанное не должно приниматься на веру! Против него могут быть выдвинуты обвинения, которых будет достаточно для ареста и сопровождения под конвоем в Лилль, откуда он будет отправлен во Францию и посажен там в темницу… Я изложил ему свою точку зрения, согласно которой господин Сен-Жермен прибыл в эту страну из другой страны, как и всякий гражданин этого государства, надеясь на то, что закон защитит его честь и достоинство. Он же не совершил ничего такого, что могло бы лишить его поддержки цивилизованного государства, я имею в виду такие преступления, как убийство, отравление и так далее. Право убежища считается в этой республике священным правом… С этим он согласился, однако был весьма озабочен настойчивостью Франции в этом вопросе… Я отправился к секретарю, ионе присутствии главы правительства сказал мне, что к нему приходил господин д'Аффри и сообщил… (впрочем, повторил то же самое, что до этого он рассказывал главе правительства), а тот посоветовал ему (д'Аффри) обратиться к правительству и так далее. Однако считает он, что правительство не выдаст человека, который проживает в этой стране, доверившись покровительству этой страны, и против которой он не совершал никакого отвратительного преступления, вынуждающего эту страну лишить его оказываемого покровительства».[155]

Узнав, с другой стороны, что д'Аффри дважды встречался с представителем Англии, Джозефом Йорком, Бентинк ван Роон решился обратиться за помощью к нему, даже если его уже упредили. И несмотря на явную неохоту осторожного британского дипломата ввязываться в это сомнительное дело, весьма виртуозно добился от него желаемого содействия, доверив только дневнику свое истинное мнение о таком трусливом и недружественном поведении англичанина: