— Я не имею права разглашать.

— Что ж, идемте.

Папаша Мари протянул Николя прочную палку с железным наконечником.

— Будьте осторожны, на улице снова скользко. Это не дорога, а настоящий каток, того и гляди упадешь и сломаешь шею.

За стенами Шатле лежал безмолвный, засыпанный снегом город, скованный гнетущей тишиной. Когда они свернули на улицу Сен-Жермен-л’Осеруа, с крыши сорвался кусок льда и, ударившись о мостовую, раскололся на множество мелких кусочков.

— Не стоит идти вдоль стен, — заметил Ренье. — Так можно и жизнь потерять. Снег скапливается на крышах, оттепель превращает его в острые сосульки, и они, повиснув на желобах водостоков, то и дело срываются вниз.

Они осторожно зашагали по самой середине улицы. Несколько лет назад Николя поручили расследовать несчастный случай, когда в результате падения сосульки погиб прохожий. Тогда падение оказалось не случайным, а явилось частью хитроумного замысла убийцы. В тот раз преступник оставил всего одну улику: его горячая ладонь отпечаталась на ледяной крошке, и мороз сохранил отпечаток, позволивший поймать его.

Несколько человек дожидались у ворот тюрьмы. Он узнал лучников из городского караула. От их группы отделился незнакомец в плаще, наброшенном поверх ночной рубашки. Из-под наспех нахлобученного парика на Николя смотрели подвижные, но ничего не выражавшие глаза.

— Это вы дежурный комиссар? — спросил субъект в парике, даже не поприветствовав его. — Давно пора! Мы ждем только вас.

— Но я…

— Неважно. Надо зафиксировать. Собственно, за этим вас и призвали. Ну, приступайте! Видели ли вы когда-нибудь…

Поведение неприятного субъекта настолько раздражало Николя, что ему пришлось сделать большой глоток холодного воздуха, дабы подавить закипавший в нем гнев. Субъект недовольным тоном продолжал что-то излагать и, видимо, настолько забылся, что один из караульных подошел к нему и, указав на комиссара, что-то шепнул ему на ухо. Говорливый тип так изумился, что немедленно склонился перед Николя в почтительном поклоне.

— Меня зовут Мазикур, господин де Мазикур, — сказал он, словно оправдываясь за свое прежнее поведение, — я начальник этой тюрьмы, назначенный сюда королем. Господин маркиз, я в вашем распоряжении.

— Для вас Николя Ле Флок, — холодно ответил комиссар, глядя начальнику тюрьмы прямо в глаза. — Извольте рассказать, что здесь произошло.

Караульные расступились, и стало видно тело, лежавшее на снегу лицом вниз. На уровне головы снег покрывали темные пятна; когда к ним поднесли факел, пятна окрасились в пурпур. Собственные темные волосы свидетельствовали о молодости погибшего. Привыкнув не пренебрегать никакими мелочами, Николя наклонился, дабы удостовериться, что смерть уже сделала свое дело. Он припомнил, что, когда около одиннадцати часов он проходил мимо тюрьмы, вокруг не наблюдалось ничего необычного. Значит, уже сейчас можно определить время свершения трагедии. Между одиннадцатью часами и его прибытием на место происшествия прошло два часа, из них надо вычесть время, когда тело обнаружили, а также время, понадобившееся, чтобы вызвать его. Таким образом, получалось, что неизвестного убили в промежутке между одиннадцатью и двенадцатью с четвертью или даже половиной первого, иначе говоря, примерно час назад.

— Кто обнаружил труп?

— Патруль городского караула, — ответил Мазикур.

Вмешался тот самый караульный, что ранее сообщил начальнику тюрьмы, с кем тот имеет дело.

— После четверти первого, господин Николя. Мы об него споткнулись. Фонари не горели, видимо, ветер.

Комиссар даже подпрыгнул и, достав из кармана черную записную книжку, принялся что-то в ней писать. Почему улица осталась без освещения? Он вспомнил, что здешняя темнота уже бросалась ему в глаза. С тех пор как Сартин приказал везде поставить масляные фонари, огонь, в отличие от огня в прежних фонарях, больше не затухал от ветра. Следовательно, здесь таилась некая загадка, и ее придется разгадывать вне зависимости от настоящего дела. Осматривая испещренную следами землю вокруг тела, он отметил, что, судя по следам, оставленным в снегу на дороге, здесь недавно проезжала карета, хотя в такой поздний час по этой улице кареты обычно не ездят. Не понимая пока, что этот факт ему дает, он занес его в записную книжку. И тут же вспомнил, что, когда около одиннадцати шел по этой улице, навстречу ему, действительно, проехала карета.

— Полагая, что вы успели осмотреть тело, скажите, как долго, на ваш взгляд, он пролежал здесь мертвым?

— Совсем немного, тело еще остыть не успело!

Он повернулся к начальнику тюрьмы.

— Это один из ваших узников?

— Да, сударь, в самом деле… Мне необходимо кое-что вам сказать… объяснить…

— Позже, только постарайтесь не забыть об этом. Прежде мне надобно распорядиться, чтобы тело убрали с улицы.

— Но… я уполномочен… Он находится в моем ведении. Что я скажу, если?.. В конце концов, это всего лишь неудавшийся побег.

— Это еще надо доказать. А может, вы хотите пойти против установленных правил? Может, вам надо напомнить, что речь идет о насильственной смерти, случившейся в общедоступном месте?

Держа в руках толстую, скрученную из разорванных простыней веревку, подошел сержант и показал комиссару на оборванный конец.

— Эту штуку мы нашли возле тела. По ней он попытался спуститься на землю, но ткань не выдержала, и он сорвался.

— Посмотрим, — произнес Николя, — не будем торопиться с выводами. В настоящее время тело необходимо аккуратно отправить в мертвецкую Шатле, равно как и все улики, найденные подле него. Напомните мне, пожалуйста, ваше имя.

Он впервые видел этого сержанта, однако его открытое лицо пришлось ему по душе.

— Гремийон Батист, сержант караульной роты, сударь.

— Отлично. Гремийон, с этой минуты вы и ваши люди отвечаете за вещи умершего. В Шатле вы отдадите их папаше Мари, и тот проследит, чтобы никто не имел к ним доступа. Также отдайте ему веревку, связанную из простыней.

— Все будет сделано в лучшем виде, господин комиссар, — покраснев, пробормотал сержант. — Я всегда мечтал служить под вашей командой, не в обиду вам будет сказано.

Улыбнувшись сержанту, Николя отказался проследовать за начальником тюрьмы в его жилище и, к великому неудовольствию последнего, отклонил предложение пропустить рюмочку. Он приказал немедленно проводить его в камеру несчастного беглеца и принести большой фонарь, ибо намеревался в одиночку спокойно осмотреть место происшествия.

С виду Фор-Левек ничем не отличалась от других парижских тюрем, однако условия содержания заключенных были здесь далеко не столь суровы, как в Бастилии или Венсенне. Собственно, и попадали сюда за другие грехи. В Фор-Левеке сидели мелкие воришки, должники, завсегдатаи подпольных притонов, нарушители общественного порядка и актеры, замешанные в драках или скандалах. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову рисковать жизнью, чтобы покинуть ее стены, ибо здешние сроки заключения отнюдь не отличались продолжительностью. Однако…

Поднявшись на четвертый этаж, начальник подвел его к камере с дощатой и не слишком прочной с виду дверью. Жестом остановив Мазикура, Николя вынул из его рук ключи и фонарь и, решительным тоном повелев оставить его одного, вошел в камеру, закрыл за собой дверь и постарался сосредоточиться. Ему нравилось в одиночестве изучать место происшествия; пока жизнь не возобновила свой ход и, как обычно, не поставила все с ног на голову, он стремился не упустить ни единой детали. Он окинул взором скудный набор вещей и холодные каменные стены, ставшие свидетелями трагедии. На первый взгляд, ничто не привлекало пристального внимания. Справа к стене двумя цепями крепился лежак с брошенным на него жидким соломенным тюфяком. Никаких простыней, только старое темное одеяло. Как обычно, стены пестрили надписями, но ни одна из них не показалась ему свежей. Подойдя поближе, он исследовал грязную поверхность стены. Внимание его привлек крошечный обломок штукатурки. Подняв фонарь, чтобы получше разглядеть его, он обнаружил тоненькую трещину, расковыряв которую ему удалось извлечь бумажку, скатанную в трубочку. Опустив добычу в карман, чтобы позднее заняться ею вплотную, он продолжил осматривать камеру. Исследовав грязный, вымощенный каменными плитами пол, он не нашел ничего, кроме хлебных крошек, кусочков известки, щебенки и скрюченных паучьих трупиков. Тут же лежал дубовый ставень, прежде закрывавший доступ к окошку, где при ближайшем рассмотрении оказалась всего половина прутьев. Ставень на полу, отсутствие простыней и сломанная решетка нарушали привычный порядок вещей.