— Вы ослаблены, мадам! Такой шок, какой пережили вы, может привести к тяжелой нервной горячке. Вы должны себя щадить.

Она настояла на том, чтобы Флёр перекусила, а поскольку Флёр и действительно ощущала сильнейший голод, она подчинилась, подумав, однако, что, как только почувствует себя лучше, обязательно найдет способ разузнать о судьбе мужа.

Впрочем, когда Флёр, насытившись, откинулась обратно на подушки, ее охватила столь невероятная слабость, что возникло подозрение, не было ли подмешано к бодрящему, сдобренному взбитым яйцом глотку вина какое-то снотворное, чтобы успокоить больную. Кажется, Флёр недооценила возможностей почтенной матери-бенедиктинки, которая в этот момент как раз выносила из комнаты поднос.

Беспомощная, чувствуя усиливающуюся слабость, Флёр задремала. До самого последнего момента она испытывала переполнявшее ее тревожное чувство, что бросает Ива де Сен-Тессе на произвол судьбы.

Если он действительно сделал то, что говорил, Флёр была единственным на всем свете существом, которое могло помочь ему. Она не должна допустить его смерти под мечом палача!

Она обязана это сделать и ради него, и ради себя самой, поскольку его смерть означала бы конец и ее жизни… Но она так страшно, так ужасно устала…

— Где моя жена?

— Поистине, вы — человек действия! — приветствовал вошедший господин дышащего яростью графа, поднявшегося при виде посетителя со своего места у окна, через которое можно было наблюдать безотрадную картину нескончаемых лесов под проливным осенним дождем. Город Фонтенбло был окутан туманом и печалью. Это являлось весьма подходящим фоном для тех чувств, которые переполняли возбужденного молодого дворянина.

— Вы превосходите меня в знании моей личности, — фыркнул граф, стремясь сохранять самообладание. Он был на целую голову выше седовласого незнакомца, которого уже видел во время первого допроса.

С тех пор допросы повторялись неоднократно. Граф отказывался отвечать, поскольку Монморанси не гарантировал безопасность и свободу Флёр. Означает ли присутствие этого загадочного незнакомца, что пора вежливых допросов миновала? Что король хочет прибегнуть к иным методам, чтобы сломить арестанта?

Праздный вопрос. Он не боится этих методов. Единственное, что ему нужно, — это хоть немного унять беспокойство за жену. Их разлучили три дня тому назад. Теперь его держат в жалкой камере, где есть только кровать, ночной горшок да скамейка, и отказываются отвечать на его вопросы.

Что произошло за эти дни с его супругой? Держат ли ее в одиночестве в этом страшном подвале или перевели, как и его, в такую же жалкую кладовку? Что она чувствует? О чем думает?

— Это верно, превосхожу. — Незнакомец даже и после провоцирующих на враждебность слов графа оставался спокойным. — Но у меня есть основания назвать мое имя несколько позднее. Давайте лучше поговорим о вас. Мне сказали, что вы — человек, чья гордость не терпит обид; что вы — аристократ, чьи предки с незапамятных времен бились за честь Франции, и что вы по праву можете ими гордиться. Говорят, вы столь горды, что приказ короля жениться на дочери торговца был воспринят вами как глубочайшее унижение вашего дворянского достоинства.

— Исполнение приказа короля не может являться унижением, — дипломатически ушел от прямого ответа Шартьер. — А кроме того, приданое молодой дамы могло бы очень даже мне пригодиться.

— Но пока что вы не тронули из него ни флорина, ни кусочка золота, — поразил графа своей осведомленностью незнакомец. — Гордость?

Младший из собеседников использовал это ключевое слово, чтобы сменить тему.

— Если вы признаете за мною гордость, то примите к сведению, что я буду сам отвечать за свои поступки. Моя супруга следовала моим приказаниям, как это и приличествует послушной жене. За это ее нельзя ни порицать, ни привлекать к ответственности.

— Послушная жена… — повторил старший из собеседников с какой-то своеобразной интонацией и, опираясь на палку, прошел мимо Шартьера к окну. — Вы позволите мне позднее вернуться к этой вашей оценке молодой дамы, весьма напоминающей мне взгляд через розовые очки. А пока я хотел бы еще кое о чем поговорить с вами с глазу на глаз.

— Хорошо, продолжим игру в кошки-мышки, — буркнул Ив де Сен-Тессе и взлохматил всеми десятью пальцами копну своих густых волос, что должно было означать безнадежность их беседы. Обычная элегантность его внешности сильно пострадала от того, что он уже несколько дней не снимал с себя одежды, в которой был схвачен, но острота его ума никаких потерь не понесла. Полностью сосредоточившись, он шел на очередную схватку в этом опасном поединке, избрав тактику прямого нападения.

— Позвольте спросить и мне. Кому вы, собственно, служите, участвуя в этом деле? Королю? Герцогине? Королеве? В чем состоит ваша функция?

Та сбивающая собеседника с толку улыбка, которой граф уже побаивался, показала, что незнакомцу эти вопросы показались забавными.

— А что вы скажете, если я сообщу вам, что стою на стороне вашей супруги?

— Флёр? — глубокий, напряженный вздох вырвался у графа. — Если вы говорите правду, то я бы на коленях возблагодарил небеса за это. Можете ли вы мне сказать, где она сейчас? И как ее здоровье?

— Она находится в женском монастыре бенедиктинского ордена в Лисе. У нее есть все необходимое, а недостает ей лишь свободы передвижения. Но, быть может, у нее там будет достаточно времени, чтобы образумиться, а это ей крайне необходимо. Вы так не считаете?

Было трудно выдержать испытующий взгляд этих серебристо-голубых глаз, который, казалось, проникал в самую глубину души.

— Чего же вы хотите? Ради какой-то вашей игры настроить нас друг против друга?

— Я хочу узнать правду, — ответил посетитель столь же кратко, сколь и холодно. — Истинную правду, скрытую за всей этой массой лжи!

— Правду? — задумчиво повторил Ив де Сен-Тессе. — Правда состоит в том, что я вам благодарен за сведения о моей жене, если они соответствуют истинному положению вещей. Но говорить я буду только после того, как собственными глазами удостоверюсь, что моя супруга жива и здорова. Не забудьте, что я, быть может, знаю о планах Козимо Медичи больше, чем вы предполагаете.

Он играл в опасную игру, учитывая, что на самом деле знал практически только имя упомянутого правителя. Но выяснится это лишь после того, как даже под пыткой не смогут узнать никаких деталей. А к этому времени Флёр давно уже будет в безопасности. Остальное не имеет значения.

— Скажем, она останется живой и здоровой. А что дальше? Как вы представляете себе будущее жены государственного изменника?

Тяжелое молчание углубило суровые складки, залегшие в уголках рта арестанта. Боль промелькнула в его взгляде, но он сразу же овладел собой.

— Надеюсь, королева позволит ей вернуться в круг своей, семьи. Она заслуживает того, чтобы когда-нибудь обрести счастье с другим человеком, более умным, чем я.

— Значит, вас не беспокоит, что она достанется другому человеку?

Шартьер встретил этот вопрос с окаменевшим лицом.

— Как может беспокоить мертвого то, что происходит с живым? Вы думаете, я питаю иллюзии по поводу того, что меня ждет?

— Не хотите ли передать со мной какую-нибудь весточку для вашей жены?

Эта стрела поразила цель глубже, чем все предшествующие. Краски исчезли с худощавого лица графа, и на короткий миг он закрыл глаза.

— Скажите ей, что моя последняя мысль будет о ней.

— Вы проявляете к навязанной вам супруге отношение, исполненное нежности. Может быть, вы ее любите?

— Больше жизни!

Это признание, произнесенное хриплым голосом, было встречено собеседником лишь задумчивым «гм…».

Граф пристально смотрел на свои руки, словно надеясь, что узкое золотое кольцо, которое он носил со дня бракосочетания с Флёр, придаст его словам особый вес. Он и сам не понимал, почему говорит с этим человеком о таких вещах, которые касаются только его, Ива де Сен-Тессе и Флёр. О своем чувстве, побуждавшем его ставить жизнь жены выше своей собственной.