Одним из первых банк включился в риэлтрскую деятельность, открыв конторы по скупке и продаже недвижимости во всех округах столицы. Располагал он и обширной сетью охраняемых обменных пунктов, где по самому выгодному курсу продавались и покупались японские банкноты, хотя для прочих маржа была, почти как в Сбербанке. Эта особенность, подмеченная обозревателем «Финансовых известий», тоже так и осталась непроясненной.

Минута Кидина вполне соотносилась с ценой экранного времени. К обеду телефон и факсы принесли ему кругленькую сумму. Но какой затраты нервов это потребовало! Особенно трудно дались переговоры с одной темной фирмой, за которой стояла правоэкстремистская партия. Требуя ссуду под минимальный процент, негодяи не остановились перед угрозами. Пришлось вызвать начальника службы безопасности и дать соответствующую ориентировку. Уж он, тертый калач, нажмет, где надо.

В запарке Иван Николаевич позабыл про обмишурившегося кассира-оператора, который, ни жив, ни мертв, дожидался у себя за стойкой вызова на ковер.

Ковров, кстати, в кабинете Кидина не было в заводе. Жена, к чьему мнению он трепетно прислушивался, сочла дурным тоном покрывать наборный паркет из дорогих сортов дерева. Под ее наблюдением обновили лепнину, реставрировали расписной плафон начала века. Она же выбрала по каталогу офисную мебель от голландской фирмы «Де Болт» и повесила на видном месте этюд кисти Поленова, купленный на антикварном аукционе.

Кидину, положа руку на сердце, картинка не нравилась. Купеческий домик под красной крышей, два тополя, покосившиеся ворота — так себе, никакого виду. Зато золоченые корешки полного Брокгауза и Ефрона, возрожденного промыслом издательства «Терра», привели его в восторг. Вот уж действительно придает вид. Капитально, престижно. Приметив уникальный словарь у кого-нибудь из коллег, Иван Николаевич испытывал нечто похожее на ревность, словно у него отняли частичку достояния. Собственно, это подвигло перелистать случайно выхваченный из середины том. Обогатив память полезными сведениями из дореволюционного быта, он любил как бы невзначай ввернуть что-нибудь эдакое и указать на источник. Давал тем самым понять, что в отличие от прочих держит книги не для внешнего эффекта.

Жена, тонкая штучка, живо раскусила прием и купила «Британику», твердо зная, что в английском он еле-еле со словарем. Вроде бы посодействовала, а по существу — уязвила.

«Эх, Лора, Лора», — вздохнул он про себя, скользнув поскучневшим взглядом по настольной фотографии в тонкой позолоченной оправе.

Жена была моложе Кидина на двенадцать лет и, судя по некоторым признакам, завела себе нового хахаля. Он все никак не мог собраться с духом выяснить, что за птица. По опыту знал, что попытка уличить Лору в чем бы то ни было, не обещает ничего путного. Откажется, устроит сцену, и он же выйдет виноватым. Придется ползать на коленях и, размазывая слезы, просить прощения.

Повернув фотографию, чтоб не отблескивал свет из окна, Иван Николаевич вновь подивился необъяснимой изменчивости даже тут, на портрете, ее обманчиво ангельского лица. Добрая, сострадательная улыбка чувственных губ, сияющие глаза — сама искренность! — трогательно выбившийся из-под бриллиантовой заколки локон, темной скобкой оттенивший щеку.

Нет, недаром говорят, что ему повезло. Всякий раз, появляясь с ней рядом, будь то в театре или просто на улице, он испытывал смешанное чувство гордости и тревоги. Гордость незаметно сходила на нет, как и всякая привычка, а тревога держала в постоянном напряжении. Лора нутром чувствовала обращенные на нее взоры, нежась в них, словно в лучах солнца на пляже. На прошлой неделе ему пришлось отстегнуть за билеты в ложе две тысячи долларов. И вовсе не потому, что ей так уж приспичило послушать этого испанца, чье имя Кидин услышал впервые и тут же забыл. Нет, Ларисе Климентьевне лишний раз захотелось покрасоваться в Большом театре перед самой изысканной публикой. Она и на сцену, если и глянула, то как бы случайно. С рассеянным видом меняла позы, то опустив подбородок на сомкнутые ладони, то плавным движением разметав волосы по обнаженным плечам — мраморным, как у античной статуи. Пусть торс, особенно ниже талии, и выглядел несколько тяжеловесно, подчеркнуто женственно, но плечи… Дыхание перехватывало от их безупречного совершенства.

Иван Николаевич отставил фотографию супруги и уперся глазами в какую-то бумажку, вызывающе белевшую на зеркальной глади стола. Кроме означенного портрета и серебряной призмы с рельефной, обращенной к входящему надписью Ivan N. Kidin, president, ничто не должно было нарушать его девственной пустоты.

Оказалось, что это и есть та самая ведомость, которую успела подсунуть Тамара Максимовна Клевиц, заместитель заведующего операционным залом. Притихшее было ожесточение, сжимавшее его последние дни в неослабных тисках, вновь обдало нутро едкой щелочью. Подтачивало пакостное чувство незаслуженной обиды — не на идиота кассира, он свое получит, — а так, вообще… Казалось бы, всего достиг, а радости нет. Так и до инфаркта можно докатиться.

Наметанным зраком Кидин поймал пустую графу. Ничего подобного он в жизни не видел! Ни фамилии, ни номера счета, ни подписи — пусто. Только сумма проставлена: 20 000. Кому, спрашивается, с какой радости?

Чтобы оператор из седьмого окошка не удосужился заполнить и без расписки выдал клиенту баксы?! Такое и в страшном сне не приснится.

Кидин разгладил ведомость и, водя пальцем по строчкам, придирчиво проверил каждую закорючку. За исключением пробела в четвертой позиции снизу — полный ажур. Как такое могло случиться?

Развернувшись в глубоком, обтянутом черной замшей кресле к приставному столику с телефонами, нажал кнопку селектора.

— Пригласи Мухарчика, — распорядился тихим, бесцветным голосом.

— Сию минуту, Иван Николаевич, — заворковала вышколенная секретарша. — Кофейку не желаете?

С первого дня она недвусмысленно дала понять, что с радостью готова оказать любую услугу. Выждав для приличия месяца два, он попробовал ее в комнате отдыха, примыкающей к кабинету, и остался доволен. Оксана действительно умела многое, но делала это как-то механически, без вдохновения. До неистового самозабвения Лоры ей было далеко. С Лорой вообще никого нельзя сравнивать, но эта… Вроде бы все при ней — и внешность, и прочее, а не тянуло. Особенно после осечки, когда несмотря на героические усилия с ее стороны, он так и не пришел в боевое состояние.

Кидин хмурился, видя, как она вскакивает при его появлении, как, затаив ожидание, копошится в сумке, когда заканчивается рабочий день. Но с секретарскими обязанностями Оксана справлялась превосходно, и он, не сказав ни слова, прибавил ей триста тысяч. Она поняла и затаилась.

Разоткровенничавшись как-то с подругой из бухгалтерии, поведала, причем с самыми интимными подробностями, каков Иван Николаевич там, за дверью, замаскированной под дубовую панель.

Робко постучавшись, вошел Мухарчик и понуро застыл посреди кабинета.

— Нуте-с, что скажете, Андрей Пантелеевич?

— Хоть убейте, Иван Николаич, не знаю, как такое могло случиться.

— Так уж и не знаете?

Кассир только руками взмахнул, как птица подрезанными крыльями.

Кидин понимал, что в распоряжении банковского работника есть десятки куда более тонких способов урвать для себя малую толику. Если Мухарчик вор, то вдобавок и полный идиот. Или все-таки не идиот, а холодный, расчетливый наглец, каких поискать мало? Интересно, на что он надеялся?

— Давайте рассуждать вместе, Мухарчик, — Иван Николаевич с хрустом размял пальцы. Опрелая полоска кожи под обручальным кольцом вызывала ощущение ожога. — Начнем от печки… Это вами записано? — Схватив ведомость, он сорвался с места и сунул ее кассиру под самый нос.

— Моя рука.

— Не только рука, но и ручка! Мы произвели анализ чернил, — вдохновенно соврал Кидин. — Ладно, поедем дальше. Почему выданная сумма не прошла через компьютер?

— Так ведь категория «С», Иван Николаевич.