Лоример допоздна засиделся за работой, упорно вчитываясь во все контракты «Гейл-Арлекина», обращая особое внимание на документы, относившиеся к сделке с Эдмундом и Ринтаулом. Как он и ожидал, бумаги подтвердили его подозрения, но даже ночная работа не сумела отвлечь его от меланхолии, темной кляксой просачивавшейся в его душу.

Потом он провел два с половиной часа, переключаясь с одного кабельного телеканала на другой, пока снова не поймал рекламу «Форта Надежного». Он быстро включил видео и успел записать последние сорок секунд. Прокрутив пленку заново и остановив изображение в конце, он несколько мгновений всматривался в слегка дрожавшее лицо девушки. Наконец-то он ее поймал, поймал навсегда, и это действительно она — та самая. И, разумеется, подумал он, неожиданно повеселев, существует же какой-то верный способ узнать ее имя.

В половине пятого утра он тихо спустился по лестнице и просунул записку под дверь леди Хейг. Там было написано следующее:

Глава четвертая

Наблюдение Лоримера за «Эдмунд, Ринтаул лимитед» длилось два дня, и ему показалось, что вряд ли необходимо продолжать. Он сидел в кафе на Олд-Кент-роуд, как раз напротив их офиса, расположенного над большим магазином ковров. Позади находился строительный двор, обнесенный колючей проволокой, где стояла пара старых фургонов и, что странно, принадлежавший самой фирме мусоровоз (также сдававшийся в аренду). Лоример обернулся, чтобы знаком попросить еще чашку чая, и через некоторое время обратил на себя внимание угрюмого повара, с несчастным видом мазавшего маргарин на ломти белого хлеба, которые были сложены наподобие падающей башни. В 10.45 утра в кафе «У Святого Марка» было почти безлюдно: не считая Лоримера, из посетителей здесь находились только нервная, безостановочно курившая девица с проколотыми губой, носом и щекой, да парочка типов в плащах — они что-то писали на полях «Спортинг лайф» и явно дожидались открытия пивной или конторы букмекера.

«У Святого Марка» было крайне незатейливым, чтобы не сказать зауряднейшим, заведением, но Лоримеру оно доставляло своего рода извращенное удовольствие: подобные кафе постепенно вымирали, вскоре им предстояло сделаться далеким воспоминанием, а быть может, напротив, стать предметом любовного воссоздания в качестве «храмов постмодернового китча», где подавались бы коктейли и sandwichs aux pommes frites[9]. Здесь была одна длинная стойка, витрина-холодильник, линолеумный пол и десяток столиков со столешницами из огнеупорной пластмассы. Над стойкой висело огромное меню, написанное от руки и тщательно перечислявшее десятки всевозможных сочетаний одних и тех же главных и немногочисленных ингредиентов — яиц, бекона, жареной картошки, поджаренных хлебцев, сосисок, бобов, грибов, соусов и кровяной колбасы. Окна, выходившие на Олд-Кент-роуд, запотели, а на витрине были выставлены всего три вида наполнителей для сэндвичей — ветчина, помидоры и рубленые яйца вкрутую. Чай здесь подавали в алюминиевом чайнике, кофе имелся только растворимый, чашки — из огнеупорного стекла, а тарелки — из пластмассы. Такой суровый аскетизм был редкостью — почти бросал вызов клиентам. Только самые смелые, самые бедные или самые невежественные стали бы искать здесь пристанища и пропитания. Лоример полагал, что это заведение вполне подошло бы для его серии «классических британских кафешек» — неформального каталога подобных мест, попадавшихся ему во время скитаний по городу, который он вносил в свой дневник, «Книгу преображения». Что там пабы, размышлял Лоример, вот где сохраняется подлинное старинное кулинарное наследие страны; лишь в таких, чуждых компромиссам забегаловках можно еще встретить квинтэссенцию уникального английского образа жизни, исчезающего на глазах.

Налив себе дымящегося черного чая, Лоример добавил в него молока и сахара (Хогг бы его сейчас одобрил) и сквозь полупрозрачную «амбразурку», проделанную в запотевшем окне, стал наблюдать за тем, что происходило через дорогу.

Насколько он мог судить, Дин Эдмунд являлся создателем компании, а Кеннет Ринтаул был активной фигурой и вел дела с клиентами и подрядчиками. Обоим было под тридцать. На потрескавшейся, заросшей сорняками мостовой, перед исписанными граффити ставнями магазина ковров, были припаркованы два новеньких блестящих авто — «ягуар» и «БМВ», — стоившие, по прикидкам Лоримера, около 150 тысяч фунтов на пару, а на машине Ринтаула (на «БМВ») вдобавок красовалась табличка с личным номером: КР 007. Эдмунд жил с женой и четырьмя детьми в большом новом доме в Эппинг-Форест; берлога Ринтаула помещалась на перестроенном верхнем этаже товарного склада в Бермондси, откуда открывался вид на Тауэр-Бридж; все это ясно говорило о том, что у этих ребят водятся деньжата. У обоих были небольшие бородки-эспаньолки, а у Ринтаула еще и хвостик. У Лоримера было назначено свидание с ними на одиннадцать часов, но он всегда полагал, что разумнее опоздать минут на десять: он давно подметил, что встречи проходят лучше, если начинаются с извинений.

— Проходите сюда, сэр. Мистер Ринтаул и мистер Эдмунд вас уже ждут.

— Извините, немного опоздал, — сказал Лоример в спину молодой темнокожей, сильно надушенной секретарше, которая довела его по короткому коридору до кабинета Ринтаула. Накануне Лоример подстригся, а сегодня утром слегка напомадил волосы гелем. На нем был желтовато-коричневый кожаный пиджак, голубая рубашка и полосатый вязаный галстук, черные брюки и итальянские мокасины. Печатку он снял, вместо нее надел на средний палец правой руки золотое кольцо. Портфель при нем был новенький, блестевший медью и отполированной кожей. Все его коллеги имели свой подход к работе: одни были агрессивны, другие отличались циничной прямотой, некоторые вели себя задиристо, пытались нагнать страх; кто-то выказывал силу и враждебность, как боксер на ринге, иные изображали безликих аппаратчиков, бесстрастно исполняющих инструкции, — но Лоример был не таков. Он стремился исключить любой намек на угрозу. Он вырядился так, чтобы своим видом — намеренно, продуманно — внушать доверие. Это была дорогая одежда, но она не должна была выглядеть опасной для людей, подобных Эдмунду или Ринтаулу, — либо напоминать о существовании чуждого мира, иных слоев общества, от которых исходила бы враждебность или обещание кары, — теоретически, они вообще не должны были заметить, как он одет. Таков, собственно, и был задуманный эффект подобного переодевания, а также основной принцип его личного и частного профессионального метода. Никто не подозревал о таком подходе Лоримера к делу (коллеги никогда не обсуждали свои методы и не делились опытом — это не было принято), а Хогга интересовали только результаты, ему было все равно, как именно достигнут успех.