5 июля царя, отъехавшего от Великих Лук, встретил курьер и вручил донесение о сражении под Головчином. Оно было составлено так ловко, что из его содержания Петр сделал однозначный вывод — русским войскам сопутствовал успех. Такой вывод вытекал из заключительных фраз донесения: «…имеем о неприятеле ведомость, что вдвое больше нашего потерял и много генералов и знатных офицеров побито у него. И за помощью Вышнего, кроме уступления места, неприятелю из сей баталии утехи мало». Столь же искусно была составлена реляция. В ней тоже читателя радовали известием, что дивизии Репнина и Гольца «неприятелю жестокий отпор дали»; что он понес значительные потери, в том числе «многими знатными офицерами»; что наша конница «неприятеля многократно с места сбивала», а дивизии отступили с поля боя только потому, что его не было никакого резона удерживать, причем отступление произвели по повелению фельдмаршала, а не под натиском противника. Я. В. Брюс не участвовал в сражении при Головчине, но, безусловно, знал о нем во всех подробностях. Спустя несколько дней после баталии он присутствовал 6 июля на военном совете в Шклове.
В Горки Петр прибыл 9 июля и сразу же начал интересоваться подробностями сражения. Они его разочаровали — оказалось, что боевые действия происходили совсем не так, как это было изображено в донесении: оба генерала, Чамберс и Репнин, допустили крупные промахи. Вместо наград виновников ждал кригсрехт — военный суд. В указах Шереметеву и Меншикову, назначенным председателями судов над Чамберсом и Репниным, царь определил степень виновности каждого из них. Некоторые полки Чамберса «знамя и несколько пушек потеряли, иные не хотели к неприятелю ближе ехать, иные в конфузию пришли». Примерно такую же оплошность допустила и пехота Репнина: «…многие полки пришли в конфузию, непорядочно отступили, а иные и не бився, а которые и бились, и те казацким, а не солдатским боем». Шереметеву и Меншикову надлежало, «не маня никому», «со всякою правдою» расследовать случившееся.
Во время следствия Репнин вел себя благородно — всю вину он взял на себя, не предприняв ни одной попытки переложить ее на плечи своих подчиненных. На вопрос: «Как вели себя во время сражения вышние и нижние его дивизии офицеры?» — Репнин ответил: «…генерал-лейтенант Чамберс и все полковники должность свою отправляли как надлежало». Кригсрехт тем не менее вынес Репнину суровый приговор: обвиняемый, сказано в нем, «достоин быть жития лишен», но, учитывая, что прегрешения он совершил «не к злости, но из недознания», суд счел возможным заменить смертную казнь лишением чина и должности, а также взысканием денег за оставленные на поле боя пушки и снаряжение. 5 августа 1708 года царь утвердил приговор, и генерал Репнин стал рядовым солдатом. Впрочем, после сражения при Лесной осенью того же года за проявленное мужество и героизм он был прощен и восстановлен в чинах. Генерала Чамберса лишили должности и ордена Андрея Первозванного при сохранении воинского звания. Случившемуся может быть дано одно объяснение: военачальники стали, если так можно выразиться, жертвами воспитательных мер царя.
Я. В. Брюс также находился в это время в Горках, где в присутствии Петра I сконструировал образец скорострельного (зарядного) ящика. Начальник артиллерии был, без сомнения, знаком с материалами дела над проштрафившимися генералами. Кроме того, в августе Брюс сопровождал государя в поездках в Мстиславль и Чириков для рекогносцировок.
В Головчинском сражении Карлу XII сопутствовал успех в последний раз. Это был успех частичный, тактический, стоивший шведам значительных потерь, которые они, в отличие от русских, восполнить не могли. После сражения у Головчина король проявил несвойственную его азартному характеру пассивность — он почти месяц простоял в Могилеве. Вследствие невозможности в короткий срок организовать оборону этого города царь решил уступить его шведам без боя, сосредоточив 25-тысячное войско к северо-востоку от него, в Горках.
Карл XII, находясь в Могилеве, ждал обоз А. Л. Левенгаупта, но, не дождавшись его, отправился в путь, причем не на север, чтобы встретиться с Левенгауптом, а в противоположную от него сторону — сначала к Пропойску, а затем на северо-восток, к Смоленску. Что означал этот маневр? Об этом русское командование не знало. Петр сообразовывал перемещение своих войск с продвижением войск неприятельских, т. е. действовал в соответствии с решением военного совета, состоявшегося 6 июля: «…смотреть на неприятельские обороты. И куда обратится, к Смоленску или к Украине, трудиться его упреждать». 14 августа царь пишет Ф. М. Апраксину: «Неприятель отшел от Могилева миль с пять, против которого мы также подвинулись, и обретается наша авангарда от неприятеля в трех милях: а куды их впредь намерение, Бог знает, а больше чают на Украину».
Русская армия также находилась в постоянной готовности к походу. Я. В. Брюс на всякий случай наставлял командира приданного к артиллерии Каргопольского полка С. М. Стрекалова: «Как артиллерия отсель рушится, то извольте и вы своим полком при артиллерии итить. И приказать вам, дабы от офицеров и нихто в пути здешняго народа жителем обид и разорения никакову не чинили. И чтоб офицеры и салдаты при артиллерии отлучения не имели и стояли б все при артиллерии и дабы для всякого случая осторожно было».
Петр позаботился о том, чтобы неприятельские войска, куда бы их ни повел Карл XII, перемещались по опустошенной местности. Царь не пускал на самотек осуществление Жолквиевского плана, множество раз напоминал о нем генералам и требовал от них его непременного выполнения. В указе генерал-майору Николаю Инфлянту от 9 августа 1708 года Петр повелевал: «Ежели же неприятель пойдет на Украину, тогда идти у оного передом и везде провиант и фураж, також хлеб стоячий на поле и в гумнах или в житницах по деревням (кроме только городов)… польский и свой жечь, не жалея, и строенья перед оным и по бокам, также мосты портить, леса зарубить и на больших переправах держать по возможности». Нарушителей ждала суровая кара: «Сказать везде, ежели кто повезет к неприятелю что ни есть, хотя за деньги, тот будет повешен, також равно и тот, который ведает, а не скажет». В другом указе царь велел не вывезенный в Смоленск хлеб «прятать в ямы», а «мельницы, и жернова, и снасти вывезть все и закопать в землю, или затопить где в глубокой воде, или разбить», чтобы «не досталось неприятелю для молонья хлеба».
Долго ждать результатов жолквиевской стратегии не пришлось. Показания русских и иностранных современников однозначно оценивают влияние ее на необеспеченность шведской армии продовольствием, а также на урон, наносимый шведам непрестанными нападениями русской конницы. Первые сообщения о трудностях, испытываемых армией Карла XII при движении на восток, относятся к весне 1708 года. Преодолеть их не удалось и в последующие месяцы — лишь вторжение на Украину в октябре 1708 года оградило оккупантов от голодной смерти. Путь движения неприятеля был усеян трупами умерших от голода и болезней.
Шведам не стало легче и в сентябре. Захваченный в плен купец, обеспечивавший шведов продовольствием, показал, что он был очевидцем сцены, когда «рядовые солдаты к королю приступили, прося, чтоб им хлеба промыслил, потому что от голода далее жить не могут, чтоб король во гнев не поставил, ежели когда от него уйдут. Король же их утешал, дабы еще четыре недели потерпели, и тогда им в провианте никакого оскудения не будет, но в Москве все в излишке найдут». По сведениям того же купца, в некоторых ротах едва осталось по 50–60 человек, годных к службе; «люди же от голоду и болезни тако опухли, что едва маршировать могут».
В письме хорошо осведомленного французского посланника в Польше де Безенвальда королевскому агенту в Швеции де Сент-Коломбу сообщается о тяжелом положении дел с продовольствием у шведов: «Голод в армии растет с каждым днем; о хлебе больше уже не имеют понятия, войска кормятся только кашей, вина нет ни в погребах, ни за столом короля… Трудно даже выразить словами то, что приходится испытывать в настоящее время, но все это пустяки по сравнению с тем, что предстоит еще испытать в будущем».