Потом на улицу Муфтар занесло еще двоих — Родиона Зайцева и Филиппа Кугеля. Русские. Были русскими. О прошлом говорить было в этой компании не принято, но Анатолий сразу понял: народ отпетый. Через неделю Кугель притащил какой-то бланк на дорогой, с водяными знаками бумаге. В трактире «Старый дуб» — самом старом трактире мира, основанном еще в 1265 году, сидели за полночь, пыхтели, вытравливали текст. Рассчитали правильно: в эти дни всеобщей неразберихи может проскочить даже такая грубая «липа». И, действительно, получили 700 тысяч франков. Радости не было границ. Ездили обедать к «Максиму», дулись в рулетку, а вечером — на Пигаль, к девочкам, и так — всю неделю. Однажды пьяный Прохоров, вывалившись под утро из шантана, заприметил новенький «рено» и предложил прокатиться. Было страшно весело, пока где-то у Блошиного рынка не влетели правым крылом в столб.
К деньгам быстро привыкли, втянулись, и когда в один прекрасный день 700 тысяч развеялись дымом, решили срочно что-нибудь предпринять. Вот тут и вспомнили о поездке на машине…
По существу, сложилась шайка, которая воровала автомобили и сбывала краденое. Несколько раз их чуть-чуть не поймали. Приходилось выкручиваться, подделывать документы. Так Анатолий Прохоров стал Константином Соболевским, потом Николаем Ершовским, потом Анатолием Правиковым, Анатолием Ершовым.
Машины угоняли иногда далеко, одну продали в Нанси, пили до полного оцепенения. Кугель стрелял в воздух из парабеллума, Прохоров зверел, кричал Зайцеву: «Ты знаешь, кто я? Я личный шофер генерала Власова! У меня архив в Париже. За такой архив НКВД 25 лет сунуть может! А ты кто? Мусор, шпана!»
Процесс падения этого человека удивляет своей стремительностью. Московский школьник — солдат, который сдался в плен на третий день войны, — послушник, который предал своего «спасителя», — доносчик гестапо — бродяга — вор. И все это — за четыре года. Трудно сказать, как долго продолжалась бы эта безумная и грязная жизнь и куда она завела бы нашего «героя», если бы в ту пору не возникли репатриационные комиссии и советскому военнопленному Анатолию Прохорову не было бы предложено явиться в лагерь Борегар под Парижем, специально предназначенный для репатриации граждан СССР, заброшенных войной во Францию.
В лагере Прохорову не понравилось. Его раздражали худые, измученные лица этих несчастных людей, большинство из которых были привезены сюда немцами на работу, познали весь ужас голода, концлагерей и рабского, отупляющего труда. Они готовы были идти на Родину пешком, босыми, мечтали только о своем доме, ждали дня отправки, как великого праздника. Они говорили по-русски, но Анатолий не понимал их. Это были люди абсолютно для него чужие.
Ночью он потихоньку ушел в Париж. Через несколько дней его снова вернули в лагерь. Французам надоело возиться с бродягой, и они просили отправить его как можно скорее. Второй раз он убежал на стоянке в Меце, выломав в полу вагона доски. В тот же день украл «ситроен» и поехал в Париж. Как жить дальше, он не знал. Ведь к двадцати трем годам своей жизни он ничего не умел делать. Умел только воровать автомобили.
Его поймали в самом центре Парижа, на острове Сите. Он мог бы убежать и наверняка убежал бы, если бы не позабыл в самый решительный момент, что мост за Нотр-Дам взорван.
Осудили на год тюрьмы. Теперь у Анатолия было время подумать о будущем. Год, конечно, можно отсидеть. А потом? Борятинский натрепался и удрал. Все мечты о работе с американцами рухнули. Да и зачем, честно говоря, он нужен американцам? Что он знает, умеет? Ну, допустим, он знает белую эмиграцию. Чхали они на всю эту шушеру. Может, вернуться в Россию? Кто знает, что он сдался в плен? Никто. Столяров один мог быть свидетелем, но Столяров убит. И про владыку Сергия можно будет не рассказывать. Угнали во Францию, вот и вся музыка. Фишер, Райхль? Где их искать? Да и кто их знает в России? Есть, правда, кое-какие фотографии, бумаги из гестапо, но они в надежном месте, у Елены Александровны на улице Дарю. Да и чего проще замести следы: ведь у него документы сейчас на Ершова! А от репатриации уклонялся Прохоров! Знать он не знает никакого Прохорова!
Заявление в Советское посольство в Париже было написано тонко, со слезой:
«Оклеветан, невинно осужден, мечтаю вернуться на Родину…»
В посольстве добились освобождения гражданина Ершова. 17 марта 1946 года Ершов Анатолий Яковлевич прибыл в город Бранденбург, в проверочно-фильтрационный лагерь.
— Расскажите о себе, — попросил следователь.
Анатолий сглотнул слюну и начал:
— Моя фамилия Ершов (на самом деле — Прохоров). Родился в Вильнюсе (на самом деле — в Мценске), отец — кустарь-сапожник (служащий), умер в 1937 году (в 1939 году). Окончил 5 классов (10 классов). Во время оккупации был вывезен в Мюнхен (под Берлин), бежал (не думал никуда бежать), был пойман и направлен на работу в фирму «Моль и Дитрих» (в легион Шпеера). В феврале 1944 года бежал и попал в партизанский отряд капитана Жако (стал доносчиком гестапо). После освобождения Франции союзниками служил рабочим в транспортной конторе 7-й американской армии (кутил в парижских кабаках и воровал автомобили). Предлагали уехать в Америку, но хотел вернуться на Родину (дважды уклонялся от репатриации в Советский Союз).
Самородок лжи. Отказался от своей фамилии, похоронил на два года раньше отца, скрыл, что сдался в плен, что угодничал у Сергия — предателя Родины, что носил чужие погоны и работал на гестапо. Сжег, казалось бы, все мосты, затоптал все следы, без малого четверть века жизни своей перечеркнул. Зачем? Страх заставил. Опять страх. Вечно рядом, И как глубоко ни закапывал он правду, все казалось, что-то его выдает…
В первых числах февраля 1947 года в Троицко-Сергиевской лавре появился худощавый молодой человек, суетливость взгляда которого плохо вязалась с мягкой осторожностью движений и слов. Он интересовался делами давними, расспрашивал о московском духовенстве, о митрополите Воскресенском, но и новости были небезразличны ему, особенно те, которые касались связей мирских, скорее международных, чем духовных. Все расспрашивал, не собирается ли кто во Францию, а то письмецо надо передать…
Седьмого февраля Прохорова арестовали. Упирался он недолго, понял: все знают. Старался лишь толковать кое-что по-своему, помягче, детали некоторые опускал… Приговор суда: 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
Север. Печора. Это был лагерь не хуже и не лучше других. Там было трудно, хотя Анатолий Прохоров умел избегать всякие трудности. Он играл в оркестре, а три последних года работал фельдшером в больнице. По амнистии он был освобожден досрочно в 1956 году.
В ноябре 1957 года по просьбе Прохорова органы прокуратуры вернулись к его делу. Следствие и новое расследование доказали, что он служил предателю Сергию, был завербован в фашистский легион, строил для немцев военные укрепления, сотрудничал с гестаповцами, а потом, когда вернулся на Родину, тщательно старался все это скрыть. Военный трибунал считал обвинение верным. Прохоров был амнистирован, но реабилитирован он не был…
Анатолию Прохорову исполнилось 35 лет. Ему разрешили прописаться у матери в Москве. У него был дом. Ему вернули все права гражданина своей страны. У него была Родина. Он мог спокойно жить, работать, учиться, построить семью и растить детей. Он не мог не видеть дорог, лежащих перед ним. Его выбор был свободен. Никто не напоминал ему о преступном прошлом. Ничто не подталкивало его к преступлению в будущем.
Он шагнул к нему сам.
Ценитель иностранной графики
Широта кругозора — качество само по себе, безусловно, похвальное. Случается, что человека интересуют вещи, очень, казалось бы, далекие: море и музыка, литература и медицина. К числу таких удивительно разносторонних людей, щедро одаренных природой разнообразнейшими способностями, принадлежал, очевидно, и Говард Склайтон. Он приезжал в Советский Союз в качестве туриста, затем в составе одной серьезной научной делегации, затем как администратор мюзик-холла, а в начале прошлой зимы прибыл, выражаясь языком разведчиков, «под крышей» одной выставки, назовем ее, на-пример, выставкой изобразительного искусства. В Комитете государственной безопасности работают люди любознательные, и спектр талантов Склайтона не мог их не заинтересовать. Сотрудники Московского управления КГБ стали частыми гостями выставки. Осмотр гравюр и рисунков не мешал им заодно приглядывать и за Говардом Склайтоном.