Промышленность работала на роскошь двора и придворных. Торговля велась предметами роскоши для того же двора. Все миллионные доходы государства и высокопоставленных лиц уходили на эту роскошь. На производительные цели не тратилось ничего. Только первые Аббасиды — Мансур и сын его Махди — произвели некоторые затраты на улучшение искусственного орошения в Саваде, запущенного во время гражданской войны, низвергшей Оммайядов, но ведь Савад был самой драгоценной жемчужиной в их короне: из 400 миллионов дирхем дохода государства он приносил около ста. Другие провинции ничего не получали, из них только выкачивали ежегодно миллионы и ничего им за это не возвращали.
И потому весь расцвет торговли и промышленности, лишенных широкой потребительской базы, был призрачен, мог держаться только, пока растущие нищета и разорение провинций не иссушат золотого потока, пока провинции будут платить. А между тем уже во время расцвета халифата показывались грозные предвестники того, что золотой поток иссякает, что скоро провинции перестанут платить.
Если сравнить доходы государства во времена Мамуна с доходами его предшественников, видно ослабление платежеспособности населения. Если до Мамуна (775–786 гг.) весь доход составлял 411 миллионов дирхем, то при нем он спустился до 372 миллионов.
Необходимо отметить, что некоторые провинции уже вовсе перестали платить. Таковы были на крайнем западе провинции Ифрикия (северная Африка), на востоке Синд, т. е. завоеванная арабами северозападная часть Индии.
Если падение доходов большинства провинций свидетельствует об ослаблении платежеспособности населения, о росте нищеты и разорения, то прекращение поступлений с этих далеких окраин указывает на прямое ослабление мощи халифата: Ифрикия была отдана Гаруном в управление ибн Аглабу и закреплена за его потомством. Аглабисты номинально признавали верховную власть халифов: поминали их на пятничном богослужении и чеканили их имена на монетах, но во всем остальном были вполне независимы и при Мамуне никакой дани не присылали в Багдад, а халиф не имел достаточно силы, чтобы заставить их платить.
В Синде управление провинцией было захвачено эмирами, которые совершенно не считались с правлением халифа, не испрашивали даже у него утверждения в должности, а опирались исключительно на своих приверженцев. И тут халифы были бессильны заставить их подчиняться центральному правительству.
Северо-восточная окраина — Хорасан с входящим в него Мавераннахром и некоторыми собственно иранскими провинциями — была в дни Мамуна накануне полного отпадения от халифата; управление этими провинциями Мамун поручил своему лучшему генералу Тагиру ибн Хусейн. Вступив в должность, Тагир на первом же пятничном богослужении опустил поминание халифа, другими словами, об'явил себя независимым от него. Только внезапная смерть Тагира сохранила для халифата эти обширнейшие провинции. Преемники Тагира, его сыновья, которые были связаны с Багдадом крупными интересами, предпочли остаться в подчинении халифа и прислали ему договоренную дань; в остальном они правили областью совершенно самостоятельно: не испрашивая указаний из центра и не считаясь с его приказами.
Это отпадение окраин и все нараставшее бессилие халифата, не могущего держать в повиновении правителей провинций, было следствием падения военной мощи государства.
Арабы, когда покоряли Иран, имели чисто национальное войско, состоявшее из всех способных носить оружие мусульман; каждое племя выставляло то количество воинов, которое требовал халиф для того или другого похода. Кроме того были отдельные отряды добровольцев, шедшие в поход по собственному, желанию, движимые религиозными побуждениями, а чаще жаждой добычи или славы. Вся движимость побежденного врага, за вычетом одной пятой, шедшей в казну, поступала в добычу, подлежавшую разделу между победителями. Земли побежденных становились собственностью казны, и доходы с них делились между всеми мусульманами.
Второй халиф, фактический основатель государства, Омар, установил порядок распределения этих доходов: пенсии у него выплачивались до известной скале, больше всего получали ближайшие родственники Мохаммеда, его вдовы, сподвижники его, участвовавшие в первых его боях, затем ею сподвижники вообще, затем воины и, наконец, даже женщины, рабы-мусульмане, дети. Зато воины, выступившие в поход, должны были иметь собственное военное снаряжение. Добровольцам же, в случае их бедности, оказывалось пособие из особого фонда. Мало-помалу размеры пенсий изменялись; вдовы и сподвижники пророка умерли и были вычеркнуты из списков. Расходы на двор, на управление государством все росли и тем самым сокращали пенсионный фонд, который превратился в фонд жалованья всем способным носить оружие мусульманам, обязанным за то являться на военную службу по первому требованию.
При Оммайядах презрение арабов к покоренным, недоверие к их преданности исламу приводили к тому, что новообращенные иранцы устранялись от военной службы, пенсии им не выплачивались, а новообращенные сельчане возвращались обратно в их села, с выжженным клеймом на руке, где значилось наименование селения, чтобы они не могли впредь из него уходить. Войско снова сделалось чисто арабским. Арабские гарнизоны были размещены в важнейших городах покоренных провинций, как то: в Басре — у впадения Евфрата в залив, в Куфе — несколько выше по течению Евфрата; в Египте такой же лагерь был основан у развалин древнего Вавилона. Поселенные там воины жили в этих лагерях со своими семействами и, пока их не требовали в поход, занимались мирными делами, главным образом торговлей; капиталы у них были большие, благодаря громадной добыче, которая им досталась во время их походов. Военные лагери вскоре обратились в большие людные города с цветущей торговлей и промышленностью, Басра и Куфа стали центрами для всего Савада, лагерь при Вавилоне обратился в столицу Египта — Фостат, ныне именуемый Каиром.
По мере того, как росли торговля и промышленность в этих городах, жившие в нем арабы все более привыкали к мирной жизни, воинские подвиги теряли свой интерес, и они всеми силами старались уклониться от участия в походах. При Оммаядах дело доходило до открытого отказа от явки к набору, и железному правителю Савада, Хаджаджу, пришлось установить смертную казнь за неявку. Только такие драконовские меры давали возможность набрать достаточное количество воинов для задуманного похода.
До нас дошло стихотворение того времени, написанное Аша Хамданом, жителем Куфы, ярко характеризующее отношение к военному делу арабов, поглощенных мирными занятиями, и вскрывающее причины их отвращения к нему: