«Чешет наизусть, без запинки и со ссылками, не всякий диссертант на такое способен», - с оттенком уважения подумал Олег, но возразил:

- У всех народов в эпосах и былинах богатыри, чтобы поднять свой боевой дух и укрепить силы, пьют алкоголь в разных видах. Чем вам не «окопные» сто грамм, Михаил Иванович?

Хотя, не раз бывая на калмыцких свадьбах, наутро выслушивал извинения устроителей брачных церемоний:

- Извините, что драки не было!

«Насладившись» своеобразным литературным диспутом, притомившиеся собеседники откинулись на спинки кресел. Но Ворожейкину что-то не давало покоя, и он начал издалека:

- Вам, друг мой, Олег Николаевич, позвольте называть вас так, в столицах легче, чем нам в провинции. Там талант на виду, во всем блеске (Олег неопределенно хмыкнул), а нам в провинции приходится гораздо сложнее. Иной и чувствует в себе способность выразиться изящно, да посоветоваться не с кем, кто помечен искрой Божьей, а уж, чтобы напечататься, и говорить нечего. Кругом куркули, а не меценаты!

Я, вот, от потребности душевной пописываю вирши (при этом Ворожейкин покраснел и вспотел еще сильнее), а годятся ли они для литературы, не ведаю. Извиняюсь великодушно, многоуважаемый Олег Николаевич, что нагружаю вас излишней работой, но не сочтите за труд!

Тут Михаил Иванович взмок совершенно, извлек их сейфа серый скоросшиватель с крупной надписью «Стихи. Михаил Ворожейкин» и слегка подрагивающей рукой подал Зеленскому.

- Пытаюсь выразить свое мироощущение, так сказать, нащупать смысл жизни, - совсем уже скороговоркой протараторил Михаил Иванович.

- Ну, и как со смыслом? - спросил Олег.

- Жизни? Как-то не очень! - признался Ворожейкин.

- Не переживайте, Михаил Иванович! И у крупных писателей и поэтов, которые брались за эту тему, тоже не все ладно получалось, - утешил его Олег.

Скоросшиватель тянул минимум на полкило. Завязки были аккуратно завязаны претенциозным бантиком. Олег развязал тесемки, вынул несколько листов наугад. Он мельком увидел то, что и предполагал. Красоты Маныча; вечерний закат, перечеркнутый косяком летящих журавлей; цветущая степь; улыбчивые механизаторы, радостные оттого, что пашут на арендатора. Одним словом, банальщина-водица, не разбавленная даже кисленьким сиропчиком дарования. Но труд – есть труд.

Поэтому Олег с величайшей серьезностью принял скоросшиватель от потирающего ручку об ручку, взволнованного Ворожейкина, и добавил:

- Манускрипт слишком объемист. В палату его нести нельзя, растащат. Давайте, Михаил Иванович, мы будем разбирать три-четыре стихотворения в день здесь у вас в кабинете?

Восторгу Ворожейкина не было предела…

Под вечер Олега окликнул санитар:

- Зеленский, к Вам посетительница!

У Олега екнуло сердце: «Неужели это она?».

В столовой, где одновременно принимали и посетителей за неимением другого места, робко сидела на деревянной исколупанной скамье Герля в серебристой шубке, так изящно гармонировавшей с грубой лавкой в стиле «а ля рюс». Вокруг нее на столе громоздились свертки и пакеты. В углу выздоравливающие больные и шныри в обносках мыли в двух лоханях миски, кружки и ложки. Жирная вода разлеталась в разные стороны, не попадая, к счастью, на стол Герел. Видимо, обстановка этого места, не худшего – пищеблока, угнетала ее настолько, что она и представить себе не могла, что же там, наверху. Голова Герли была слегка опущена, а когда она подняла ее на Олега, то на ее пушистых ресницах дрожали слезы. В душе Зеленского боролись два чувства, но он решил завершить то, что задумал. Олег уселся рядом, сдвинув локтями привезенную еду, Герля при этом даже вздрогнула. Зеленский бесцеремонно посмотрел в ее заплаканные, покрасневшие глаза.

Нет, тогда в них другое выражение было. Не мог же он ошибиться? Ну, а сон? Недаром, один друг-театрал утверждал, что во всех женщинах таятся актрисы, только не каждая догадывается об этом.

Она хотела его о чем-то спросить, но Зеленский довольно грубо прервал ее:

- Спасибо за визит и харч, но разве доктор не велел тебе не приезжать ко мне?

- Ворожейкин позвонил мне. Как я могла к тебе не приехать, когда ты находишься в этом ужасном заведении, да еще твой настрой меня очень тревожит? Я приехала бы еще раньше, но ты спал под капельницами.

- Баста! Больше твоих визитов не будет, а если и приедешь по собственной инициативе, то я к тебе просто не выйду; здесь закрытая система. Считай, что за лекарства, бензин, сигареты и билет на Элисту я взял у тебя в долг, а остальные деньги забери у Ворожейкина. Ему, кстати, тоже было бы неплохо побывать здесь в качестве пациента, слегка подлечиться. И, вообще, нам придется прервать наши прекрасные отношения, Герел!

- Почему?

- Ты сама знаешь, почему? Я видел это в твоих глазах!

- И что же ты там увидел?

- Это бесполезно объяснять. Это надо просто увидеть!

- Олежка, это болезненное состояние, оно пройдет, Михаил Иванович сказал.

- Ах, Михаил Иванович сказал! Он-то большой дока в этом вопросе! То во мне водка говорит, то - болезнь. Тебе не кажется, Герлюша, что ты могла подыскать себе друга помоложе, не отягощенного алкоголизмом и другими сопутствующими недугами?

Я тебе очень благодарен за самоотверженную, трехлетнюю любовь, которую я не заслуживаю, но мы должны расстаться. Зачем тебе пожилой алкоголик, когда вокруг столько хороших, перспективных молодых людей? - Олег пошел ва-банк.

- Ты неординарный, талантливый человек, честный, наивный по-своему, но не подлый и беззащитный, потому что талантлив. И, кроме того, я тебя люблю! - возразила Герля.

- Ты хотела сказать – неудачник! Что, касается любви, то, по-моему, ты ее, дорогая, выдумала! Представила себе. Ах, какой душка, интеллигент, демократ и даже, может, либерал!

А в современной России слово «демократ» считается сейчас уже почти ругательным. Хочешь, я расскажу тебе одну историю?

У моего друга, возрастом чуть постарше меня, есть двое внучат, Ульянка, шести лет, и Рома, двух лет. Однажды дедушка, краем уха прислушиваясь к возне ребятни, уловил, что рассерженная Уля спрашивает в чем-то провинившегося брата:

- Рома, ты, часом, не демократ?

Дед взял эту реплику на заметку. Через несколько дней, когда Ульяшка совсем распоясалась, дед сурово выговорил ей:

- Уля, ты ведешь себя, как демократка!

Девочка сначала опешила, насупилась, затем засеменила в прихожую одеваться, но быстро вернулась, замахнулась на дедушку кулачком, затем передумала и тихо попросила:

- Деда, не называй меня так никогда!

И это в семье, где принципиально не говорят о политике. Симптоматично?

- Ты бы поел сначала, Олежка. Михаил Иванович говорил, что вас тут неважно кормят, - Герля конфузливо осеклась, упомянув Олегова врача.

- Если бы твой Михаил Иванович жрал то говно, что здесь называют едой, то его брюхо давно прилипло бы к позвоночнику, и он сдох бы от дистрофии. Свои завертухи можешь забрать с собой или отдать их доктору Михаилу Ивановичу, человеку выше средней упитанности, а то он еще вдруг отощает, не дай Бог! Я к ним не прикоснусь. Извини уж, за хлопоты! Я лучше сорок дней буду хлебать здешнюю бурду, чем собирать объедки с буржуйского стола, - Олега совсем понесло.

Настал черед Герли обидеться:

- Кто виноват, что ты пьешь, и довел себя до «белой горячки»? А когда лучшая, как ты меня называешь, подруга навещает тебя, ты встречаешь ее как врага народа. Свинья, ты Зеленский?

- Вот и договорились, - с мазохистским удовлетворением произнес Олег, - свинья никак не может быть лучшим другом. Поднимайся к своему горе-психиатру, делите деньги-сигареты, и не мозоль мне больше глаза, - совсем уж грубо, по-хамски добавил он. - А дома ты найдешь кучу поклонников, тем более, ты сейчас совершенно свободная женщина. Будь счастлива, Герля-Герлюша!

Олег вскочил с лавочки, едва не перевернув ее, чем окончательно испугал Герлю, и командным голосом прокричал санитару: