Но для себя самого Ризаль уже окончательно определил свой чисто реформистский путь служения родине, хотя он и не желает скрывать даже перед своими дапитанскими стражами ненависть к существующим колониальным порядкам.

За время четырехлетней ссылки Ризаля в Дапитане сменилось несколько комендантов. Но все они относились к ссыльному с той симпатией, которую Ризаль неизменно завоевывал даже у врагов, непосредственно с ним сталкивавшихся.

Это, однако, не мешало «симпатичным» комендантам тщательно наблюдать за ссыльным и аккуратно доносить в Манилу о его поведении и настроениях. Некоторые из донесений были впоследствии обнаружены в архиве генерал-губернаторской канцелярии. Сохранился записанный в виде диалога рапорт капитана Карнисеро генерал-губернатору Деспухолу.

«Карнисеро: Скажите, Ризаль, какие реформы вы считаете наиболее нужными для страны?

Ризаль: Прежде всего обеспечить представительство в кортесах, чтобы положить конец деспотическому управлению. Затем секуляризировать приходы и упразднить власть монахов над правительством и страной. Распределять приходы, по мере их освобождения, между светским духовенством так, чтобы священниками могли быть и испанцы и филиппинцы.

Реформировать все отрасли управления. Обеспечить начальное образование и положить конец вмешательству и контролю монахов над образованием, увеличить жалованье учителям и учительницам. Распределять равномерно гражданские должности между испанцами и филиппинцами. Очистить суды. Основать в городах с населением более 16 тысяч ремесленно-технические школы. Это — главные реформы, которых я желаю. Если бы они были проведены надлежащим образом, Филиппины стали бы самой счастливой страной в мире.

Карнисеро: Друг Ризаль, эти ваши реформы кажутся мне неплохими, но вы забываете, что монахи имеют в Мадриде не меньше влияния, чем в Маниле, и поэтому в настоящее время практически невозможно было бы провести эти реформы в жизнь.

Ризаль: Не думаю этого. Влияние монахов рушится во всем мире. Я могу с уверенностью сказать вам, что если бы даже мало-мальски прогрессивное правительство предоставило свободу действий пяти или шести честным патриотическим людям, власть монахов исчезла бы. В Мадриде прекрасно известно все, что делают здесь монахи. В том, что это так, я убедился из разговора, который я в первый раз вел с Линаресом Ривос. Он был членом либеральной партии Испании и рассказал мне о Филиппинах такие вещи, о которых я, родившийся в этой стране, не подозревал. И могу привести вам в пример многих людей в Испании, которые имеют точные данные о жизни и характере монахов на Филиппинах. Эти люди говорили мне: «Плохие правительства в Испании следуют одно за другим, но их часто ругают за преступления, в действительности совершаемые религиозными орденами. В тот день, когда положение изменится, мы не забудем настоящих виновников». Извините, что я вам это говорю, но монахов на Филиппинах ненавидят. И чем больше они вмешиваются в дела и области, их совершенно не касающиеся, тем больше становятся они отталкивающими и ненавистными».

Понятно, что такая критика и особенно непримиримое отношение к монахам, несмотря на мирный путь, которым Ризаль надеялся добиться реформ, возбуждали подозрения властей и жгучую ненависть монахов.

Джозефина Брэйкен

В Дапитане в аскетическую жизнь Ризаля вновь вошла женщина. После трагического конца своего юношеского романа Хосе Ризаль оставался верным памяти Леоноры Рибера и, по словам друзей, чуждался женского общества.

Вскоре после прибытия на место ссылки, слава о Ризале как о замечательном окулисте привела в Дапитан слепого инженера-американца Тауфера. Его сопровождала приемная дочь Джозефина.

Отец девушки, отставной офицер английской службы ирландец Брэйкен, умер в Гонконге, оставив после себя большую нищую семью. Младшую дочь, в те времена совсем еще ребенка, приютил богатый и бездетный Тауфер.

Джозефина прожила у своего приемного отца семнадцать лет, старик привязался к ней как к дочери, девушка изучила все его привычки и капризы и, когда он ослеп, трогательно за ним ухаживала.

Рыжекудрая ирландка, если верить портретам — редкая красавица, очаровала ссыльного и сама увлеклась Ризалем. Но Тауферу показалась ужасной перспектива лишиться дочери и доживать свою слепую старость в одиночестве. Диагноз Ризаля не оставлял ему никакой надежды: ничто уже не могло вернуть старику потерянного зрения.

Через час после того, как Ризаль сообщил Тауферу о своем желании жениться на Джозефине, он нашел слепца покушающимся на самоубийство. Старик держал в руках раскрытую бритву, и Ризалю с трудом удалось помешать его намерению.

В этой обстановке нельзя было и думать о немедленном браке. Джозефина вернулась с отцом в Гонконг, но между ней и дапитанским изгнанником завязалась регулярная переписка. Письма простой, здоровой девушки, ее деятельный характер, революционная страстность дочери ирландского народа, приведшая ее впоследствии в ряды бойцов за филиппинскую независимость, являлись полной противоположностью характеру Ризаля и его изысканным посланиям.

Через год Тауфер, искренно любивший Джозефину, не только примирился с мыслью о ее браке, но и сам стал уговаривать ее уехать к Ризалю.

Джозефина приехала в Манилу. Здесь ее радушно встретила мать Ризаля. Сильная и мужественная старуха очень быстро подружилась с Джозефиной и видела в ней идеальную жену для своего любимца.

Но сразу же возник вопрос о возможности для Ризаля закрепить свой союз с Джозефиной церковным браком. Не только в глазах ненавидевших Ризаля монахов, но и в мнении многих его современников, человек, обрушившийся с нападками и разоблачениями на монашеские ордена и монахов, являлся безбожником. Дапитанские попы не соглашались венчать Ризаля, требуя его отречения от «заблуждений» и разрешения епископа с Себу.

Мать Ризаля, обнаруживая широту своих взглядов и непреклонную ненависть к монашеству и церкви, была против каких бы то ни было попыток сына добиваться разрешения на церковный брак.

Донья Меркадо прекрасно, лучше чем сам Ризаль, сознавала, как будет принят филиппинским народом церковный брак Ризаля. Даже если их брак не будет обусловлен никакими «отречениями и примирениями с церковью», в глазах народа это будет равносильно отказу Ризаля от своих убеждений.

С редкой для филиппинской женщины того времени широтой она уговаривала свою будущую невестку отказаться от церковной церемонии и удовлетвориться гражданским браком, благо незадолго перед этим в Испании за гражданским браком была признана юридическая сила.

В заботе доньи Меркадо о репутации Ризаля сказывались чувства гораздо большие, чем материнская любовь. Она прекрасно понимала значение своего сына как национального вождя, как символа объединения филиппинского народа в борьбе против иностранного угнетения. Восставая против церковного брака, она не только оберегала Ризаля от досужей клеветы, но и хотела сохранить незапятнанным его имя.

В дальнейшем упорная старуха примкнула к наиболее последовательным сторонникам полной независимости Филиппин. Она не только всей душой была с филиппинцами — борцами против испанского колониального угнетения, но не могла примириться и с установлением американского суверенитета.

Уже внутри самой семьи Ризаля мы замечаем то же характерное явление: влияние мирного эволюциониста Ризаля превратило в убежденных революционных борцов за независимость всех его близких родных, так же как и тысячи его соотечественников. И старший брат Ризаля Пасьяно, и три его сестры, и жена впоследствии активно участвовали в революционной борьбе филиппинского народа. Только самого себя Ризаль не сумел сделать бойцом.

Джозефина вернулась в Дапитан, и здесь перед несколькими свидетелями простым пожатием рук и записью был оформлен ее брак с Ризалем.

Энергичной матери вскоре удалось добиться разрешения генерал-губернатора приехать навестить своего сына. Вслед за ней приехали и две сестры Ризаля.